Москва Мурманск Калининград Санкт-Петербург Смоленск Тверь Вологда Ярославль Иваново Курск Рязань Воронеж Нижний Новгород Тамбов Казань Тольятти Пермь Ростов-на-Дону Саратов Нижний Тагил Краснодар Самара Екатеринбург Челябинск Томск Новосибирск Красноярск Новокузнецк Иркутск Владивосток Анадырь Все страны Города России
Новая карта русской литературы
Страны и регионы
Города России
Страны мира

Досье

Публикации

к списку персоналий досье напечатать
  следующая публикация  .  Афанасий Мамедов  .  предыдущая публикация  
Герр Штурм, кровать с Ниной и уши Каренина
А. Мамедов. Фрау Шрам // Дружба народов, 2002, №№8-9

15.08.2007
Петра Аретина
Досье: Афанасий Мамедов
        Открываю глаза (кажется, рядом говорят).
        Нахожу себя сидящей (еще хорошо, что сидящей) в общественном транспорте. На сидении передо мной – две девчонки лет по 16, у одной рот не закрывается, доносятся обрывки фраз, все примерно такое:
        Людмила улыбается...
        Влезаю в джинсы и лечу к телефону...
        Пришлось перезванивать...
        ...упал в кресло и немедленно закурил (только без книжного «немедленно»)...
        ...можно было налить себе лимонного ликера после вчерашней попойки – моих проводов в отпуск – как раз оставалось на две-три рюмки, но было лень вставать, почему-то казалось, одной сигаретой обойдусь.
        Если сделать текст связным, содержательности у него не прибавится.
        Там, где у девицы кончаются слова, она делает ужимку и гримаску – впрочем, слова опять находятся: возрастная девичья болтливость – неиссякаемый литературный источник, «поток сознания» бурлит и плещется, изредка запинаясь о «чисто литературные задачи».
        Поскольку трещотка все равно не дала прикорнуть (sorry, не высыпаюсь), достаю журнал с романом, к которому испытываю интерес – тут как-то разгорелась вокруг него критическая дискуссия. Один критик говорил, что автор этого романа – единственный в шорт-листе Букера, кто занимается решением «каких-то собственно литературных задач», другой – что роман хорошо определяется термином «литературщина» и что в литературщину как раз впадают, вознамерившись решать «собственно литературные задачи». Словом, заинтриговали – нет сил.
        «Открываю глаза (кажется, стучат). Вижу на столе початую бутылку лимонного ликера, немытые кофейные чашки, волнообразные размоченные вафли, набитую окурками пепельницу и снимаю первые три вопроса: Где я? Кто я? Что за штабель стоит с коробочками у меня в комнате?»
        С первой же фразы мне неинтересно, где герой, кто он и что за штабель с коробочками у него в комнате – антисанитарный быт, описанный выше, вполне обосновывает наличие там любой упаковки с любыми предметами, а многословие, в котором тонет любая информация, усыпляет, как жужжание мухи.
        Впрочем, может, это у автора возрастное? Или гендерное?
        Может, вон то белокурое существо, что не дает мне провести без сознания мой ежедневный час в транспорте, – и скрывается под брюнетистым псевдонимом «Афанасий Мамедов»? Ну почему он не догадывается опускать все эти нарциссические «Я сел», «Я встал», «Я закурил», «Я посмотрел, «Я ждал», «Я догадался»?
        Может, это надо спустить, как воду в унитазе, и доискиваться до чувства, толка, расстановки – до чего-нибудь, что может объяснить мне, при чем тут Букер, когда парнишка из Литинститута пишет про то, как он учится в Литинституте? Там все через это проходят – курсе на втором, когда обнаруживают наличие мировой литературы и свое место в этом контексте.
        Пишет Мамедов на редкость закомплексованно и неумело. Подворовывает у Набокова, что «вспышка света выменяла на мгновение у» – дальше три собственных слова, нелепых и громоздких, – «сонно пошатывающегося прямоугольника», – и продолжается Набоков: «зеркала край багажной полки, полукруг колеса», дальше снова свое – постное, старательно посчитанное, чтобы не сразу отпускать из рук присвоенную литературную удачу: «спицы, педаль и часть цепи».
        Вот еще пример усидчивого решения «чисто литературных задач» на уровне второго курса Литинститута, начало абзаца вполне себе было бы ничего, если бы нелепое «стекло» заменить на «окно»: «Через приоткрытое стекло до меня долетал запах»; дальше – ложись и закрывай голову руками, читатель, в тебя полетела мусорная куча: «гнилых овощей и прошлогодних фруктов, самоварного дыма (только что проехали мимо чайханы), сыра, свежей зелени, мяса, мочи и пота, запах французских духов и кислого молока, животной крови, правильно заваренной анаши, керосина, горячего тэндир-чурека, американского табака, женских эссенций и еще бог знает чего...». На любом семинаре прозы нашелся бы кто-нибудь, кто спросил бы у автора, почему тут овощи гнилые, а фрукты – прошлогодние; не потому ли, что в школе учат при следующем упоминании собаки употреблять словосочетание «четвероногий друг»? И что есть такого в женских эссенциях, что выделяет их в столь крепком настое запахов? Не придумал ли и их, и французские духи с правильно заваренной анашой старательный автор этой кишкообразной фразы, которую следовало трижды укоротить – столько там фиктивных деталей, заставляющих сомневаться в нескольких точно наблюденных? Кстати, абзац, заканчивается тем, что рассказчик «провалился в мягкие велюровые сиденья и ушел в себя». Такому сочетанию на семинаре посмеялись бы: вход в себя оказался под сиденьями, и войти в себя пришлось не иначе, как задницей!
        А это: «Девушка улыбнулась, и наши взгляды встретились» – куда смотрел-то, пока она не улыбалась, и как заметил, что уже улыбнулась и пора вертеть глазами?
        А это: «После Татьяны остался запах цветочных духов, своей альпийской свежестью как бы намекавший на непорочность, на девственность»; после духов – нелепица за нелепицей: зачем непорочность уточнять девственностью, лепить туда «как бы» и «своей», да и в Альпах ведь был Набоков, а не Мамедов...
        Мамедов не владеет словом настолько, что это даже создает некоторый (анти)эстетический эффект. Более неумелую прозу в «толстых журналах» я встречала только у него же.
        Старается он, впрочем, очень – как-никак, только в этом году его начали активно печатать; старается так, что иногда просто школярничает. Вот, к примеру, образцовый диктант по русскому языку из программы пятого класса – если бы не три последних слова, два своих и одно опять из набоковского багажа – ох уж эти мне два собственных слова, которым автору, при всем старании выправить себе какой-никакой стиль, никак не удается наступить на горло: «На улице Остужева мы встретили Людмилину дочь Аленку. Девочка возвращалась из школы со своей подругой. Увидев нас, поздоровалась и тут же смутилась; чтобы скрыть свое подростковое смущение, стала о чем-то быстро-быстро говорить подруге. Потом девочки перешли улицу и скрылись за углом дома, на котором висела вывеска дантиста». Дантист – набоковский англизм – и невозможное «висела вывеска»!
        Кроме того, весь этот ниочемный абзац привешен к тексту без всякого на то основания: ни девочку, ни ее подругу мы больше не увидим. Это тоже результат литинститутской старательности: прозу там преподают в основном зубры соцреализма, которые учат такого рода самодостаточной наблюдательности: прошла мимо девочка – занеси ее в блокнот... Кстати, как вам признание, что «добрая половина нашего института пишет или в довлатовско-ерофеевском стиле или в ерофеевско-довлатовском. (На самом деле я вру: диапазон подражания в нашем институте чрезвычайно широк)», озабоченность хвостами, пресерьезное упоминание тамошних преподавателей – скажем, преподавателя античности Джимбинова? И после всего этого – напыщеннейшие признания с уклоном в античный платонизм: «Я играю. Ставка – литература и все, что так или иначе связано с ней. Я живу отражениями отражений, тенями теней, чужими снами, испеченным по рецепту литературной энциклопедии светлым будущим... Я живу от одного недописанного рассказа до другого, который уже пишется на ходу, – в метро, в кровати с Ниной – и повторит предыдущий слово в слово; мой набитый рукописями чемодан никому, кроме меня самого, не нужен, а ведь рано или поздно наступит момент, когда надо будет и о своей жизни призадуматься, и о жизни близких. Ну, хорошо, кончу я институт, и что? Кому нужны корочки «литературного работника»?»
        Кстати, корочки «литературного работника» ему пригодились.
        Но, видимо, критиков торкнуло, – пожалели игрока.
        А может, – чего я пристала к писателю – так и решаются «чисто литературные задачи»? Скажем, моделируется литературный характер: «У Толстого человеческие страдания и человеческие порывы Каренина художественно действенны именно как нарушение, усложнение заложенной в этот образ схемы чиновника. С социально-психологической типологией обращаться надо, впрочем, осторожно, чтобы не превратить ее в средство грубого упрощения душевной жизни и ее литературных воплощений. Именно художественное исследование человека проделало огромный путь от схематической типизации и механистических расчлененных свойств до сложнейших образований, неуловимых для однопланных формулировок».
        Спасибо Лидии Гинзбург за предупреждение – но, черт побери, не настолько же неуловимых! В моделировании своего сложнейшего образования – андерграундного писателя конца 80-х, готового жениться третий раз и числиться студентом Литинститута, учась там писать у какой-то Нинки, любительницы Бретона, – Афанасий Мамедов заходит так далеко, что выходит с другой стороны: героя нет. Все это за него болтает Нинка: как он проснулся, как улыбалась Людмила, как ему звонила мама, как в его памяти на московский мороз вышла смуглая Ирана с голыми ногами, которой суждено продолжить «ножной» сюжет в Баку, – и про танки ему говорила...
        Ага, вот она – большая сладкая изюмина беспомощного текста: остросовременные проблемы. Как сразу все становится серьезно – даже в таком «андреграундном» изложении: Нинка не смогла простить герою того, что он встретил исторический штурм в августе 91-го на баррикадах, а она: «Прозевала. Испугалась. Если нас что-то еще и сближает, так это институт, общая тусовка и имена великих покойников; нас сближают телефонные звонки в период сессий, прошлое, о котором мы никогда не говорим, но которое носим за хребтом, одиночество и Киноцентр на Краснопресненской. Я прекрасно понимаю, что с Нинкой пора уже рвать, но как, как, если я пока еще никого не встретил. Иногда я уже чувствую, слышу ритмичное дыхание той, кто заменит мне Нину. Вот и Арамыч уверяет (...)».
        Тьфу. Без комментариев.
        Вот почему школярский текст, который автор наверняка когда-то и на семинар подать побоялся бы, зная, что с ним сделают односеминарники за процитированные выше ляпы, вдруг вписывается в профессиональный современный контекст! И даже в премиальный сюжет!
        Тут некий криминалист на форуме что-то изрек про заговор против современной литературы. Знаете, я склонна с ним согласиться. На заговор это похоже – у критиков, особенно допущенных к премиальным деньгам, просто крыша едет от упоения властью над литературой: вот сейчас договоримся, что это хорошо, – и это будет хорошо...
        Да стоит только несколько страниц перевернуть в том самом номере «Дружбы Народов», где напечатано начало «Фрау Шрам», – натыкаешься на текст, не только не вызывающий сомнений в мастерстве автора и его отношении к литературе, но и не выпускающий из власти интриги; грешащий и литературщиной местами, и литературе не чуждый, и – не прошедший незамеченным в течение литературного года: вызвал дискуссию, собрал рецензии!
        Нет, я не к тому, что «Арабские скакуны» Дмитрия Стахова, на мой взгляд, – лидер года, я – про заговор. Чем иначе объяснить, что – возьмем опорой рассуждений узкий локус, книжку журнала – из одной книжки журнала, где есть два романа, выбран роман не просто худший во всех отношениях, а натужная студенческая штудия, писанная лет пятнадцать назад, хоть и в пассионарное, всем теперь интересное, всеми вспоминаемое времечко?
        Может, в жюри Букера собрались критики-публицисты?


  следующая публикация  .  Афанасий Мамедов  .  предыдущая публикация  

Герои публикации:

Персоналии:

Последние поступления

06.12.2022
Михаил Перепёлкин
28.03.2022
Предисловие
Дмитрий Кузьмин
13.01.2022
Беседа с Владимиром Орловым
22.08.2021
Презентация новых книг Дмитрия Кузьмина и Валерия Леденёва
Владимир Коркунов
25.05.2021
О современной русскоязычной поэзии Казахстана
Павел Банников
01.06.2020
Предисловие к книге Георгия Генниса
Лев Оборин
29.05.2020
Беседа с Андреем Гришаевым
26.05.2020
Марина Кулакова
02.06.2019
Дмитрий Гаричев. После всех собак. — М.: Книжное обозрение (АРГО-РИСК), 2018).
Денис Ларионов

Архив публикаций

 
  Расширенная форма показа
  Только заголовки

Рассылка новостей

Картотека
Медиатека
Фоторепортажи
Досье
Блоги
 
  © 2007—2022 Новая карта русской литературы

При любом использовании материалов сайта гиперссылка на www.litkarta.ru обязательна.
Все права на информацию, находящуюся на сайте, охраняются в соответствии с законодательством РФ.

Яндекс цитирования


Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service