|
Книжный шкаф Кирилла Кобрина. - М.: Новое литературное обозрение, 2002.
Каждому писателю знаком соблазн: поставленную точку иногда очень хочется превратить в запятую, а вот на взгляд Единственного – Идеального – читателя (для которого, собственно, и пишутся все книги), на месте большинства запятых, возможно, следовало бы поставить точку.
Книги, лишенные не только запятых и точек, но и текста как такового, были куплены мной однажды в Венеции, в маленькой художественной мастерской – там, где их и произвели, – в BAC Art Studio на Rio di San Vio. Это были самые удивительные книги, с которыми я когда-либо встречался. Наибольшая по формату умещалась на ладони, другие – совсем крохотные – не превышали размером зажигалку Zippo. Каждая книжечка содержала вкладыш- «гармошку» с пятью миниатюрными репродукциями замечательных, но не всегда пристойных рисунков; при этом далеко не все титульные листы были снабжены подобием заголовков, выходными данными, а также именами художников. Позднее обнаружилось, что, перелистывая некоторые из них, можно было неожиданно наткнуться на фирменное тавро с логотипом арт-студии... Но, главное, в отличие от прочих (обычных и необычных) книг эти были безымянны и немы. Ни на корешках, ни на плотных сафьяновых переплетах не имелось ни имен, ни названий, а страницы, укрытые переплетами, были пусты и белы.
Будто бы и не книги вовсе, а лишь футляры для чего-то иного, они казались абсолютно бесполезными и в то же время – совершенными. Где бы ни лежали они потом, их теплом немедленно пропитывались любые предметы вокруг. Взятые в руки, они мерцали муаром форзацев и согревали ладони. Возможно, на самом деле (почему бы не признаться?) они согревали душу.
Подлинный, отнюдь не сувенирный смысл той странной покупки стал понятен лишь год спустя, когда Кирилл Кобрин, мой давний соавтор и друг, теперь живущий в Праге, подарил мне свою новую книгу.
Сто литературных рецензий, которые мой университетский однокашник самоотверженно сочинял около четырех лет, были собраны и выпущены московским издательством «Языки славянской культуры» под названием «Книжный шкаф Кирилла Кобрина». В этой книге читательский хаос был упорядочен и умиротворен неодолимым, как категорический императив, авторским хронотопом: тексты-рецензии располагались в хронологической последовательности подобно томам в шкафу – десять «полок» по десять книг на каждой. Сочинение, которое сам автор сравнил с «лирическим дневником», можно было читать «с любого места» или иначе – «выдергивать любую книгу с любой полки».
И вот, добравшись до «Четвертой книжной полки», я наткнулся на следующее признание автора: «Когда-то давно, в юности, начитавшись Борхеса, а особенно – «Игры в классики» Кортасара, я мечтал сконструировать книгу из одних примечаний и комментариев. Было это году в 1984-1985-м. Не прошло и трех лет, как мечта моя реализовалась. В 1987году в Стокгольме вышли в свет «Пути к раю» шведа Петера Корнеля».
Наверное, потому, что сам я относился к роману Петера Корнеля примерно так же, мне вспомнились времена, когда мы с Кириллом разделяли, помимо страсти к табаку, еще и множество общих «излюбленных идей и фабул»... Вспомнилось, как в дыму одной из жутких университетских курилок я высказал осторожное предположение, что своими романами, хрониками и словарями Толкин, по-видимому, все же воплотил мечту, сюжет и «проект» Борхеса, изложенные в известной новелле «Тлён, Укбар и Orbis Tertius»... Что самодостаточный и детализированный мир Толкина «реалистичнее» Истории любого «реального» народа... Что гуманитарные науки не знают критериев, с помощью которых можно было бы отличить «лингвистический эпос» английского профессора от настоящих «исторических хроник» какого-нибудь Гальфрида Монмутского, Саксона Грамматика или Гиральда Камбрийского...
Не прошло и полугода, и Кирилл опубликовал эссе «Толкин и Борхес», которое до сих пор кажется мне одним из лучших, может быть, даже «ключевым» по отношению ко всему, что он пишет...
Подозреваю, что и в те дни, и теперь, когда Кирилл оставил не только Нижний Новгород, но и привычку курить, нас обоих по-прежнему волнует одна из любимейших мифологем нашей юности – Идеальная, или Воображаемая Книга.
Книга, полностью утраченная, Книга, от которой остались лишь имя или фрагмент, либо, напротив, Книга, которая никогда не существовала, а только пригрезилась кому-то, – можно ли придумать что-нибудь более восхитительное, соблазняющее воображение библиофила и сочинителя? Стоит ли перечислять произведения, созданные под гипнозом этого древнего, так много обещающего сюжета? И если уж со времен «Вавилонской библиотеки» посреди классики ХХ века «Хазарский словарь», не обинуясь, пляшет «Бледным огнем» вокруг «Имени розы», – нужно ли стыдиться того, что и сам ты время от времени (в Пражском ли Граде, в Нижнем ли Новгороде) грешишь с теми же и тем же?
«Книжный шкаф Кирилла Кобрина» напомнил дорогой моему сердцу сюжет и подсказал, чем заворожили меня тогда венецианские книги-оборотни: они были физическим воплощением дальней, почти метафизической мечты.
Легко представить себе библиофила-сладострастника, чьи домашние полки заставлены такими книгами – без имен на обложках, без текстов внутри. Нетрудно вообразить и целую библиотеку. Ничто не мешало бы ее рафинированному хозяину считать себя обладателем бесценного сокровища, где каждая книга могла бы наделяться любым именем и содержанием и, следовательно, была бы Идеальной. Больше того, подобная библиотека позволяла бы великодушно не различать позиции читателя и писателя: ее владелец без труда становился бы (причем совершенно буквально) автором любой из принадлежащих ему книг. Или, как написал создатель «Книжного шкафа... « в той же рецензии, «Прочитав комментарии к исчезнувшему роману, мы понимаем, что прочитали сам роман. Рай и есть пути к раю».
И «Книжный шкаф...», – добавил бы я, – пророк его...
Блуждая по полкам «Книжного шкафа» – этим метафорам райских троп, – я набрел еще на одно важное наблюдение. Бывают книги, чьи названия (имена) интереснее их содержимого. Нередко случается и обратное.
Вот два примера, взятые с одной, но уже моей, книжной полки. Классический труд Владимира Яковлевича Проппа наделен, как известно, дивным, почти гипнотическим названием – «Исторические корни волшебной сказки». Мало того, что оно парадоксально сталкивает перекрестные пары почти точных антонимов (ибо какие же «корни» у «сказки» и что «исторического» можно найти в «волшебном»?), – это название завораживает. Таким же полунаркотическим воздействием в этой книге обладают заголовки разделов и глав – даже выхваченные наугад: «Таинственный лес», «Слепота Яги», «Большой дом», «Загробные дарители», «Переправа», «У огненной реки» и т.д., и т.п. Между тем читать книгу Проппа – тяжелый, хотя и увлекательный труд.
Произведение другого классика «мифологического провиденциализма», Мирчи Элиаде, называется – скучнее не придумаешь – «Трактат по истории религий», а читается на одном дыхании, как авантюрный роман.
«Книжный шкаф Кирилла Кобрина» – книга прелестная в первоначальном, церковнославянском смысле этого слова: она обольстительна и обманчива.
В самом деле, что может быть угрюмее и неподвижней, чем книжный шкаф, где в пыльной немоте погребены сотни чужих жизней, идей?
С другой стороны, этот лабиринт воображаемых, предчувствуемых, предвкушаемых книг, в котором проводник, мистагог, психопомп примирительно не различает писателей и читателей, – не есть ли это самое радостное, и опьяняющее, и опиумно-манящее, как сама жизнь?
Не об этом ли молчат (или повествуют) книги, купленные мною в Венеции?
И последнее. Вероятно, для писателя каждая написанная им книга – это точка, всегда – точка, определенно – точка, оставленная на некоторой оси либо линии: прямой, извилистой или дугообразной. Для Единственного – Идеального – Читателя любая книга – всего лишь запятая.
Видимо, такова Его (не видимая для нас) точка зрения.
|
