|
Гордый замысел
Беседа критика Бориса Кузьминского с прозаиком Александром Мелиховым
|
Интервью:
Александр Мелихов
Нева
№11, 2003
|
|
|
Александр Мелихов: Следуя современной моде, начну с колкости. Борис, ваше имя как критика я знал давно, вы были известным обозревателем, по-моему, в газете «Сегодня», и производили на меня впечатление до некоторой степени человека поколения «некст», которое относится к литературе снобистски, свысока, с юморком, со стебом и всячески дает понять, что литература не такая вещь, из-за которой стоило бы лезть вон из кожи, для звуков жизни не щадить. Но когда я с вами познакомился, я понял, что вы как раз способны серьезно переживать из-за того, чего нет, из-за звуков и мнимостей – что, на мой взгляд, и есть «аристократизм духа».
Борис Кузьминский: В газете «Сегодня» литературой занималась группа людей, сплоченная команда, где у каждого было свое амплуа, в этой газете работали Андрей Немзер и Вячеслав Курицын, так что там было кому, с одной стороны, говорить о литературе на полном серьезе и было кому играми заниматься – с другой. Что же касается моих собственных текстов, о которых вы вспоминаете, мне кажется, то была просто интонация дня, в быту мне не свойственная: я в жизни практически никогда не иронизирую и снобистски к литературе не относился отродясь. В «Сегодня» печаталось немало моих текстов, которые были проникнуты восхищением той или иной вещью. Мы тогда добивались принципиального разнообразия, немонотонии, в которой каждый вел свою партию, чтобы не было скучно читателю. Но, конечно, каждый выбирал ту маску, которая ему ближе по характеру. Если человек не живет на заимке, где общается только с лосями и лошадьми, он всегда участвует в игре, особенно когда он что-то делает вместе с другими людьми. У каждой такой игры есть свои правила, и задача нормального человека каждый раз заключается не в том, чтобы пытаться их в корне поменять, а в том, чтобы в рамках предложенных правил сотворить самое лучшее и эффективное, на что он лично способен. Это очень похоже на театр. Актеры обязаны слушать друг друга и не тянуть одеяло исключительно на себя, потому что этим самым наносишь ущерб партнерам и спектаклю в целом. Важно войти в гармонию с людьми, с которыми ты вместе работаешь.
Александр Мелихов: Очень интересно. Но откуда так быстро возникли эти правила игры? Казалось бы, только что исчезла советская критика, предельно серьезная с обеих сторон, и с консервативной, и с либеральной...
Борис Кузьминский: Новые правила критики до сих пор не возникли. А что касается критики «советской», то я отношусь к ней с большим уважением. Я начинал работать в «Литературной газете», пришел туда мальчиком, когда господствовала эта самая стилистика советская. И я благодарен тем людям, которые меня учили. Сейчас такого не бывает, чтобы молодого человека по нескольку раз заставляли переписывать заметку, сейчас просто выкидывают людей, но не воспитывают их... Скажем, в «Литературке» публиковался Сергей Чупринин, он ведь тоже был советский критик, или Наталья Иванова, они были крупными фигурами на тогдашнем фоне, и я до сих пор их глубоко уважаю. Но потом, уже в «Независимой», мне показалось, что неплохо бы что-то поменять – просто ввести некоторые лексические знаки, которые раньше не были приняты в текстах такого рода, для того, чтобы «сдвинуть» привычную аудиторию. Если здесь и были элементы эпатажа, то достаточно конструктивного. Изначально все эти приемы использовались просто как традиционное средство остраннения темы, которое помогает читателям взглянуть на вещи свежим взглядом.
Начиналось это в «Независимой газете», а в газете «Сегодня» как бы расцвело пышным цветом, достигло апогея, а к концу успело войти в стадию некоторой исчерпанности. Так что «Сегодня» – это проект, который, несмотря на то, что он был искусственно прерван, в каком-то смысле и сам исчерпал себя. Что же касается снобизма – именно сейчас видно, что такое по-настоящему снобистское отношение к литературе – на примере нового поколения критиков, которым около тридцати, двадцати пяти... Снобистское отношение к литературе – это как раз то, что теперь демонстрируется в подавляющем большинстве СМИ: общеполитических, развлекательных, которые пишут заодно и о словесности, – не просто ирония или там сарказм, нет, люди элементарно не читают рецензируемых текстов, они заранее знают, что они скажут о той или иной книге, руководствуясь тем, что они знают об авторе, об издательстве, в котором книга вышла, или, в лучшем случае, собственными умозрительно-концептуальными соображениями о том, какой должна быть литература.
Александр Мелихов: Имена можете назвать?
Борис Кузьминский: Нет. И зачем вам нужны эти имена, гораздо легче назвать исключения.
Александр Мелихов: Что ж, назовите исключения.
Борис Кузьминский: Ну, до сих пор яркими исключениями – хоть и в совершенно разном роде – являются все те же Андрей Немзер и Вячеслав Курицын... Я знаю, что в Петербурге тоже есть критика, но я просто не вижу тамошних газет. Вроде бы есть у вас такой Владимир Шпаков, критик достаточно известный.
Александр Мелихов: Он и прозаик очень интересный. Но что же, по-вашему, случилось с критикой?
Борис Кузьминский: Думаю, ситуация изменилась в конечном итоге из-за политики инвесторов, «хозяев» СМИ по отношению к культуре. И к литературе в частности.
Александр Мелихов: А что поощряют инвесторы?
Борис Кузьминский: Подход инвесторов к культуре – так называемый остаточный принцип. Частные СМИ, которые существовали в ельцинскую эпоху, использовались владельцами прежде всего как средство давления на политических противников и вербовки новых сторонников, поэтому культура там присутствовала для статуса, для имиджа. Пример тому – газета «Сегодня», которая финансировалась Владимиром Гусинским: там был действительно очень сильный отдел искусств – чтобы производить хорошее впечатление на интеллигенцию. Но как только состоялись выборы 1996 года и основные цели Гусинского были так или иначе достигнуты, отдел искусств прикрыли... Если заострить, то частные СМИ культура искренне интересует только со следующих сторон – это премии, то есть деньги, это смерть какого-нибудь деятеля культуры или скандал.
Александр Мелихов: Смерть есть тоже форма скандала...
Борис Кузьминский: Да. Скажем, в газете «Коммерсант» это любимый жанр – некролог: если кто-нибудь умрет, о нем оперативно напишут. Когда я работал в «Коммерсанте», то, сколько бы я ни говорил своему руководству, что вот на эту книгу надо бы поместить рецензию, мне ни разу не сказали: пиши. Фактически ни разу. Выход книги не являлся новостным поводом. Сейчас это немножко иначе, сейчас там есть колонка про книжки, но было вот как: литература – это когда премию вручают, когда кто-нибудь умирает или когда разражается скандал, имеющий весьма косвенное отношение к литературе как таковой... В итоге, естественно, произошла селекция: на местах литературных обозревателей обосновались люди, которые наилучшим образом удовлетворяют этому начальственному заказу.
Вот где реально снобистское отношение, глубинное. На самом деле это даже ненависть к культуре, ненависть, классовая зависть, которую в общем олигархи, наверно, испытывают, и это каким-то образом через деньги исполнителям передается. Я это говорю с полной ответственностью, потому что «Сегодня» тоже была олигархической газетой, и я лишь потом это почувствовал, что мне что-то омерзительное передалось с этими деньгами. Но для меня-то еще «Сегодня» была не первым местом работы. А очень многие люди, которые вместе со мной служили в «Сегодня» и которые попали туда совсем в юном возрасте, – они изуродованы на всю жизнь, они не могут до сих пор найти своей ниши, своего места и не найдут по-настоящему никогда.
Так что про газету «Сегодня» напрасно порой говорят как про золотой век какой-то – это было совсем не так изнутри, может быть, даже лучше бы такой газеты и не было, я сейчас так думаю. И вообще, когда мне напоминают о переводе «Волхва» Фаулза и о газете «Сегодня» как о моих высших достижениях, у меня такое ощущение, что я присутствую на очередном юбилее собственных похорон. Уже скоро 15 лет, сколько же можно!..
Александр Мелихов: А что вы считаете своими высшими достижениями за эти 10–15 лет?
Борис Кузьминский: Я вообще не подсчитываю своих важных достижений, у меня в голове нет такого списка. Для меня важнее список провалов, или, точнее, каких-то периодов, когда я не делал всего, на что способен. Это были черные, тяжелые периоды. Вот их я помню. А список достижений – зачем?
Александр Мелихов: Но ведь каждый невольно прикидывает свои достижения, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, разве не так?
Борис Кузьминский: Но вы знаете, если... Мне уже 37 лет исполнилось, и, если в этом возрасте тебе мучительно больно, тут уж обдумывать и вспоминать что-либо уже, по-моему, бесполезно.
Александр Мелихов: То есть ничем помочь уже нельзя?
Борис Кузьминский: Ну конечно, совершенно бесполезно составлять какие-то списки достижений и противопоставлять их этой вот общей экзистенциальной боли. Если тебе в 37 лет мучительно больно, это значит, что ты прожил не свою жизнь. С этим уже ничего нельзя поделать, вернуться вспять невозможно. На самом-то деле, я думаю, девяносто пять процентов людей живут не своей жизнью.
Александр Мелихов: А вы уверены, что у каждого есть своя?
Борис Кузьминский: Конечно.
Александр Мелихов: Но есть много людей без специальных дарований.
Борис Кузьминский: По-моему, где-то у Стругацких есть фраза о том, что любой человек, даже самый якобы бесталанный, просто невовремя родился, может быть, он гениальный обтесыватель каменных топоров. Несомненно, каждый из нас предназначен для исполнения совершенно определенной миссии, но эта миссия определяется не чем-то эдаким супернатуральным, а просто уникальной совокупностью свойств нашего конкретного организма и интеллекта.
Александр Мелихов: Но если нет спроса на эту совокупность?
Борис Кузьминский: Если вы попали в такое время, когда нет спроса на каменные топоры, вы, по крайней мере, хотя бы в качестве хобби должны их обтесывать и таким образом все равно выполнять то, для чего предназначены. А вот если человек их и в качестве хобби не обтесывает, потому что это ему, так скажем, денег не приносит или потому что на него смотрят искоса, показывают пальцем и смеются, вот тогда, если он доживает до 37 лет каким-нибудь мытарем или, я не знаю, брокером – вот тогда ему действительно становится мучительно больно вне зависимости от того, что про него говорят. Собственно, эта боль никак не связана со статусом, это чувство твое, удался ты или нет, и оно – самое главное.
Александр Мелихов: А для чего созданы вы?
Борис Кузьминский: Человек, жизнь которого еще не кончена, не может с уверенностью судить, для чего он создан. Единственное, что он может, – это нащупывать путь, опираясь в основном на интуицию – и при этом развивая ее – и на силу собственной боли.
Александр Мелихов: И ваша боль привела вас в книгоиздательский бизнес? Как ваша интуиция вас туда забросила?
Борис Кузьминский: «Русский журнал», где я перед этим работал как журналист, был достаточно успешным интернет-проектом. Мне было интересно работать в интернете. Это воспринималось как такое последнее акме, до которого можно дойти в журналистике, предельная точка свободы отражения; речь ведь о журналистике поденной, где очень важна скорость реакции, публикации текста, а интернет – это сверхскорость. Но в какой-то момент я понял, что моя деятельность там превращается в рутину, я воспроизвожу каждый день все то же самое и не могу сдвинуться с мертвой точки – по не от меня зависящим, сугубо административным причинам.
Александр Мелихов: А что вы писали там?
Борис Кузьминский: У меня там была колонка. Я очень не люблю писать, воспринимаю свои собственные проекты как организаторские скорее – так было и в «Сегодня», я и там был больше редактором раздела. А писал я в «РЖ» то, что никто другой не мог потянуть, – ежедневную «критику критики», занятие гиблое, галерное, однако нужное для стратегии раздела, писал под псевдонимом, для литературного мира вполне прозрачным еще со времен «Сегодня», – Аделаида Метелкина. Это такая девушка со сложным и интересным характером, абсолютно непохожая на меня.
Александр Мелихов: А зачем вам понадобилось в нее перевоплощаться во второй раз?
Борис Кузьминский: Ну как... Это не скучно, это создает некоторое напряжение, сопротивление материала, которое не позволяет просто пустить все на самотек и плыть по течению, потому что когда работа превращается в рутину – это ужасно. Если тебе легко материал писать, то, скорее всего, результат будет соответствовать формуле «чем легче, тем хуже»; тогда необходимо искусственно создать очень сильное сопротивление материала и начать преодолевать его – вплоть до срыва. То есть, мне кажется, лучшие тексты получаются, когда все нервы у тебя ободраны к тому моменту, как поставишь точку. А девушка Деля – ну, она же девушка, у нее критические дни бывают, когда девушкам не хочется ничего, только лежать носом к стенке, иногда она бывает сонная, иногда in the mood for love – каждый раз чуточку другая, непривычная, и нужно новый общий язык с ней искать.
Но постепенно я понял, что и это рутина. Наверно, в моей натуре очень сильна мазохистская составляющая, не в сексуальном плане, а вообще, поэтому логика моего жизненного пути исключительно «вопрекистская». Скажем, когда я работал в «Сегодня», рядом на рынке существовала еще очень сильная и популярная газета «Коммерсант». У ее отдела культуры была совершенно другая тактика, мы ощущали себя их антиподами. Так вот, через некоторое время, после того как закрыли «Сегодня», я пошел служить именно в «Коммерсант». Так же и с интернетом. Я был его пользователем, но у мне всегда казалось, что работать я там никогда не буду, потому что это слишком замкнутая каста, меня туда просто не пустят. И когда я прикидывал, что дальше буду делать, я думал о чем угодно, но только не о работе в интернете, – но едва поступило предложение, я уже через пять минут, руководствуясь интуицией, согласился. То же самое – с издательством. Издательство – это очень неприятное место, мне всегда так казалось. Я бывал в издательствах. Там как в болоте, такая тина, все сидят и непрерывно пьют чай, какие-то женщины постбальзаковского возраста все время перемывают косточки знакомым писателям, пыль, рукописи, все жутко медленно...
Александр Мелихов: Вы говорите о советском периоде?
Борис Кузьминский: Советский период длится до сих пор и будет длиться еще долго. Поэтому, когда мне совсем надоело воспроизводить самого себя в интернете ежедневно, я просто взял и оттуда ушел. Ничего не имея в виду совершенно. Ну вот настолько допекло, что нельзя было ни дня оставаться, я становился просто сам себе противен. Ушел, полмесяца сидел и думал, что дальше делать, чем детей и женщин кормить. Когда неожиданно поступило предложение из издательства «ОЛМА-ПРЕСС», первая реакция была негативная – может быть, именно поэтому я и согласился. Видимо, для меня действительно чем труднее, тем лучше, потому что задача, которую мне там предложили, была очень трудной задачей. Сделать коммерческую серию нежанровой прозы, когда вокруг авторитетные люди говорят, что это невозможно и что нормальная проза еще долго не будет как следует востребована на рынке.
Александр Мелихов: А что такое нежанровая проза?
Борис Кузьминский: Нежанровая – это просто нормальная. То, что еще называется мейнстримом, в переводе с английского – стрежень. Литература, по отношению к которой жанровая словесность – детективы, фэнтези, дамские любовные романы, – вообще-то, является служебной. Жанр – это сегмент рынка. И ситуация на рынке, по-моему, сложилась немножко уродливая, потому что вторичное, служебное заняло основополагающие, лидирующие позиции. Поэтому естественна попытка сделать коммерческой и мейнстримную литературу. Не сверхприбыльной, но до такой степени коммерческой, до которой этого сама, изнутри себя заслуживает. Чтобы не было конъюнктурной игры ни на повышение, ни на понижение.
Александр Мелихов: Открыть ее истинный потенциал.
Борис Кузьминский: Совершенно точно, проявить ее реальный коммерческий потенциал. Может быть, он не очень велик, но он явно больше, чем нам видится сейчас.
Александр Мелихов: Лично я совершенно не мечтаю о том, чтобы хорошая литература победила масскульт, я только хочу, чтобы масскульт не уничтожил хорошую литературу.
Борис Кузьминский: Мне кажется, если взять какого-нибудь мастера масскульта и мастера психологической прозы как таковых, то между ними не может быть никакой конкуренции – как не может ее быть между антитезой и бутербродом. Конечно, это разные сегменты рынка, но тут и гораздо серьезнее история. Дело в том, что производимые ими тексты обслуживают разные зоны мозга потребителя, удовлетворяют абсолютно разные потребности. Между ними общее – только носитель, то есть бумага и шрифт. Так что проблема лишь в том, чтобы дать им возможность органично сосуществовать рядом, а не друг у друга на голове. Думаю, это оздоровит ситуацию в литературе – то есть как оздоровит? – она и так достаточно здоровая, но создаст условия для «внутривидового» разнообразия. Серия «Оригинал», которую я составляю, – просто экологическая ниша, не главная из, а одна из. В этой серии, мне кажется, не должны издаваться произведения, совершенные в своем роде, потому что совершенство, во-первых, трудно найти, а во-вторых, как только ты его находишь, аура совершенства меркнет. Кому как, но мне, например, трудно влюбиться в девушку с классически правильными, абсолютно симметричными чертами лица. От нее тянет глянцевой обложкой, статуей... В серьезной литературе, в отличие от развлекательной – жанровой, мне интереснее всего не те моменты, где исполнение совпадает с замыслом, а те, где безнадежно не совпадает. Где мы видим зияющий зазор между замыслом и исполнением, то есть практически – творческое фиаско. Здесь опять-таки надо сделать поправку на мой мазохистский склад характера, но мне кажется, что иногда творческое фиаско – тот же «Волхв», например, – гораздо более важно, целебно и для литературы, и для читателя, нежели удача...
Александр Мелихов: Фолкнер говорил, что масштаб писателя определяется масштабом катастрофы, которую он потерпел.
Борис Кузьминский: Да, я абсолютно согласен. Итак, у меня нет задачи отобрать какой-то ряд безупречных произведений, мне кажется, что жизнеспособность и изъян сопутствуют друг другу, что энергетика изъяна очень сильна.
Александр Мелихов: Да, в этом что-то есть, но вместе с тем совершенство настолько большая редкость, что не стоит его очень уж бояться.
Борис Кузьминский: Ну, как сказать. Я читаю довольно много произведений, которые с точки зрения соответствия исполнения конкретному замыслу абсолютно безупречны. Но они просто скучны и мелкотравчаты, как правило, – прежде всего потому, что по-настоящему крупный и интересный замысел, наверное, вообще невозможно исполнить безупречно.
Александр Мелихов: Это другое дело, мощный замысел в принципе невоплотим.
Борис Кузьминский: Да, а если воплотим, значит, это был хиленький замысел.
Александр Мелихов: Но все-таки опасность номер один, мне кажется, идет сегодня не со стороны совершенства, а со стороны, например, все той же коммерческой недопроявленности хорошей литературы. Как с этим бороться?
Борис Кузьминский: Ну вот так, медленным шагом, робким зигзагом. Сейчас ситуация, конечно, несколько улучшилась. В начале 90-х годов издателями, как правило, становились совсем далекие от литературы люди. Это был на сто процентов бизнес, производство вроде выделки капроновых колготок. А понятно, что в период первоначального накопления хочется сорвать сверхприбыль, крупный куш. Поэтому делается упор на то, что сию минуту пользуется очень высоким спросом. Ну, скажем, Маринина, которую можно миллионами экземпляров публиковать, и все раскупят. Сейчас эта малина кончилась по двум причинам: во-первых, потому что долго такое длиться вообще не может, а во-вторых, потому что произошел дефолт. После дефолта все в корне переменилось. По крайней мере, на издательском фронте. Сегодня считается, что 250–300 тысяч – это просто звездный супертираж. Последний роман Марининой вышел тиражом 250 тысяч, и это беспрецедентный рекорд, такое можно делать только с очень раскрученными авторами, которые находятся на пике популярности.
А любую крупную фирму, и издательство в том числе, ждет смерть, если она не растет. Поэтому, чтобы не умереть, нужно наращивать тиражи. Но тиражный потолок для отдельных звезд уже достигнут – следовательно, нужно разрабатывать другие ниши, другие сегменты рынка, а в применении к литературе это означает – другие жанры, другие типы письма, скажем, все тот же традиционный психологический роман. Вот есть издательство, во многих отношениях образцовое, – »ЭКСМО-пресс». Некоторые их проекты – скажем, поэзия, или переводная проза, или та же самая нежанровая проза, – мягко говоря, не приносят прибыли. Но «ЭКСМО» все равно присутствует в этих сегментах рынка, в этих нишах, и ждет своего часа. Понимаете, когда у вас появляется многотиражный автор типа Пелевина, гораздо удобнее начать его раскручивать в соответствующем сегменте, если вы уже там окопались, чем с бухты-барахты распихивать конкурентов локтями. Это очень правильная стратегия: ты присутствуешь, затаился и ждешь. Например, «ЭКСМО» довольно давно издает серию «Детектив глазами женщины». Серия пользовалась средним успехом, и тут к ним с улицы пришла Дарья Донцова. Они ввели ее сначала в эту серию, потом создали под Донцову новую линию иронического детектива – и теперь Дарья Донцова составляет пятнадцать процентов оборота огромного издательства. А если бы, когда она появилась, у них не было этой серии, которая расходилась ни шатко ни валко, им было бы гораздо труднее раскрутить ее с нуля.
Есть в «ЭКСМО» и серия современной отечественной прозы – тут вставляем безумное количество реверансов в адрес ее куратора Натальи Борисовны Ивановой, – но у нее совсем другая специфика, чем у «Оригинала», назовем эту специфику статусной. Если уж об этом речь зашла, на рынке существуют и другие аналогичные по тематике серии – каждая со своей стратегией. Например, «Цветная проза» издательства «Независимой газеты». Или «серая» серия «Вагриуса». Она как раз ориентирована на поиск апробированного совершенства, там не бывает открытий, дебютов; для того чтобы писателя издали в этой серии, он должен иметь хоть какое-то имя, скажем, пройти через горнило толстых журналов, и хорошо, и пусть... А вот у питерского издательства «Лимбус-пресс» есть «Мастер-серия», там, наоборот, предпочитают первопубликации. Скажем, в прошлом году у них были две ярчайшие удачи – »Голая пионерка» Кононова и новый роман Мамлеева «Блуждающее время», которые нигде не были прежде напечатаны, ни в каких журналах. Для них – для Тублина, Топорова – это выстраданная стратегия, и она мне безумно симпатична. Но и их правила игры немножко отличаются от моих, потому что «Мастер-серия» – принципиально некоммерческая, и даже более того, по-хорошему пижонская, она тяготеет к сугубо элитарным текстам, как правило, сложным для восприятия... Существует (или – существовала?) еще и серия «Наша марка» издательства «Амфора», тоже петербургского. Их стратегия – публикация идейно близких писателей.
Александр Мелихов: Идейно или эстетически?
Борис Кузьминский: Там такая идеология, что она определяет и эстетику... Есть еще аналогичная серия в издательстве «Ad Marginem», московском. Вот вам именно эстетически ориентированный проект, который пытается поддержать и утвердить определенную эстетику, а не идеологию. Вроде бы все эти серии работают с одним и тем же материалом, но тем не менее, что очень приятно, практически никакой конкуренции между ними нет, и даже более того: на последней ярмарке «Non-fiction» мы все урывками поговорили и достигли некоего неписаного соглашения... Хотя в принципе такое кросскорпоративное сотрудничество и раньше имело место. Когда мне попадается рукопись или материал, которые сами по себе весьма достойны, но не удовлетворяют моим правилам игры, я не сижу, как собака на сене, или не говорю автору: «заберите свою вещь», а советую, настоятельно советую обратиться к моим коллегам, и я знаю, что то же самое делают и они, коллеги. В конце концов, это не чистый альтруизм. Мне кажется, задача издателей, которые этим занимаются, – именно для несчастного, затурканного мейнстрима организовать некий заповедник, заказник, где не действовали бы законы звериной конкуренции. Прежде чем хищнически эксплуатировать природу, необходимо дать ей чуть расцвести. В этой сфере время конкуренции еще не настало, наоборот, все вопиет о взаимном сотрудничестве, сейчас наш общий интерес в том, чтобы расцвели все цветы. И мой интерес – в особенности, потому что «Оригинал» – затея антистатусная, ее сверхзадача – поиск свежих, неинерционных стилистик, проявление только-только проклюнувшегося, едва начавшего формироваться, покамест, само собой разумеется, неуклюжего и хрупкого. Но это хрупкое и есть будущее. Оно, будущее, – перспективный анахронизм, может содержаться и в текстах опытного автора, может на первый взгляд показаться давно прошедшим, с детства знакомым... Однако главная моя задача – охота на дебютантов. Публикация первого же романа сразу в столичном издательстве, по-моему, очень хорошо влияет на молодого автора, заставляет его работать дальше. А вот обивание порогов, непрерывные отговорки – это как раз то, из-за чего человек, особенно в наше время, плюет на всю эту творческую волынку. И кому от этого хорошо?
Момент истины моих занятий лежит вовсе не в плоскости коммерции. Момент истины наступает тогда, когда вы, именно вы, снимаете с магазинного стеллажа книгу, которая адресована лично вам – не как представителю социальной страты или генерации, а вам как персоне, которая при знакомстве с данным текстом испытает целительную боль. Но для этого нужно, чтобы потенциальная аудитория была как можно шире, в нее должны входить и те, кто может отличить Валерия Попова от Евгения Попова, и те, кто не знает ни того, ни другого. Серия «Оригинал» издается в том числе и для распространения в провинции, где на самом деле толком не известен никто.
Александр Мелихов: Это данные какого-то исследования?
Борис Кузьминский: Да. Стандартная методика фокус-групп: в разных городах выбирают наиболее «продвинутых» людей, которые постоянно покупают книги и читают их. Этих людей сортируют по возрасту и полу, составляют однородные и смешанные группы, затем сажают в специальную комнату и заставляют четыре часа беседовать на литературные темы, причем им запрещается выходить даже в туалет. Немножко похоже на шоу «За стеклом», только гораздо интереснее. Они там ругаются, спорят, ляпают всякие глупости, но иногда проговаривают очень важные вещи. Собственно, вот эти известность, неизвестность – все это заморочки Москвы и Петербурга. А если мы поедем в Туву или Барнаул – там не известен никто, даже Солженицына знают лишь как телепроповедника, не говоря о Владимире Сорокине. На самом деле вся эта иерархия...
Александр Мелихов: Ужасно. Прожить жизнь, так и не насладившись Сорокиным...
Борис Кузьминский: Это не ужасно. По-моему, это отлично. Я ненавижу всяческие иерархии, вся серия «Оригинал» антииерархична – играет роль только текст, и неважно, награжден он Букером или нет, и неважно, откуда автор, бурят он или житель Рязани. Я пытаюсь мысленно забеливать имена, которыми подписаны рукописи, абстрагироваться от репутаций. Есть писатели, к которым я очень хорошо отношусь, – достаточно известные, чьи новые вещи я в «Оригинал» не взял. Мне было очень тяжело отказывать, поверьте. Но тем не менее, отбирая вещи для публикации, я пытаюсь превратиться в человека, которому равно неизвестны и Татьяна Толстая из Москвы, и Наталья Смирнова из Екатеринбурга. Моя задача заключается в том, чтобы в меру своих скромных сил обеспечить режим наибольшего благоприятствования любому талантливому мутанту.
А для этого, кроме прочего, нужно, чтобы ужас типового современного читателя перед серьезной прозой смягчился.
Александр Мелихов: Ужас перед чем?
Борис Кузьминский: Перед серьезной прозой. Вот стеллажи с психологической прозой в магазинах: сероватые, заболоченные переплеты, на них обязательно репродукция Босха, или Попкова, или Фрэнсиса Бэкона... В общем, на книжках написано: «Не для тебя, быдло». Или давайте телевизор включим, Диброва какого-нибудь, – в принципе он парень, который петрит очень во многом. Например, когда он беседует с рок-звездой – это нормальный человеческий треп, но чуть он разговорится с писателем, так сразу же начинаются ужимки и глубокомысленные галлицизмы. Или Виктор Ерофеев. Он тоже сидит в вычурном кресле и говорит вычурные слова. А это обычно еще и ночью показывают, и я, так называемый простой человек, сразу вижу, что сия материя не для меня. Хотя на самом деле в России всегда читали по преимуществу такую прозу, которая не о приключениях в погоне за женскими грудями, а о жизни и смерти, нежности, о детях, родовых связях. Существует генетическая память об этом круге чтения, да и совсем недавно кончилось время, когда люди в провинциальных городах читали журналы «Юность», «Новый мир», а там детективы если и публиковались, то лишь по праздникам. Да, с одной стороны, генетическая память несомненно существует.
Александр Мелихов: Уверен, что нет. ведь и в XIX веке человечьи приоритеты были те же, а существует еще память непосредственная: человек, которому сейчас тридцать два, с молоком матери успел усвоить, что боевики – это ненастоящая литература, недолжная. А о том, какой литература должна быть, ему говорят его детские воспоминания об укладе его собственной семьи.
Мейнстрим, психологическая проза, нежанровая... Мне еще нравится определение «актуальная проза». Актуальная – это еще не означает, что «про сегодняшний день», она по исполнению актуальна, по стилю. Ну вот принес недавно автор, ваш, петербуржец, огромный роман, который начинается такой фразой: «Тревога подступила неожиданно». Дальше читать не хочется, ты по макушку окунулся в 80-е, в их трижды отмерший, бесполезный нынче пласт. Я не говорю, что люди, которые так пишут, плохие. Они по-другому не могут или думают, что так и надо, но я не считаю, что это первое, что нужно донести до прилавка. Или, коль уж мы заговорили о петербургской прозе, бывает другая инерционность – не по отношению к советской литературе, а по отношению к, что называется, «постмодернистской». Это когда человек ужасно старается, работает над стилем, отшлифовывает каждую фразу, и в рукописи есть все рецептурные компоненты остромодного текста, сводный гербарий писков сезона. Обязательно начинается с того, что найдена некая рукопись, дальше непременно присутствуют сны, элементы фантастического реализма в духе то Маркеса, то Павича, то Липскерова, то Крусанова, философские рассуждения а-ля Милан Кундера и тотальная взаимозаменяемость полудюжины реальностей. Все предсказуемо до мелочей после первых трех страниц и при этом безнадежно вяло, как бывает вял перед концертом Илья Лагутенко, заведомо обреченный на успех. Нет, эти произведения тоже имеют право быть опубликованными, но, по крайней мере, в течение первого года у меня совсем другая задача: показать, что проза мейнстрима может быть живой, по-настоящему живой, что она может чисто эмоционально задеть человека, приласкать или оцарапать.
Александр Мелихов: Я, между нами говоря, по старинке думаю, что искусство существует для того, чтобы потрясать сердца.
Борис Кузьминский: Я тоже так думаю. Но мы с вами тут в одиночестве практически.
Александр Мелихов: И все же вы уверены, что она может существовать, вот эта хорошая, живая, трогающая сердце литература, будет окупаемой, будет покупаемой?
Борис Кузьминский: Да. В конечном итоге – разумеется. Я все время говорю о «благоприятствовании», как будто речь идет о каком-то тепличном растении, как будто проза мейнстрима – этакая мимоза в ботаническом саду, хотя на самом деле восемьдесят процентов всей прозы, которая пишется в России, – это мейнстрим. Хоть это пока и никак не проявляется в издательской политике. А двадцать процентов – это жанр, детективы. Представьте себе, что у вас огромное поле и вы только двадцать процентов его обрабатываете. Причем снимаете с них урожай по четыре раза в год, а остальное стоит под паром десятилетиями. Эти двадцать процентов у вас истощатся очень быстро – это сейчас и происходит. Конечно, очень много писателей пишут детективы, но их не легион, и уже невооруженным глазом видно, как они начинают исписываться. А с другой стороны, рядом невскопанная земля, которую можно нормально и спокойно возделывать... это если даже смотреть с чисто шкурнической точки зрения, предпринимательской. С прозой все как раз очень хорошо, только вот серии, которые я перечислил, – их, конечно, совершенно недостаточно. Нужен широкий и гибкий спектр серий, чтобы эстетически хоть сколько-нибудь состоятельное произведение обязательно и без промедления было опубликовано. А дальше, когда возникнет соответствующая система торговли и производства, тогда каждый писатель будет приносить ту прибыль, которой заслуживает, причем писатели масскульта будут состязаться с писателями масскульта, а серьезные писатели – с серьезными писателями. Конечно, у каждого свои тараканы, но в общем люди, если только специально не задуривать им головы, рано или поздно делают правильный выбор. В итоге все становится на свои места. Нужно, во-первых, иметь терпение, а во-вторых, создать условия и не душить хорошую литературу искусственно, заставляя состязаться на чужом поле.
Александр Мелихов: А что нужно для того, чтобы не отталкивать обложкой? Какой она должна быть?
Борис Кузьминский: Не знаю.
Александр Мелихов: А какова конкретная, сегодняшняя технология? Как уже сегодня сделать, чтобы хорошие, нормальные писатели нашли бы своих читателей?
Борис Кузьминский: Как добиться того, чтобы проект был успешным? Этого не знает никто. Успешными проекты обычно делаются совершенно неожиданно, а то, что продвигали и раскручивали, как правило, мажет мимо цели. Я вообще не помню ни одного успешного издательского проекта в пореформенной России. Издательского, подчеркиваю, потому что все авторы, которые стали очень хорошо продаваться, стали продаваться не по воле издателей, а вопреки тому, что издатели делали. Скажем, проект под названием «Борис Акунин» состоялся вопреки разрушительной деятельности издателя Захарова, которая продолжалась, наверно, года два или три. Захаров, которому Акунин свалился в руки, сделал все, чтобы проект не имел успеха. Это касалось и оформления, и вообще позиционирования книг на рынке. Татьяна Толстая – это ни в коем случае не издательская заслуга, да и вообще книги, которые рекламируют, вкладывая безумные деньги, никогда не бывают успешны. Здесь еще имеет значение наша специфическая ментальность: то, что пытаются впихнуть, ни в коем случае брать не надо.
То есть законы успеха во многом, если не во всем, иррациональны. От тебя зависят сущие пустяки: опыт, интуиция, информация. В таком проекте, как «Оригинал», очень важно обеспечить непрерывный приток информации для того, чтобы у тебя был как можно больший выбор – гарантия качества на выходе. Важно не увеличивать ритмичность проекта, скажем, книга в месяц – это нормально. Меня одно время пытались уговорить делать больше – две в месяц, но я понимал, что этим мы понизим планку качества, а этого делать не следует, по крайней мере на первом этапе. Никакой особенной рекламной раскрутки, мне кажется, не нужно, это ведь интимная вещь – успех той или иной книги. Чтение вообще очень интимное дело. Вот что, кстати говоря, отличает жанр от нежанра. Чтение боевиков – занятие совершенно публичное, их можно читать в метро. Серьезную литературу тоже можно читать в метро, но в принципе это дело частное, а потому и законы успеха тут тоже частные, тет-а-тет.
Александр Мелихов: А как доставить в Туву такие книги? Или в Барнаул?
Борис Кузьминский: Это длинная тема. Ну, скажем так: «ОЛМА-ПРЕСС» имеет гораздо больше возможностей доставить свои книги в Туву, чем многие другие. Не будем сейчас углубляться.
Александр Мелихов: То есть небольшое издательство не могло бы себе этого позволить?
Борис Кузьминский: Нет. В небольшом издательстве такой проект был бы однозначно убыточным. Даже если бы там появился самый нестандартный, мыслящий, толерантный и тонкий эксперт по современной прозе. Кстати, экспертов таких не то чтобы как собак нерезаных, и потом – их же боятся. Издательства очень боятся экспертов, и эксперты тоже боятся издательств, и я боялся.
Александр Мелихов: Почему?
Борис Кузьминский: Потому что, если речь идет о частном издательстве, то во главе его стоят люди, которые за десять лет свободного предпринимательства сделали на книгах большие деньги. И потому они сами себя считают достаточно умными, и они правы, однако если ситуация кардинально меняется, их прежний опыт понемногу превращается в лишний балласт и утягивает их на дно. А экспертов издатели считают высоколобыми неженками, у которых совершенно нет резкости мышления и которые в коммерции абсолютно никак не могут участвовать. Так что мое приглашение в «ОЛМА-ПРЕСС» – это со стороны генерального директора фирмы смелый, нетривиальный ход. И далеко не все его сотрудники с этим ходом согласны. Причем чем дальше в лес, тем больше дров.
Ну, например, возьмем отдел реализации крупного издательства. Менеджеры этого отдела получают процент от того, что они реализовали. Поэтому им выгодно работать только на стопроцентно коммерческих книгах, и притом действовать по накатанным, сто раз испробованным сценариям. То есть они просто по крови против всего нового, что надо еще как-то раскручивать, позиционировать – зачем им это, им это не надо. Они хотят жить спокойно, как хочет любой человек: спокойно работать, а потом уходить к семье, имея свои гарантированные денежки. И если бы во всех издательствах тон задавали отделы реализации, на рынке мы имели бы несколько авторов нескольких серий, которые можно было бы пересчитать по пальцам двух рук – и все... Или, с другой стороны, производство. Это люди, которые совершенно оправданно хотят как можно дешевле и как можно с меньшими трудозатратами произвести всего побольше, поэтому книги, с их точки зрения, должны быть как можно более примитивны по технологии: скажем, клей, а не шитье нитками. Потому что – что? Потому что и так купят, особенно, например, если это учебники школьные, сожрут же все, господи!.. Я могу их на туалетной бумаге напечатать, учебники-то нужны, все расхватают – зачем я буду тогда стараться?.. Оба эти образа мыслей мне абсолютно чужды, и я так мирно, с пониманием о них рассказываю исключительно оттого, что во мне сильна мазохистская жилка. Вбираешь, вбираешь в себя этот опыт – и вдруг начинаешь понимать, что перед тобой не полные валенки, а люди не глупее тебя, просто у них совершенно иная правда, и она, по крайней мере, так же весома и важна, как твоя собственная. И твоя задача не в том, чтобы кого-то там переорать, а в том, чтобы найти разумный компромисс и тем взаимно расширить друг другу горизонты. Я благодарен этим людям, и с каждой неделей, с каждым днем мое уважение к ним возрастает.
Александр Мелихов: А их к вам?
Борис Кузьминский: Это их надо спросить. Но вроде бы ноги об меня пока никто не вытирал. Если смирить гордыню, в конце концов ко всему притерпишься.
И все же... За то время, пока этот материал готовился к публикации, тупая близорукая экономика победила умный замысел: Борис Кузьминский в издательстве «ОЛМА-ПРЕСС» больше не работает, серия «Оригинал» прекращена.
|
|
