Москва Мурманск Калининград Санкт-Петербург Смоленск Тверь Вологда Ярославль Иваново Курск Рязань Воронеж Нижний Новгород Тамбов Казань Тольятти Пермь Ростов-на-Дону Саратов Нижний Тагил Краснодар Самара Екатеринбург Челябинск Томск Новосибирск Красноярск Новокузнецк Иркутск Владивосток Анадырь Все страны Города России
Новая карта русской литературы
Страны и регионы
Города России
Страны мира

Досье

Публикации

к списку персоналий досье напечатать
Марина Курсанова
Фигуры речи. Как живется во Львове русскоязычным поэтам

09.12.2014
Влад Азаров
Репортёр
№43 (61), 5 - 11 декабря 2014
Досье: Марина Курсанова
Во Львове с середины 1970-х существует сообщество русскоязычных поэтов. Критики даже говорят о «львовской школе». «Репортер» провел с поэтами несколько дней и выяснил, как в городе рождаются русские стихи, понял, чем отличается украинский русский язык от российского и что настоящий город — открытый миру, в нем история говорит одновременно на многих языках

          Брюхо поэзии

          — Слушайте, ну а зачем вообще вот так выделять: русскоязычные поэты Львова или украиноязычные? Вы же не едете в русскоязычный Харьков спрашивать у Сергея Жадана, почему он пишет по-украински. Поэт — он и есть поэт, — объясняет Алексей Графф, один из львовских авторов, творчество которых состоит из произведений, написанных преимущественно на русском языке.
          Поговорить о львовской русскоязычной поэзии мы с Алексеем идем в одно из городских заведений, специализирующихся на крымских винах. Замечаю, что это, в общем-то, символично: три сейчас разрозненные, в том числе и территориально, сущности страны как бы собираются в одно целое. Графф с этим утверждением соглашается. Говорит, ничего удивительного — Львов всегда был мультикультурным городом.
          Алексей родился во Львове. В 1960-х его русскому отцу-военному пришлось решать: служить в восточной Европе или в западно-украинском городе. Семья выбрала второе — Львов, объясняет поэт, в то время считался практически заграницей. Собственно, это универсальная семейная история почти что всех львовских русскоязычных поэтов — как минимум, возраста «40+».
          — Знаете, я тут оканчивал Академию печати, — рассказывает Алексей, — и многие из преподавателей были русскоязычными. Лекции они вели по-украински, но в быту говорили по-русски. Так что для меня в принципе вопрос языка никогда не стоял. Культурно образовывался я и вовсе на польском. Все основные фильмы — Антониони, Бертолуччи, Феллини — я изначально посмотрел на польском языке: сигналы их телеканалов добивали до Львова.
          — Вы себя украинским поэтом ощущаете или русским? — спрашиваю.
          — В общем, украинским, — немного смущается Алексей. — Но еще я — однозначно, гражданин мира. И свое творчество скорее рассматриваю в разрезе общемировом. Мы же живем в эпоху глобал-фьюжн. Это когда идет смешение разных стилей, направлений, да и наций, в общем, тоже.
          — Можете привести пример?
          — Смотрите, в Европе есть два главных культурных центра — Париж и Лондон, — начинает увлеченно объяснять Графф. — И там, и там они до сих пор отдают дань тем, кого раньше порабощали. Все лучшие индийские записи сделаны на английских студиях. Это же касается и Франции. Если забыть о музыке и вспомнить литературу, то Салман Рушди, скажем, прославился только после того, как оказался в Лондоне.
          — Насколько англичане до сих пор считают индусов своими? — интересуюсь.
          — Они не считают их своими территориально. Но духовно — вполне.
          — А для Украины кто, по-вашему, англичане?
          — Это вы в сторону России сейчас клоните? — улыбается Графф.
          — Нет, абсолютно, мы просто разговариваем.
          — На самом деле, если говорить о Львове, то его сильнее своим считают поляки. Вон, Армянскую церковь, например, реставрируют, — говорит Алексей. — Вообще мы тут не замыкаемся на таких вещах. Для культуры нет границ — ни западных, ни восточных.
          Творчество львовских русскоязычных поэтов действительно попадает и в польские литературные альманахи, и в российские журналы. Не так давно, например, литературное издание «Воздух» чуть ли не полномера посвятило львовским русскоязычным стихам. Поэтов Львова достаточно часто приглашают выступать и на различные российские мероприятия, и в ту же Польшу. Алексей Графф признается, что практически каждый месяц бывает по литературным делам в Варшаве.
          Эта информация еще сильнее актуализирует вопрос, с которым я садился в поезд на Львов: почему, при всей активности украинских поэтов, пишущих по-русски, в новейшей истории страны не появилось русскоязычных поэтических звезд уровня украиноязычных Юрия Андруховича или Сергея Жадана?
          — У нас не было такой задачи, — вздыхает Графф. — Да и зачем? У нас же старые звезды еще, прямо скажем, не все изучены — многих еще до сих пор так и не перевели. Вот, скажем, неизвестного тут Брейтена Брейтенбаха. В его творчестве есть актуальная революционная жилка. «Я хотел бы быть бессмертным как собака. Потому что собака живет во всех собаках. И я обращаю брюхо к солнцу». Как сказано, а?!


          Город легких наркотиков

          ...— Добрый вечер, — львовский поэт Георгий Махата, присоединяющийся к нам с Алексеем Граффом, похож одновременно на Владимира Маяковского и на колоритного отрицательного персонажа мистического триллера.
          Кроме поэзии Махата в больших количествах сочиняет короткие метафорические рассказы и романы. Печатают их, признается поэт, главным образом в периодических изданиях — в основном, харьковских и, до недавнего времени, донецких.
          — Понимаете, мы более русские, чем россияне, — сходу начинает Махата. — Я, когда ездил в Россию, так им говорил: «Вы у себя живете во Владимире, там, или в Муроме, и если и сталкиваетесь с трудностями, то по большей части только с бытовыми». А у нас же тут во Львове — пограничие. Мы вынуждены интересоваться мировыми культурными ценностями и все их через себя пропускать.
          — Это плохо? — спрашиваю.
          — Плохо то, что политика Украины как раз обратная: все сужать, — объясняет Махата. — В 1990-х это было из-за денег, а теперь из-за идеологии. Вот они говорят про человека, который, допустим, исповедует советскую идеологию, что он — старый. А нынешняя идеология — это разве не вчерашний день? Лично я в последнее время очень чувствую уменьшение поля деятельности, к которому привык.
          — Это можно списать на особенности переходного периода страны? — спрашиваю.
          — А вы думаете, этот период закончится? — улыбается Махата. — Если из-за рубежа его продолжат поддерживать, то он растянется и на 20, и 40, и 50 лет. Знаете, на западной Украине некоторые русскоговорящие люди уже махнули на все это рукой. Мол, если им так нравится — ну, ладно, пусть играются в национализм и дальше. Но, может быть, не распространяйте себя восточней? А то Львов уже теперь тыл, а авангард переместился в Киев.
          — На самом деле, надо понимать, что это все накипь, — смеется Алексей Графф. — Если конкретно говорить о наших нынешних попытках переоценки или сужения российской культуры… То есть, русской… Так, стоп, или надо теперь ее называть «российской»? Вообще, конечно, надо сказать, сильно за последнее время подпортили слова… — поэт задумывается и теряет нить разговора. — Приходится теперь разделять понятия, между которыми раньше не ощущалось разницы.
          — Зато филологи, наверное, рады, — говорю.
          — Вероятно. Но не хотелось бы разделять. Не хотелось, чтобы львовская улица Русская звучала пошло. Моя мама говорит: «Новым словам меня научили: аннексия». Печально все это. А знаете, хватит политики — давайте лучше за знакомство выпьем.
          Чокаемся бокалами.
          — Из-за чего началась война? — спрашиваю.
          — Из-за финансовой игры нескольких групп, — уверяет Графф. — И из-за этого страдает большое количество людей, что очень страшно.
          Вспоминаю, как на недавнем спектакле Сергея Жадана, в момент, когда на экране появился вопрос: «Когда окончится война?», сотня человек замерла, ловя каждое движение выводившего эту фразу маркера, — люди в зале действительно ждали ответа от поэта. Вспоминаю и интересуюсь, что могут сделать поэты для развязки конфликта на востоке Украины.
          — Украинских поэтов там в принципе сейчас слушать не будут, — говорит Алексей Графф. — В том регионе остались в основном по-плохому пророссийски настроенные граждане. То, что мы можем сделать в этой ситуации, — это достойно принимать беженцев.
          — То есть, у вас нет мыслей о миссионерстве?
          — Понимаете, сейчас человек говорит свое слово, и оно имеет вес и силу, а потом оно раз — и девальвируется, — вздыхает Георгий Махата. — Вот знаете, что, оказывается, Шевченковскую премию в том числе получил и актер Владислав Дворжецкий за роль Ярослава Галана — человека, активно боровшегося с украинским национализмом?
          — Ну, это едва ли претензия к идеологической позиции именно Шевченко, — говорю.
          — Естественно, я тут, скорее, об историческом принципе, — задумывается Махата. — Вообще, знаете, когда я прочитал нецензурированный Кобзарь, то потерял к Шевченко ту заинтересованность, которая была. Когда он пишет про то, что надо сделать и как поступить с царской семьей, то даже не знаю.
          — А к кому из украинских писателей интерес не потеряли? — спрашиваю.
          — Я, честно говоря, почти не знаю украинскую литературу, — признается Махата. — Вот, дневники Шевченко довольно искренние, в отличие от его поэзии. Точнее, искренность его поэзии меня не устраивает. Ранняя проза Сосноры. Это, собственно, пожалуй, и все, что запомнилось.
          — Я же говорю, во Львове несколько иное культурное поле, — подключается Алексей Графф. — Без территориальных привязок, мультикультурное. Хотя этот термин сейчас не в почете — главным образом, у политиков: и наших, и западных, и восточных.
          — Ну почему, его до сих пор регламентируют большинство стран, — не соглашается Махата. — Вот в Голландии, например.
          — Только благодаря тому, что они легализовали легкие наркотики, — уверяет Графф. — Я абсолютно уверен, если во Львове легализуют легкие наркотики, город реально станет международным культурным центром.
          — Вы это предлагали городским властям? У вас же прогрессивный мэр, — говорю.
          — Да это такое — вот я как-то ходил в Минкульт, — заводится Алексей. — Так выяснилось, что у них даже не было обычной программы просветительской. Ты объясняешь чиновнику, что, к примеру, Сильвия Плат — великая поэтесса. Он кивает и говорит: «Да-да, верю, Сильвия Плат — великая, по возможности мы введем ее в школьную программу». Да не нужно ее никуда вводить!
          — А ты знаешь, что они ввели в школьный курс «Парфюмера» Зюскинда, — интересуется Махата. — Я у сына спрашиваю: зачем вам изучать этот триллер в школе?
          — Раз уж так прикидывать, то и Достоевского, прямо скажем, в школе изучать не обязательно, — соглашается Графф.
          — Да и Гоголя, знаешь, не обязательно. И Шевченко, кстати, тоже. За исключением некоторых его легких стихов — легких, как легкие наркотики.


          Львовская сага

          — Я бы не сказала, что Львов — закрытый монокультурный город. Конечно, основное население здесь составляют украинцы. Но Львов всегда был толерантен, любая народность тут довольно быстро ассимилировалась. Сколько живу в городе, не помню каких-то жестких противостояний национальных культур, — рассказывает Марина Курсанова, львовская поэтесса, пишущая на русском языке.
          Марина родилась в Дагестане, но уже несколько десятилетий живет во Львове. Ее отец — львовянин. В семье Курсановых говорят по-русски: дед был российским военным, которого в конце 1930-х переправили во Львов.
          — А нынешнее противостояние с Россией на львовских народностях сказывается? — спрашиваю.
          — Ну вы же сами видите, — Марина обводит взглядом центральную площадь Рынок. — Где противостояние? Вы его заметили? Знаете, мы все — и украинцы, и русские, и евреи, и поляки, и венгры, и немцы, и армяне — прежде всего львовяне, любящие родной город. Есть политические противостояния, а есть простые люди, и они в таких ситуациях всегда, увы, в проигрыше. Да что тут говорить, — вздыхает поэтесса, — за войны ратуют те, кто сам на фронт не идет. Людей да, очень жалко…
          Самой большой ошибкой, приведшей к противостоянию внутри страны, по мнению Курсановой, стала культурная и ментальная разобщенность запада и юго-востока страны. Об этом, говорит поэтесса, сейчас активно дискутирует интеллигенция, но, к сожалению, разговорами делу не помочь.
          — Это все последствия и не самой хорошей экономики, и непродуманной государственной культурной политики, — объясняет Курсанова. — О чем мы говорим, если Лина Костенко, величайший поэт современности, за все это время выпустила всего пару книг.
          Это при том, уверяет поэтесса, что стихотворческая среда украиноязычных поэтов развита в Украине лучше, чем среда русскоязычных. Первые серьезнее и ответственнее относятся к своему языку.
          — Я против огульных обобщений, — замечает Марина, — но вот парадоксальная ситуация: меня, русскоязычную гражданку Украины, русского и украинского поэта из Львова, гораздо чаще приглашали в Россию или Польшу, чем, например, в Донецк или Одессу. И это при том, что наша украинская (хоть и русскоязычная) ментальность, скажем так, отличается от ментальности человека, выросшего в Москве или Рязани.
          — То есть, если все упростить, вам Шевченко ближе Пушкина? — интересуюсь.
          — Ну а как их сравнивать? — удивляется Курсанова. — Кто лучше: слон или тигр?
          — Согласен, — говорю. — А кого из них вы первым прочитали?
          — Байрона, Руставели и Рэя Брэдбери, — улыбается Марина. — Ну и как это повлияло на мое национально-культурное самоопределение? Мне кажется, что все это слегка надуманно. Русская литература изначально тесно переплеталась с украинской, и если бы, например, у Гоголя спросили, чей он, писатель бы ответил: «Ребята, вам нечем больше заняться, кроме как меня идентифицировать?»
          Мы с Мариной пытаемся вспомнить какие-нибудь русскоязычные произведения о Львове. На ум приходят всего лишь несколько небольших рассказов и пара стихов. Основательного романа о городе, написанного на русском языке, до сих пор нет.
          — Я думаю, это должна быть книга об атмосфере Львова, — говорит Курсанова. — И еще в ней обязательно должна развиваться история львовской семьи. Словом, такая неспешная увлекательная столетняя сага.
          — Тогда это будет еще и политическая история, — замечаю. — Событий 1939 года не избежать.
          — Ну и что? Давайте возьмем как пример «Белую гвардию» Булгакова. Там политика плавно вписывается в основной контекст, — предлагает Марина.
          — К этому роману сейчас как раз очень неоднозначное отношение.
          — Да вы что? — удивляется Курсанова. — А я считаю, что Булгаков в первую очередь как раз показал историю семьи. Судьбы отдельно взятых людей, против воли втянутых в круговорот истории, перемен и передела мира.
          — «Белая гвардия» — это для вас главное произведение русской литературы?
          — Одно из любимых. Если говорить о влиянии, то я бы скорее назвала «Идиота» Достоевского. Там потрясающие трагические характеры. И князь Мышкин — светлый, не осуждающий, видящий лучшее в людях, спасающий силой сердца.


          Два в одном

          — Честно говоря, я практически никак не вписан во «львовский поэтический контекст». И дело даже не в языковых барьерах, я их не замечал. Просто большинство тут желают слышать и писать исключительно «великие произведения». Мне это совершенно неинтересно, — говорит Янис Синайко, 23-летний львовский поэт.
          С Янисом мы встречаемся, чтобы обсудить особенности украинского русского языка. Поэты, очевидно, сильнее остальных чувствуют малейшие языковые изменения и тонкости.
          — Я бы тут говорил, скорее, об украиноязычном контексте русского языка, — отвечает Синайко на мой вопрос о том, существует ли украинский русский.
          А затем в качестве примера приводит творчество харьковского поэта Ильи Риссенберга, который пишет на русском, но вместе с тем довольно свободно использует в текстах украинизмы: «И, дремучее подобие, прилагаю челобитную / Ко столешнице усердным вечерком, / И-дубинушку-спытаю любопытно-безобидную, / Чьи миры перезнакомлены ничком». Оба языка тут, объясняет Янис, органично сплетаются в один. Это и есть тот самый украиноязычный контекст.
          Этот самый контекст, отмечаю, органично вписывается и в речь самого Синайко. Например, вместо слова «сталкиваться» он употребляет украинский аналог «стикатись», кажется, совершенно этого не замечая.
          — Просто я билингва, — улыбается Янис. — Мама украиноязычная, папа — русскоязычный. И в жизни я в основном разговариваю именно на украинском.
          — Почему решили писать на русском?
          — Просто я почувствовал, что, если буду писать на украинском, в моих текстах изначально окажется заложено определенное количество заимствований — уже каких-то готовых языковых штампов и силлогизмов. Меня в свое время заинтересовал метод Сэмюэла Беккета: написание текста на второстепенном или же совершенно чужом для тебя языке. Это позволяет выйти из первичной дискурсивной системы, которая на тебя чем-то давит: какими-то стереотипами, теми же стилистическими построениями.
          — Давит на каком уровне? — уточняю. — Культ Шевченко?
          — Я, честно говоря, его избежал, — смеется Синайко. — Понимаете, долгое время у меня к стихам было предвзятое отношение. Еще со школы. В наших учебниках же рассказывают о поэзии, которая таковой считалась 100 лет назад, а мне она не казалась интересной и актуальной.
          Беседа о различиях двух русских языков плавно перетекает в обсуждение особенности украинского литературного процесса. Точнее, перемен в среде читательской. Янис объясняет, что настал тот момент, когда в стране появилась критическая масса любителей литературы, владеющих русским языком в куда меньшей степени, чем украинским, а значит, для взаимной коммуникации с молодежью сейчас как никогда востребованы переводы с русского на украинский.
          — Существуют ли какие-то русскоязычные поэтические фигуры, которые могут объединить страну? — интересуюсь.
          — Наверняка, но лично я не вижу места поэзии в политическом контексте. Не уверен, что поэты обязаны писать дайджесты новостей, — говорит Синайко. — Да и потом, мы же на самом деле и так едины, просто нас упорно стараются разъединить.


Марина Курсанова

Герои публикации:

Персоналии: Регионы:

Последние поступления

06.12.2022
Михаил Перепёлкин
28.03.2022
Предисловие
Дмитрий Кузьмин
13.01.2022
Беседа с Владимиром Орловым
22.08.2021
Презентация новых книг Дмитрия Кузьмина и Валерия Леденёва
Владимир Коркунов
25.05.2021
О современной русскоязычной поэзии Казахстана
Павел Банников
01.06.2020
Предисловие к книге Георгия Генниса
Лев Оборин
29.05.2020
Беседа с Андреем Гришаевым
26.05.2020
Марина Кулакова
02.06.2019
Дмитрий Гаричев. После всех собак. — М.: Книжное обозрение (АРГО-РИСК), 2018).
Денис Ларионов

Архив публикаций

 
  Расширенная форма показа
  Только заголовки

Рассылка новостей

Картотека
Медиатека
Фоторепортажи
Досье
Блоги
 
  © 2007—2022 Новая карта русской литературы

При любом использовании материалов сайта гиперссылка на www.litkarta.ru обязательна.
Все права на информацию, находящуюся на сайте, охраняются в соответствии с законодательством РФ.

Яндекс цитирования


Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service