Москва Мурманск Калининград Санкт-Петербург Смоленск Тверь Вологда Ярославль Иваново Курск Рязань Воронеж Нижний Новгород Тамбов Казань Тольятти Пермь Ростов-на-Дону Саратов Нижний Тагил Краснодар Самара Екатеринбург Челябинск Томск Новосибирск Красноярск Новокузнецк Иркутск Владивосток Анадырь Все страны Города России
Новая карта русской литературы
Страны и регионы
Города России
Страны мира

Досье

Публикации

напечатать
  следующая публикация  .  Все публикации  .  предыдущая публикация  
«Как следует дать вещи — слово!»
Н. Горбаневская. И тогда я влюбилась в чужие стихи... Избранные переводы из польской поэзии. — Варшава—Краков, 2006.

02.09.2007
Адам Поморский
        В тяжелые времена польско-русских политических – и геополитических – отношений, как это обычно бывает в тяжелые времена, русские переводчики непреклонно сохраняют верность польской литературе. Легион польских поэтов и прозаиков, удостоенных перевода в России, постоянно растет, а сделанное переводчиками создает куда более глубокую и обширную сферу диалога, чем сфера политических бурь и непогод.
        Наталью Горбаневскую русскому читателю представлять не нужно. Видная современная поэтесса, активистка правозащитного движения, в августе 1968 г. участница знаменитой демонстрации на Красной площади против советского вторжения в Чехословакию, несколько десятков лет в эмиграции, в Париже, несколько лет гражданка Польши, с которой ее связала и борьба «за вашу и нашу свободу», и поэзия, – Горбаневская вложила немалый вклад в русско-польское сближение. Как автор переводов в парижском «Континенте» и член его редакции, как журналистка в прекрасном и весьма влиятельном еженедельнике «Русская мысль», она принадлежала к числу русских партнеров Ежи Гедройца и его «Культуры» – старшей сестры «Континента». Вместе с польскими создателями этого круга людей она приняла наследие межвоенного «Домика в Коломне» – литературного салона Дмитрия Философова, в эмиграции осевшего в Варшаве, где объединились польские и русские писатели, – и, как он, вошла в число тех русских, что связаны с польской жизнью и присутствуют в нашей культуре. Горбаневской принадлежат, в частности, переводы нескольких энциклик Иоанна Павла II, «Иного мира» Густава Герлинга-Грудзинского, огромного тома публицистики Юзефа Мацкевича, «Венгерского дневника» Ворошильского, многих других произведений польской прозы, но также грандиозный перевод «Поэтического трактата» Чеслава Милоша, с восхищением принятый русскими и польскими читателями. Его, в частности, с энтузиазмом рецензировал Станислав Баранчак, наградила своей премией «Культура», а Польский ПЕН-клуб тоже присудил Наталье Горбаневской премию за выдающиеся переводческие достижения.
        С самого основания журнала «Новая Польша», выходящего в Варшаве с мыслью о русских читателях, Наталья Горбаневская печатает на его страницах свои переводы из польской поэзии – с преобладанием новейшей поэзии, в том числе и поэтов младших поколений. При этом не пренебрегает и классикой: от Норвида (мечту о переводе знаменитого его сборника она выразила в одном из своих стихотворений: «Мне ни грамоты, ни ордена, / На заплаты эта честь. / Но позволь мне, Боже, Норвида / «Vade mecum» перевесть») до поэтов военного времени – Бачинского, Шленгеля. Нынешний сборник, суммирующий ее опыт в области перевода польской поэзии, открывается как раз стихотворениями Норвида1, а после нескольких образцов поэзии военных лет сосредотачивается на современной поэзии. Стихам обоих Нобелевских лауреатов, Шимборской и Милоша, сопутствуют принципиального значения – и, так сказать, исполнения – переводы из Анны Каменской, Збигнева Херберта, Ежи Фицовского, Ярослава Марека Рымкевича и более молодых поэтов начиная с «новой волны» (дебютировавшей около 1968 года).
        ХХ век начинается в рецензируемом сборнике особым стихотворением – это «Национальные цвета» Марии Павликовской-Ясножевской, великого классика современной польской поэзии. В этих русских словах о польском знамени, в этом верном, хотя деликатно повышающем тональность переводе нашей русской польки, первые стихи которого сокращенной формой прилагательных и характерным оборотом «ты... что называешься знамя» как будто отсылают к польскому языку, сдержанное величие силой нравственного обязательства соединяет трагическую память обоих народов:

                Бело-кровава,
                кроваво-бела, льняная
                ты, повязка, что называешься знамя,
                что одолела страшное кровотечение!
                Ветер, свидетельство ран над нами вздымая,
                бинт геройский развертывает над нами,
                эту память,
                этот долг
                и поучение.

        Тот, кто мог бы быть адресатом вышеприведенного стихотворения, – в свои 23 года павший с оружием в руках в Варшавском восстании 1944 года Кшиштоф Камиль Бачинский (его второе имя – по второму имени Норвида!), легенда польского военного подполья, – представлен в сборнике Горбаневской одним стихотворением, которое в великолепном исполнении Эвы Демарчик давно стало в Польше популярной песней. Переводчица скрупулезно сохраняет метр и интонацию оригинала, но как будто попутно переносит его в иное измерение, придавая юношеским наивностям поэтическое величие. Это ощутимо уже в последнем стихе первой строфы. В то время как Бачинский типичным для своей юношеской риторики образом размывает смысл намеренно неграмматическим оборотом: «Taki deszcz kochasz, taki szelest strun, / deszcz – życiu zmiłowanie» [два последних слова дословно можно перевести так: жизни (в дат. падеже) помилование] - Горбаневская этот смысл обостряет и углубляет: «Этот дождь любишь, этот шелест струн, / дождь – к миру милосердье»2. В поэтическом величии перевода конкретизируется всё, что в оригинале банально. Польский текст на вид звучит почти по-гимназически: «Дальние поезда идут еще дальше, без тебя. Что ж? Без тебя. Что ж? В сады вод, в озера печали, в листья, в аллеи стеклянных роз». Перевод раскрывает исторический горизонт стихотворения, завершенного в феврале 1943 г. и вписанного в историю Шоа – уничтожения польского еврейства (тема, которой Горбаневская уделяет много места и в переводах из Шленгеля и Милоша):

                Идут эшелоны. Без тебя. Доколе?
                До ранних рос? До первых гроз?
                В леса воды, в озера скорби,
                в листья, в сады стеклянных роз.

        И уже не удивляет, что метафоры, которые, собственно, только эмоциональным напряжением подсказывают, что речь идет о войне, перевод приводит намного ближе к ужасающей реальности. Оригинал: «И то, что любовь, но не та, и то, что удар недостаточно болезнен, но только темный, как птичий крик, и то, что плач, но настолько телесный. И то, что вины безвозвратны, но одна вина всё призывает другую...» Перевод:

                И то, что любим – как не любим,
                и то, что пуля на излете
                и бьет не насмерть, а погубит,
                и то, что плач, а весь из плоти.
                И то, что нет вине прощенья
                и что вина вину приводит...

        И, наконец, финал, который всем опытом русской поэзии тысячекратно перерастает формулировки оригинала:

                И дождь косою полосою,
                как острой по сердцу косою,
                и тенью скрыты, тенью смыты...
                А я с мольбой, с любовью, с боем
                выйду к бездонному истоку,
                руки воздев под небо боен:
                как пёс под хлыст пустых побоев.

                Не убиенный, не любимый,
                несовершенный, несерьезный...

        Это попросту прекрасные русские стихи. Горбаневская как правило отображает польский текст верно и творчески, а инструментарий русской поэзии нередко окрыляет оригинал, который, казалось бы, превзойти трудно. Это чувствуется даже в переводах из Милоша, хотя бы в «Балладе», посвященной Тадеушу Гайцы – другому поэту, ровеснику Бачинского, погибшему в Варшавском восстании (сам факт этого восстания оставался для русского читателя цензурной тайной до конца существования СССР):

                Под землею Гайцы, под землею,
                Уж навеки двадцатидвухлетний.
                И без глаз он, и без рук, без сердца,
                Ни зимы не знает и ни лета.
                ...Под землею Гайцы – не узнает,
                Что Варшава битву проиграла.

        Одновременно это, пожалуй, новый тон в русской поэзии. То же происходит и с переводом «Поэтического трактата». Благодарный того пример – не попавшая в обширный выбор фрагментов этой поэмы «песенка» о гетто3, по-русски теряющая в отношении сдержанности, зато обретающая добавочную глубину:

                Когда обмотают мне шею веревкой,
                Когда мне дыханье отнимут веревкой,
                Качнусь я по кругу, и кем же я буду?

                Когда меня в ребра уколют фенолом,
                Когда я шагнуть не смогу под уколом,
                Какую ж я мудрость пророков добуду?

                ...В жестянку, в жестянку в такт песенке бил я,
                И нет меня, нету, а там еще был я,
                Где наша дорога свернула к застенку.

                И в день покаяния, в день ли прощенья,
                Быть может, откроют, отроют в защельи
                Мой след, мой дневник, замурованный в стенку.

        Дословно верный перевод перенесен по-русски – и это естественно – в тональность, где слышен ужас народного причитания, не одной только конкретной национальности, но эхо, со дна Террора воскрешающее опыт всего человечества. Это выдающееся переводческое достижение.
        Операция «окрыления» оригинала повторяется здесь чаще. Внезапным лирическим блеском чарует по-русски «Смерть птицы» Иеремии Пшиборы, который в 60 е годы был создателем по сей день не забытого «Кабаре пожилых господ»: «Птицы смерть / это смерть чуть-чуть / птицы смерть / это перышко сдуть / птицы смерть / для людского уха / четверть смерти / сто граммов пуха / малая смерть // (...) Птицы смерть / это капля крови / с твоею схожая / такая бездна / тот же порог / тревожных ворот / не пренебреги же / смертью птицы / не пренебреги».
        Звучанием благородной поэзии поражают песни Кшиштофа Келюса и Яцека Качмарского, которых Горбаневская переводит среди широкого круга поэтов, связанных с польской демократической оппозицией времен ПНР (прибавим сюда Анку Ковальскую, Баранчака и Крыницкого, а также стихи Томаша Яструна периода интернирования или лирику Петра Мицнера). Русского читателя, привыкшего к своим либеральным или диссидентским «шестидесятникам», удивит в этих стихах отсутствие риторики правого дела, индивидуальность переживания и скептической мысли и, наконец, не тонущий в хоре голосов тон личного достоинства. Так происходит в стихах Херберта или, например, Ежи Фицовского: «Он оказался в безвходном положении // Он стоял у открытых дверей / и молча ломился в них / так плотно были открыты / что никто и не пробьется...» Это весьма заметно выражается даже у Ворошильского, по природе склонного к некоторой декларативности. Русский язык переводов Горбаневской становится как бы родным языком поэта в его стихотворении 1978 года: «В затягивающей трясине / наших глухих вседневных боен / в этой рутине в этой тине – / я еще не был так свободен // Где газ болотный гад ползучий / ползут и душат из колдобин / с губою рваной раной жгучей – / я еще не был так свободен».
        Из стихов польских поэтов в стихию родного языка возвращается в этих переводах Осип Мандельштам. Будь то из «Улицы Мандельштама», заглавного стихотворения сборника Ярослава Марека Рымкевича (1981), выдающегося поэта, прозаика и переводчика стихов великого акмеиста:

                Где она эта улица Улицы этой нету
                Топчут тропу рабочие валенками по снегу

                Где она эта улица Знаем только мы трое
                Там где как кольца ствольные кости под мерзлотою

                ...Там где он с Богом под руку выведен на прогулку
                В полуистлевшем ватнике под щеголью погудку

                Следом охранник тащится спотыкается пьяно
                И разыгрался с Шубертом Бог на двух фортепьяно

        Или – уже в другой атмосфере (1987) – в «Воскресении Мандельштама» Яцека Качмарского – «барда “Солидарности”», как его позже назвали, поначалу бравшего себе за образец Высоцкого и Галича:

                По Архипелагу слух, как телеграмма,
                Что, мол, выпускают Оську Мандельштама.

                Страшно удивился опер краснорожий:
                «Как так выпускают? Мы ж его того же...»

                Но генсек новейший отвечает: – Лапоть!
                «Выпустить» сегодня значит «напечатать»!..

        Хорошо, что эта книга напечатана у нас. И не только потому, что мы задолжали нашей русской подруге, но и потому, что те «фигуры слова», которые она придала нашим «фигурам мысли» (парафразируя терминологию ученой стилистики), многих русских и многих польских читателей могут изумить и поразить новым поворотом речи. Это как бы ответ на призыв Норвида из стихотворения, которым открывается его «Vade Mecum» – и книга избранных переводов Натальи Горбаневской:

                Риторика! и Стихотворство!
                Всех ваших чар всегда и снова
                Превыше вечное упорство:
                . . . . . . . . . .
                Как следует дать вещи – слово!


[1] Русским переводам Норвида, в том числе переводам Горбаневской, полемизирующей с устоявшейся уже традицией, следовало бы посвятить отдельную работу. Сознавая шершавость звучания стиха Норвида в оригинале, его контрастное соединение «высокого штиля» с «низким», она бунтует против гладкости переводов, выдержанных в «среднем штиле». Вместе с эстетикой языковых неправильностей, выбранной Норвидом сознательно, в переводе на русский это включает его в традицию оды, а не элегии – притом оды скорее в духе Тредиаковского, Радищева, Семена Боброва, Тютчева, нежели Ломоносова или даже Державина. С этой точки зрения заслуживает внимания также поэтика Кюхельбекера – в этом контексте я вижу Норвидиану Горбаневской. Зато мне у нее недостает по-латински каменного звучания норвидовской фразы.
[2] Ср. в переводе Анатолия Гелескула (не ставившего задачи дать эквиритмический перевод): «Твой дождь любимый – об одной струне, / желанный дождь, подобный милосердью».
[3] В рецензируемую книгу не включены фрагменты «Поэтического трактата», опубликованные в сравнительно недавнем сборнике русских переводов Милоша московского издательства «Вахазар».
  следующая публикация  .  Все публикации  .  предыдущая публикация  

Герои публикации:

Персоналии:

Последние поступления

06.12.2022
Михаил Перепёлкин
28.03.2022
Предисловие
Дмитрий Кузьмин
13.01.2022
Беседа с Владимиром Орловым
22.08.2021
Презентация новых книг Дмитрия Кузьмина и Валерия Леденёва
Владимир Коркунов
25.05.2021
О современной русскоязычной поэзии Казахстана
Павел Банников
01.06.2020
Предисловие к книге Георгия Генниса
Лев Оборин
29.05.2020
Беседа с Андреем Гришаевым
26.05.2020
Марина Кулакова
02.06.2019
Дмитрий Гаричев. После всех собак. — М.: Книжное обозрение (АРГО-РИСК), 2018).
Денис Ларионов

Архив публикаций

 
  Расширенная форма показа
  Только заголовки

Рассылка новостей

Картотека
Медиатека
Фоторепортажи
Досье
Блоги
 
  © 2007—2022 Новая карта русской литературы

При любом использовании материалов сайта гиперссылка на www.litkarta.ru обязательна.
Все права на информацию, находящуюся на сайте, охраняются в соответствии с законодательством РФ.

Яндекс цитирования


Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service