Интервью с Виктором Iванiвом
Интервью:
Наталья Ключарёва
Топос, 19.12.2006
|
|
|
– Почему стихи и проза? А не только стихи? Зачем тебе проза? Чем они для тебя отличаются? Мне всегда казалось, что стихи это загадка, энигма. Загадываешься о собственной жизни. Но нужно и разгадывать. И вот жизнь накапливается, но ответа не дает прямого. И нужно все строчки этой таблички заполнить, показать скрытое сходство, обман и правду. – И Хлебников, и Введенский употребляли наркотики. Пробовал ли ты писать в таком состоянии? Единственное, на что меня хватает, – это чайный кураж, в сумме с куражом от того, что именуется девядко. Это как способ тиснения букв, нужны чернила, чтобы образ отпечатывался во всех капиллярах. Но нужно точное дозирование. Мне доводилось писать тексты и в измененных сознаниях болезни. Там легко обмануться, все представляется не тем, что есть. А себя со стороны не видишь, и не чуешь уже, где граница этого изменения. То есть получается бред. Но бред можно запомнить и изучить в деталях, идя, таким образом, дорогою приключений. – Что для тебя твое имя? Важно ли тебе, что ты именно Виктор? Не хотел бы другое имя? Почему Iванiв? Имя мне дали в честь деда, которого я никогда не видел, и ношу я его с гордостью. Иванив потому что ива нив, ударение на первый слог, мне хотелось сломать свою фамилию, и мой друг Филипп помог мне это сделать, потом выяснилось, что это по-украински, но прошло уже двенадцать лет, так что ничего не попишешь. – Кто твои собеседники? О чем вы говорите? Мой всегдашний собеседник и учитель – Игорь Лощилов. С ним мы ведем годами долгие беседы, смысл которых я пытаюсь передать в своих текстах: здоровье и болезнь, обман и правда, знание и сила. – Что тебе сейчас интереснее всего, чем ты живешь – внутри? О чем твои мысли чаще всего? Больше всего меня занимает сегодня здоровье моих близких, матери и тети, и всегдашняя тревога за них. Приходят воспоминания о детстве матери, но не игровые дочки-матери, а, например, о новогодних елках в клубе имени Сталина, хрустящие шары, мандарины и хурма на развалах у Оперного театра в 1947 году, и сами детские воспоминания в рассказах моего рыжеволосого племянника, бабушкины сказки, переданные моей сестрой. 7 ноября в этом году у нас сияло солнышко и ночью и днем, и все события детства плыли по кругозору, как в песне «лети, лети, лепесток». – А с какого момента ты себя помнишь? Самое первое твое воспоминание? Не знаю, сколько мне лет. Комната светлая и разноцветные полки детской этажерки. И я подползаю, приближаюсь к этим полкам. И входит мама. И у нее белая тень. И само это продолговатое приближение к полкам, и их цвета, красный, желтый и зеленый, но еще без названия. – Читал ли ты в детстве сказки? Какие? В детстве я читал сказки Братьев Гримм в переводе Г. Петникова, сказки Афанасьева и сказки Джанни Родари. А сейчас иногда кажется, что живешь сам как в сказке, только нет страниц и корешка. Их кто-то без тебя захлопнет. – Музыка для тебя? Какая? И как? Музыка, я в течение десяти лет слушаю Тома Вейтса, с 10 лет Высоцкого и с 15 лет Битлз и Е. Летова. Когда мне плохо, это всегда помогает, но так можно обойтись и без песен. – Какие у тебя отношения с вещами? В моей квартире копятся вещи с 1968 года, теперь моя кошка находит брелок, амулет, Красную Москву, мотки пестрых ниток. Иногда я рассматриваю узор на ковре, с ниточками, крошками, и пытаюсь читать его буквы. Я очень дорожу зековским мундштуком, подарком дяди – с головой черта, с разноцветной ручкой, реликвиями – дедушкиными медалями на траурных бархатных подушках, старыми плюсовыми очками, пуговицами, сорочками и проч. – Что для тебя значит твой город? Я живу в моем городе с рождения и теперь почти уже не узнаю его. Я люблю этот город, несмотря на то, что, как говорят, он убивает приезжих. – Какой он? Почему город Виноград? Город большой, со множеством тайников и темных тропинок. Мой племянник придумал название этому воображаемому мной городу, проезжая Краснодар, он сказал: а с платформы говорят, это город виноград. Город с его каруселями, виноградным соком, жарким зноем в овраге, молочными кафе, островом Кораблик, город, про который можно будет сказать: это было так давно, словно не было никогда. – Имеет ли для тебя значение, что ты живешь в России? Или ты мог бы жить, где угодно? И есть ли в жизни что-то важное, что возможно только здесь? Что? Я живу в России, путешествую в поездах, вижу сонных и спящих, бодрствующих и возбужденных людей, слушаю их разговоры о болезнях, родственниках и детях, выслушиваю их истории и стараюсь запомнить до мельчайшей подробности. Без этого, как без крепкого чая, мне живется плохо. Но я хотел бы уехать в Африку, так как вспоминаю ее по «Доктору Айболиту». Хотя, впрочем, и Африка мне не нужна. – А зачем их запоминать, эти вагонные истории? Раньше мне казалось, что без меня они будут забыты. Но это конечно, мономания. – Что ты думаешь про людей? Зачем нас сделали? Думаю, чтобы родиться, умереть и воскреснуть. Впрочем, эта комбинация может быть и иной. – Какой? От перестановки мест слагаемых сумма не меняется. – Имеют ли на тебя влияние события внешнего мира – от погоды до терактов? Расскажи, что. Накануне в воскресный день со мной произошел неприятный случай. У идущего впереди человека выскочил из рук бумажник, а идущий сзади схватил деньги, потянул меня за рукав, сказав, давай поделимся. В ответ на отказ назвал меня дураком и потому позволил себя оглядеть. Глаза были навыкате, челюсть приоткрыта, вид похмельного больного человека. Таким образом, я избежал того, чтобы стать жертвой мошенничества. Иные сцены вдвойне отпечатываются в памяти, и всегда знаешь, что будешь воспоминать их именно такими. Вот пример внешнего события. Все остальное, кроме уличных сцен, нам показывают со страниц таблоидов, уже готовый смонтированный сценарий. Например, у нас ведет трансляции один канал, на котором можно бывает сначала послушать проповедь адвентистов, затем посмотреть похороны азербайджанского президента и после увидеть программы многочисленных новосибирских диаспор. И потому я задаюсь вопросом, попадает ли в трансляции реальная составляющая, либо же идет какая-то бессмысленная в силу сложности своих правил игра, в которую вовлечены все, кто смотрит, и все, кто показывает. Когда камера наплывает на трупы шахидов Норд-Оста, кажется, что это продолжение старого фильма «Три песни о Ленине», только наоборот, здесь мертвое тело отдается на торжественное съедение живым, а в фильме речь не о пище, а о подлинной скорби плакальщиц, вынимающих душу в гальваническом смертном движении, душу миллионов, отлетающую от воскового тела. – Тебе страшно жить? Телесный страх присутствует, но не всегда. Но если присутствует, то становлюсь как будто придавленный, и каждая клеточка трепещет и ноет. Идешь на работу, а ноги сами просятся обратно. Но это ложно. Надо быть веселым и куражным! – Куда и откуда ты идешь? Если бы у нас в доме были парадные, я бы ответил, что выхожу из парадной, примеряя свой зонт. – Сны. Что тебе снится? Сбывается? Мне порой снится город, за кладбищем и светлой рекой, через который перекинут виадук, иногда я попадаю в другую его часть, заброшенные дома из засохшей зубной пасты, там не видно мертвых, но и живых нет. Иногда мне снится южное небо, кипарисы, жаркое море и два белые корпуса клиники, полные полосатых чумазых туберкулезных чертей. Там мне снится мой брат Сергей Германович, и вместе мы звоним по телефону, и с нами разговаривает БеА. (Это аббревиатура, сокращение от Беатрикс.) Иногда мне снится раджа и маха бхаратов, далекая Индия, снятся мне также Конго, Заир и копты, жгущие свои манускрипты. – Веришь ли ты в приметы, гаданья и прочие порчи? Я знаю, что есть приметы и гадание, но это в целом ритуальный обряд, или синдром ритуальных действий, и в добром здравии об этом мысль не приходит. Я люблю рассматривать таротное зеркало, пытаясь разгадать рисунок, картинку и надпись к ней. – Как ты переживаешь столкновения с необъяснимым? Я считаю, что любое явление есть следствие ряда близких или отдаленных причин, и потому нет ничего необъяснимого. Но лучше не думать об этом, поскольку от этого слабеет память. – А с тем миром? Я думаю, что тот свет – это только греза, и поэтому вспоминай – не вспоминай, ничего нового не узнаешь. Все вопросы разрешаются в этом мире.
|
|