Жидкое стекло
О стихах Татьяны Риздвенко

Владимир Губайловский
Русский журнал, 1 ноября 2002 г.
Досье: Татьяна Риздвенко
Татьяна Риздвенко. Для Рождества, для букваря. - М.: ОГИ, 2002. - 60 с. - Тираж 1000 экз.


         «Для Рождества, для букваря» - вторая книга стихов Татьяны Риздвенко. На первую на ее книгу «Личный воздух» в РЖ откликнулся рецензией Владимир Тучков. Он сетовал на то, что Риздвенко совсем никто никуда не продвигает и не замечает. И это несправедливо. А несправедливости следует исправлять.
        Рецензия на стихи Татьяны Риздвенко, принадлежащая Кролику (страница Александра Левина), звучит так:

            - Ну, так, - сказал себе Кролик.
            - Наверно, - сказал себе Кролик.
            - Пожалуй, - добавил Кролик.

             (Стихи Татьяны Риздвенко и размышления о них)

        Я попробую дать свою интерпретацию реплик мудрого Кролика.

Ну, так


        Первое, что бросается в глаза, когда начинаешь читать стихи Риздвенко, - это вывихнутая грамматика. Бывают вывихи орфоэпические, семантические (Привычные вывихи. Владимир Успенский), у Риздвенко - вывихи грамматические или синтаксические. Все эти «а я смотрю и думаю в уме», «разнообразным всяческим глаголом», «вокруг же дома происходит день», «питать ненужный организм», «бери за это денег», «открываю древних книг», «здесь все мужские люди».
        Синтаксис имеет свою инерцию. Грамматическое управление структурирует предложение очень жестко. Любую жесткую конструкцию можно сломать и демонстрировать острые грани обломков, а можно использовать ее, как каркас, на котором можно развесить разные неожиданные вещи.
        Анекдот о Немировиче-Данченко. На сцене стоял плетень. Но чего-то явно не доставало в декорации. Тогда бутафор повесил на один из кольев валенок. Великий режиссер его похвалил. Бутафор принес и повесил второй валенок. На что и получил: «Немедленно уберите. Один валенок - это символ, а два валенка - это обувь».
         «Отрываю древних книг» - это стихи, а «открываю древнюю книгу» - это отчет о проделанной работе.
         «...Признаться: кроме права ставить винительный падеж вместо родительного и еще кой-каких, так называемых поэтических вольностей, мы никаких особенных преимуществ за русскими стихотворцами не ведаем» («Египетские ночи»).
        Разве что право ставить родительный вместо винительного.
        В русском языке есть формальное правило, отличающее существительное одушевленное от неодушевленного. Если форма винительного совпадает с именительным - существительное неодушевленное, а если форма винительного падежа совпадает с родительным - то существительное одушевленное. В просторечии это правило часто нарушается, и винительный падеж неодушевленного существительного образуется по образу одушевленного. Например, «бери за это денег». И этим достигается неожиданный эффект - одухотворение предмета. Вот как пользуется подобным грамматическим вывихом Риздвенко.

            Я знаю, что нам нужно сделать:
            фарфора поглядеть.

        Нарушенная грамматическая форма переводит существительное неодушевленное «фарфор» в класс одушевленных. Именно это и нужно поэту. Фарфор оживает. И дальше уже можно рассказывать о его непростой судьбе.

            Мечтательным и наглым взглядом
            стекло с него раздеть.
            Чтоб обнаженный, безвитринный,
            дыша прохладой пор,
            цвел пожилой и вечно юный
            медлительный фарфор.

        Грамматический или синтаксический вывих дает неожиданную свободу сопряжения. Строчка перестает двигаться по прямой от точки А до точки Б, а уходит куда-то в сторону. О чем она? Вот и разбирайся теперь. Но чтобы все эти вывихи воспринимались именно как нарушения - вокруг все должно быть правильно и аккуратно: и размер и рифма, и прочая грамматика. Только в этом случае работает неожиданность, и неожиданность не сразу осознаваемая. Инерция быстрого чтения обманывает читателя снова и снова. К этому нельзя привыкнуть, инерция просодии и устойчивость грамматики все равно ведут по проторенному пути, а поэт опять свернул...

Наверно


        Один из центральных образов поэзии Риздвенко это - «жидкое стекло» в самых разных семантических вариациях - нечто твердо-жидкое и насквозь прозрачное. Вариаций этого образа у Риздвенко очень много. Вот некоторые:

            Ладони, полной зыбкого тепла
            реснице, полной жидкого стекла.

        Или о медузе:

            А то мизинец приподнимешь,
            увидишь нежный студенек,
            как если б жидкий лунный камень,
            голубоватый холодец.

        Или:

            Апреля черное стекло
            шипит и плавится от жара, -

        и:

            Я увожу свой размягченный взгляд,
            покрытый линзой нежности и влаги.

        Только такой образный строй мог привести к парадоксальному сближению:

            спешим к окну, нас увлекло
            желанье выдавить стекло.
            Желанье выдавить по капле
            раба предметицы земной...

         «По капле выдавить стекло» в мире, который строит Риздвенко, вполне возможно - стекло-то жидкое.
        Полный образ живого человека, построенного из хрупкой тверди, текучих жидкостей, который неизбежно утыкается в окоченевшую слюду глаз - то есть в смерть.

            Как смертен человек и хрупок,
            как много в нем прозрачных трубок,
            в которых жидкости кипят
            и жизни вишенку кропят.
            Густые сыворотки детства
            и поздней зрелости вода.
            И правит вечное соседство
            окоченевших глаз слюда.

        И это желанье расплавить, выдавить, согреть стекло, совершенно не случайно. Героиня стихов Риздвенко живет в хрустальном гробу.

            Случилось: бледный сон сковал младые члены,
            И этот нервный сон мне был хрустальный гроб.
            Действительность, политика, чечены
            видны едва, не разбудиться чтоб.

        Об очень похожем ощущении бытия пишет Татьяна Касаткина (она полагает, что такое представление действительности вообще присуще нашему времени):
         «Невидимые стекла начинают рассекать освоенное нами пространство, жизнь каждого начинает быть отделена от всякой другой жизни непроницаемой стеной (о чем так пронзительно писал Битов:
         «И мне кажется: в жестком прозрачном камне прорублены узкие каналы для каждого. У каждого неумолимый и одинокий путь, и только можно взглянуть с грустью и сожалением, как за прозрачной стенкой проходит другой один-человек и тоже смотрит на тебя с грустью и сожалением, и даже не останавливаемся, ни ты, ни она, не стучим в стенку и не пишем пальцем и не делаем знаков - проходим мимо, и столько в этом горького опыта невозможности») - стеной, которую в конце концов вовсе и не хочется «проницать...
        ...изолирующее деление реальности на «первичную» и «вторичную» неизбежно приводит к опустошению любой реальности - вовсе не только «вторичной». И я не только о сострадании - то есть не только о соучастии в другой жизни, - но и об участии в жизни собственной. Отмеченный впервые в прошлом веке как начало новой и редкой еще болезни тип мечтателя стал в наше время явлением повальным. Все больше и больше людей предпочитают мечтать о своей жизни, а не проживать ее».
        Вот с чем категорически отказывается мириться Татьяна Риздвенко - она видит эту стеклянную стену, она наталкивается на нее - но она снова и снова пытается ее расплавить, растопить сделать жидкой, а значит живой. Поэт прекрасно отдает себе отчет, что это нельзя сделать однажды и навсегда, это хрустальное пространство снова замерзнет, как только ты отступишь, как только перестанешь согревать его своим телесным и духовным теплом. Борьба с ним - это работа Сизифа.

            Пожалуй

            Достань носок из фартука, утри
            высокий лоб, высокий рост яви-ка.
            Сегодня ночью, что-то где-то в три,
            абсурдность бытия достигла пика.






Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service