В конце прошлой недели в Москве был объявлен длинный список Бунинской премии – литературной награды, которая в этом году будет присуждена произведению, написанному в жанре автобиографической повести. Имя лауреатов назовут 22 октября, а пока жюри отбирает лучших авторов из 75 претендентов, подавших заявки на участие в конкурсе. «Новые Известия» встретились с известным российским писателем Александром Кабаковым, лауреатом Бунинской премии 2006 года. Он рассказал о том, что представляет собой сегодня читательская аудитория в России и мире. А также о том, вступили ли в противоречие Интернет и книгоиздание.
Веста Боровикова: Вы – лауреат множества литературных премий. Если честно, они вообще что-то значат для вас?
Александр Кабаков: Значат. Премия – это надежда на то, что тебя прочтут.
В.Б.: А без премий разве не читают?
А.К.: Вы знаете, сколько людей у нас покупает книги? Не больше 20%.
В.Б.: Может быть, потому что у остальных 80% просто нет на это денег?
А.К.: Скорее не денег, а времени. Люди стали меньше читать, потому что стали больше работать.
В.Б.: Это хорошо или плохо?
А.К.: Для писателей это, может быть, и плохо, но для общества хорошо. Все заняты делом. Кстати, на сытом Западе читают еще меньше. Это не наша социальная проблема. Это не потеря нашей знаменитой духовности, просто мировой процесс. Всему свое время. Театр сначала был совершенно народным, площадным искусством. Потом стал изысканным, но едва ли не главным. Потом, с изобретением кино, он стал совсем уж изысканным. Сейчас театр – это элитарное развлечение, и движется в сторону элитарности все больше и больше. Он очень популярен, но в узком кругу. Кино, которое сначала было «важнейшим из искусств, не считая цирка», балаганом для рабочих, превратилось в довольно изысканное искусство.
В.Б.: Получается, что сегодня место площадного театра занял телевизор?
А.К.: Совершенно верно. То, что вчера было авангардом, сегодня становится массовой культурой, а завтра «попсой». А то, что было «попсой», приходит к изысканности. Авангард отдает свои приемы массовому искусству. Я думаю, все это происходит и с литературой. И началось не сегодня. Книгопечатание превратило почти не существующую в массовом сознании рукописную литературу, доступную для единиц, в массовое развлечение. Но все еще для довольно ограниченного круга лиц. Сколько у Пушкина было читателей? Я полагаю, тысяч пятнадцать по всей России. Это люди, читавшие на двух-трех европейских языках, не считая древних, и способные читать русские стихи. Из этих пятнадцати тысяч пара тысяч были его знакомые и родственники. Все. Затем настала эпоха всеобщей грамотности в европейских странах и в России. Появились и дешевые, доступные простому читателю книги.
В.Б.: Появление Интернета принесло печатным книгам вред?
А.К.: Как сказать. С появлением Интернета бумажная книга снова стала уходить в элитарную культуру. Между книгой и читателем всегда будет редактор, посредник. То есть эксперт, оценивающий качество. В Интернете его нет. Написал, две кнопки нажал и опубликовал свое сочинение безграничным тиражом. И результат налицо. Что такое сетевая литература и каковы ее авторы – уже все видно. Высокая литература осталась на бумаге, но и там ее все меньше. Тот же путь прошел и театр, но театр выживал за счет экспериментов, и сейчас в нем, кроме эксперимента, ничего практически и не осталось. В серьезной литературе как раз все, напротив, возвращается к традиционным формам, время экспериментов она прожила. Но, значит, ей будет трудно существовать. Серьезный традиционный роман никогда не выдержит конкуренции с традиционным, но коммерческим, массовым романом. Потому что всегда было и будет неподготовленных читателей больше, чем подготовленных и изощренных.
В.Б.: Мы идем к эпохе нового варварства?
А.К.: Мне кажется, человечество давно уже идет в одну сторону – что касается социальной жизни. Это смягчение нравов и большее или меньшее приближение повседневности к так или иначе понятому христианскому, религиозному нравственному идеалу. Влияние высокого этического идеала оказалось очень сильным, потому что в противном случае, как это ни странно прозвучит, не имел бы никакого смысла терроризм. Сама идея того, что можно добиться чего-то, захватив заложника и пригрозив его убить, исходит из того, что его жизнь имеет ценность. Если бы не было христианского идеала, жизнь заложника не имела бы никакой ценности. Никому не приходило в голову в дохристианские времена, взяв заложников, чего-то добиваться. Потому что противоположная сторона бы ответила: «Да убей ты их всех!»
Убивали совсем не с этой целью. Завоеватели истребляли мужское население, чтобы убрать конкуренцию, уничтожить народ. Никто ничью жизнь не стал бы сохранять – ни те, кто захватил, ни те, чьих людей захватили. И вот по пути все большего соответствия повседневной жизни христианскому идеалу человечество равномерно движется. Но, к сожалению, оно при этом равномерно движется по пути снижения и нивелирования духовного, культурного и интеллектуального уровня. Что тоже неизбежно. Потому что высокий интеллектуальный уровень, высокий культурный уровень, как ни странно, находятся в некотором противоречии с высокими этическими идеалами. Поскольку культура отчасти подменяет религию. Интеллект отчасти вытесняет душу. Умствование – оно ведь противоречит вере.
В.Б.: Получается, что идут два параллельных процесса: люди живут добрее и люди живут глупее...
А.К.: Не то, чтобы глупее, но попроще живут. Здесь, в России, это не так видно. А в хорошем маленьком скандинавском городке этого доказывать не надо. Но это и у нас проявится, только позже. А направление движения в одну сторону у всех – благополучная, мирная жизнь, почти полностью лишенная того, что называется человеческой душой в русском смысле.
На Западе, если человек прочел три русских книги, можно быть почти уверенным, что это его профессия. Те, для кого это не профессия, читают только мировые бестселлеры, рекомендованные авторитетными людьми. Во Франции книга обязательно покупается, если она удостоена Гонкуровской премии, да так иногда и стоит нераскрытая. А читают много – но полезные, утилитарные книги: справочники, словари, энциклопедии, ну еще документальную прозу…
В.Б.: В связи с этим будущее литературы вас волнует?
А.К.: Я смотрю на будущее литературы спокойно. Ничего нет вечного из того, что создано людьми. Вечное создал Господь. А человек, что ни сделает, все рассыпается. Рано или поздно. Все стареет и уходит.
В.Б.: И как же тогда с писателями?
А.К.: Нет вечных профессий. Кто сегодня знает профессию трубочиста, кроме обитателей европейских деревень? Писатель изначально соревнуется с Творцом, с Создателем. Выдумывая и описывая свой мир, мы мним себя демиургами. Пытаемся соперничать с Богом, при этом пытаясь совместить это с верой в него… Вот музыкант – божья профессия, он только извлекает уже существующую музыку из Вселенной. Я до сих пор жалею, что бросил когда-то музыкальную школу. Играл бы сейчас на свадьбах…
В.Б.: В семидесятые годы прошлого века опубликоваться в толстом журнале было все равно, что приобщиться к лику святых. Туда попадали лишь избранные. А как сейчас?
А.К.: То же самое. Именно что святых. Потому что критерии отбора остались по-прежнему строгие, только теперь эти избранные мало кому нужны. Никто не читает толстых журналов. Вернее, читают несколько тысяч – вот это и есть наша истинная аудитория. Избранные для избранных. Компания чудаков. Мне в ней нравится.
В.Б.: Но толстые журналы не продают в газетных киосках.
А.К.: Был бы спрос – продавали бы всюду. Но спрос на них точно соответствует тиражу – пять-семь тысяч экземпляров. Продают в некоторых книжных магазинах. Колоссальный вклад советской власти в историю русской литературы заключался в том, что она ее запрещала или полузапрещала. Отсюда был и спрос.
В.Б.: Говорят, вашу рукопись четыре раза теряли в журнале «Юность»…
А.К.: Да. Тридцать пять лет назад. И я простодушно приносил следующий экземпляр. Пока мой знакомый мне не сказал: «Ты что, идиот? Теряют, потому что относятся к тебе хорошо. А вообще, такие рукописи они обязаны пересылать в КГБ».
В.Б.: Какие?
А.К.: Способные вызвать сомнения в единственной и абсолютной правильности существующего положения вещей. И самое интересное, я ведь это знал, я сам работал в газете, но верил, что моя рукопись каким-то волшебным образом под эту формулировку не попадет. А потом я стал писать так, чтобы не придрались. Стал писать так называемые юмористические рассказы. Никакие они были, конечно, не юмористические, потому что юмор – это вообще не жанр, а качество литературы, но рассказы, написанные в жанре «фиги в кармане», стали активно публиковать, и я даже получал за них премии. Параллельно я писал, что хотел, в стол. И это продолжалось довольно долго, лет десять. А потом советская власть накрылась.
В.Б.: И вышел «Невозвращенец»…
А.К.: Он еще не был написан. Одно из первых кооперативных издательств стало готовить к печати сборник из того, что было написано мною в стол, и тут меня принялись вербовать ребята из КГБ.
В.Б.: Чем вы их так заинтересовали?
А.К.: Я съездил во Францию по частному приглашению. И еще любил джаз. А джазовая среда была рассадником антисоветчины. И дружил со всякими полудиссидентами… Так что я был по их линии… А вообще, черт их знает! Они идиоты, вот почему. Во всяком случае, те, что мною занимались, и в том, что касалось их профессиональной работы. Они принялись меня вербовать, но была уже эпоха гласности. Некоторое время я играл с ними в солдата Швейка. Потом отец мой сказал мне: «Кончай эту игру. Они не признают себя дураками и напишут, что завербовали тебя». И я пришел на очередное свидание с ними и сказал: «Знаете что, ребята, я сейчас уезжаю в отпуск. И там я про вас напишу повесть». И я действительно уехал в отпуск и написал «Невозвращенца». Через год он вышел в журнале «Искусство кино» и в моей первой книжке. Так что я вечно должен быть благодарен гэбэшникам за то, что я написал свою самую знаменитую повесть.
В.Б.: Каковы ваши гражданские убеждения сегодня?
А.К.: Гражданские или политические? Ни к какой партии я не принадлежу и не принадлежал никогда. Лучшим государственным устройством считаю монархию. Только считай – не считай, а того, что не вернуть, того не вернуть…
В.Б.: То есть вы согласны с утверждением Достоевского в «Бесах», что народу не нужна свобода?
А.К.: Не помню, кто это там говорит, но уверен, не сам автор, а кто-то из героев… Вечно авторы отвечают за слова и поступки их героев. А вообще-то в «Бесах» почти все правильно написано, мы в этом убедились.
|
