Москва Мурманск Калининград Санкт-Петербург Смоленск Тверь Вологда Ярославль Иваново Курск Рязань Воронеж Нижний Новгород Тамбов Казань Тольятти Пермь Ростов-на-Дону Саратов Нижний Тагил Краснодар Самара Екатеринбург Челябинск Томск Новосибирск Красноярск Новокузнецк Иркутск Владивосток Анадырь Все страны Города России
Новая карта русской литературы
Страны и регионы
Города России
Страны мира

Досье

Публикации

напечатать
  следующая публикация  .  Все публикации  .  предыдущая публикация  
Михаил Елизаров: Я чаю справедливости, но не знаю, что это такое
Интервью с Михаилом Елизаровым

13.01.2009
Интервью:
Сергей Шаповал
Культура, 11-17.12.2008
№48 (7661)
        На вопросы нашего корреспондента отвечает лауреат «Русского Букера-2008» Михаил ЕЛИЗАРОВ.
        — Михаил, вначале уточнение. На одном из сайтов я прочитал заголовок: «Уроженец Украины и гражданин Германии получил «Русского Букера». Все верно?
        — Нет, я уроженец Украины и гражданин Украины. Я жил во многих городах Европы, Германии в том числе — у меня были литературные гранты. Последние четыре года я жил в Берлине.
        — Вы зарабатываете литературным трудом ?
        — В принципе да. Но когда зарабатывать литературой не получалось, я занимался другой деятельностью, вплоть до того, что работал грузчиком, охранником и т.д. Но жизнь в Европе не была жесткой.
        — Но вы хотели бы жить за счет литературы ?
        — Обстоятельства сложились так, что у меня нет путей отступления, чтобы пытаться зарабатывать чем-нибудь другим. Литературой я занимаюсь довольно долгое время, она приносит мне какие-то деньги, к тому же я уже ничего другого не умею делать хорошо. Я вынужден заниматься и окололитературной деятельностью, сотрудничаю с различными журналами, которые заказывают мне некоторые работы в жанре эссе. Для меня это эксклюзивные работы, при помощи которых я поддерживаю свое существование в процессе работы над книгой.
        — Что такое для вас занятие литературой ?
        — Это моя работа, моя жизнь.
        — Если вас запереть и лишить возможности писать, что с вами произойдет ?
        — Ничего не произойдет. Я не стану биться головой о стену, как маркиз де Сад из фильма о нем. Когда у него забрали все, он стал писать любыми подручными средствами: кровью, испражнениями и т.д. Это не обо мне. Но потребность писать меня дисциплинирует, она организует мой ум, мой быт. Если у меня ее не станет, я могу распуститься.
        — То есть писание для вас не наполнено чем-то таинственным, некими сакральными смыслами ?
        — Таинственность и сакральность появляются в тот момент, когда текст практически готов. До этого — тяжелый труд. Причем труд, сопровождаемый тяжелейшей эмоциональной нагрузкой: я не понимаю, текст управляем или нет, хорошо я написал или плохо и т.д. А вот когда вышла книга, я могу переживать моменты трепета, чистой радости или чего-нибудь подобного.
        — Вы приобщились к двум, с моей точки зрения, высшим искусствам — музыке и литературе. Как вы делали выбор ?
        — Хорошо, что вы об этом заговорили. Это был момент развилки: в двадцать один год меня одинаково интересовали пение и литература. Когда у меня не получалось с литературой, я говорил: это не имеет никакого значения — я певец. Когда у меня что-то не клеилось с голосом, я думал: мне интересна литература. Скажу откровенно: если бы я справился с теми вокальными задачами, которые ставил мой педагог, я бы стал оперным певцом. Мне это было крайне интересно. Но поскольку мне хватило ума понять, что быть средним певцом — это очень болезненный путь, я предпочел делать ставку на литературу.
        — А вы не хотели быть ниже выдающегося певца ?
        — Возможно, другому человеку с такими же вокальными данными, но с другим характером, другой волей удалось бы стать хорошим профессиональным певцом. Мне не хватило душевных сил, чтобы воплотить себя как певца. Поэтому осталась литература. В оперном пении невозможен ни самообман, ни обман других, в литературе самообман возможен, он позволит продолжать работать, несмотря ни на что. К тому же литература предполагает большое количество трактовок. Возможно, поэтому я предпочел литературу.
        — Музыка сегодня каким-то образом пересекается с вашим писанием ?
        — Есть моменты, когда я работаю в полной тишине, но временами я работаю под музыку. Скажем, половина «Библиотекаря» написана под музыку — советскую патриотическую эстраду. У меня в наушниках гремели песни, они мне были нужны, потому что я работал с определенными культурными пластами. Одна песня могла повторяться в течение часа, это помогало мне работать. К примеру, в романе «Pasternak» есть сцена, где американский проповедник выступает с лекцией перед сектантами, я ее написал под песню Утесова «С одесского кичмана сбежали два уркана».
        — Вы предъявили Пастернаку и связанной с его образом духовности резкие претензии, объясните свою позицию.
        — Мне кажется, что явление духовности — одна из страшных ловушек. Настоящая духовность может быть в православном подвижничестве, все остальное — культурная подделка. Когда я слышу: «Большой театр — это храм, как там можно ставить произведение Сорокина!» — мне хочется сказать: храмы в другом месте, в театре дергаются лицедеи! Актеру приписываются высокодуховные качества, а ведь это человек без души, вживающийся в разные образы. Это что — люди нравственного подвига? Упаси боже. Еще двести лет назад актеров хоронили за кладбищенской оградой.
        Фигура Пастернака — это обманный леденец духовности, который облизывают определенные круги, считающие себя более тонкими и умными, чем основная часть населения. Они называют себя элитой, отгораживаются от народа, поглядывая на него с жалостью и брезгливостью. Мне кажется, что Пастернак — их лидер. Я отделил образ поэта — он жил и умер — от демона. Этот демон называется Pasternak, он чужероден русской культуре. Я писал об этом.
        Возникла воинствующая пошлость, которая вошла в норму. Ее эманацию можно наблюдать на нашем телевидении, которое предлагает нам странную культурную растяжку: с одной стороны, на ней ягодицы Собчак, а с другой — духовный фильм «Адмиралъ». Это чудовищная гармошка пошлости! На ней кто-то играет: хотите — будет Собчак, а хотите — будет Колчак. Все вынуждены плясать под эту гармонь.
        — То есть вы считаете, что где-то есть центр управления этим процессом ?
        — Если говорить о центре управления, то это художественный текст, с которым блестяще может справиться только Александр Андреевич Проханов. Я даже не рискну ступить на эту территорию. Можно предположить, что всем управляет хаос, то есть вечное разрушение. Можно назвать его сатаной. Воинствующую пошлость, как и трафик наркотиков, можно перекрыть, но кто-то заинтересован, чтобы это существовало.
        — О феномене советского. На букеровской пресс-конференции вы сказали, что вслед за реваншем Советского Союза и Сталина будет реванш советской литературы. Вы поклонник советского проекта, на этой почве я готов с вами сражаться на любом оружии.
        — Вы будете сражаться с пустотой, потому что ваша сабля не пересечется с моей. Эта битва бесперспективна. О реванше Советского Союза и Сталина бессмысленно было говорить в середине 1990-х, сейчас этот реванш очевиден. То же произойдет и с советской литературой. Вернется Островский с романом «Как закалялась сталь», по-другому будет прочитан Гайдар, вновь будет услышан Шукшин, вернется производственный роман, который будет читаться как исторический текст, мы снова будем читать непревзойденных Лагина и Носова.
        — Кто-то будет зачитываться Лагиным со всей его пионерской бодягой ?
        — Да. А вот диссидентская проза надолго уйдет под землю, когда-нибудь археологи ее обнаружат.
        — Если придет все, что вы перечислили, вашу прозу придется похоронить, ваши «Ногти» рядом с Лагиным будут выглядеть форменным извращением.
        — В широком поле литературы найдется место для всех. В принципе, я допускаю, что мои книги исчезнут, хотя как человек православный я не хочу умирать навсегда. Канут мои книги — бог с ними. А вдруг мои книги, как семь книг Громова из «Библиотекаря», при определенном прочтении обладают некой силой. Вдруг они окажутся нужными пусть даже маленькой секте.
        — В «Библиотекаре» главный герой говорит о своей тоске по советскому проекту, это и ваша тоска ?
        — Оглядываясь назад, я обнаруживаю в себе невероятную жалось по ушедшей жизни. У меня ощущение, что я вижу близкого человека, который внезапно умер. Жил здоровый крепкий старик, с чудинкой, но хороший, ему сказали, что появились новые технологии, при помощи которых его подлечат, а в больнице его уморили.
        — Но пока этот приятный старичок был бы жив, ни в какую Европу вы бы не поехали, никакую вашу книгу не опубликовали бы, никакой премией ее не одарили бы.
        — Поверьте мне, я прожил в Европе около шести лет, если бы я мог что-то исправить, я бы туда не поехал.
        — Чтобы прийти к такому мнению, нужно было в Европе пожить. Это ваш выбор. А при советской власти за меня решали, куда мне ездить, что читать, какую музыку слушать и какое кино смотреть.
        — По-вашему, сейчас что-то изменилось?
        — Естественно, я читаю, смотрю и слушаю то, что хочу. Правда, советской власти я не могу простить, что я смотрю и слушаю то, что должен был смотреть и слушать в 70 — 80-е годы прошлого века.
        — Вы считаете, что свобода выбора между «Песнярами» и «Роллинг стоунз»?
        — В этом нет ничего смешного, это проявление свободы выбора.
        — Теперь у вас есть выбор между «Песнярами» и «Роллинг стоунз», но ничего более существенного вы не получите.
        — Это неправда. В начале 1980-х я написал приятелю письмо, в котором делился своими антисоветскими размышлениями, ссылаясь на знаменитый сборник «Вехи». Меня вызывали в КГБ и интересовались, откуда у меня такие порочные идеи и зачем я читаю такие книги. Атмосфера была нешуточной, людей сажали в тюрьму за прочитанную книгу.
        — Встретьтесь с Лимоновым, пообщайтесь с нацболами, подмахните какую-нибудь их прокламацию, посмотрим, куда вас вызовут.
        — Да разве можно сравнивать масштабы! А Шаламова вы читали ?
        — Да, очень люблю его прозу.
        — Как быть с этим? Все описанное Шаламовым делал тот самый старичок в пору своей бурной молодости.
        — Да, это чудовищно. По описанию Шаламова я знаю, что человек моей комплекции в лагере прожил бы три месяца. Люди ростом более метра восьмидесяти в лагерях не выживали. Я обо всем этом помню. Но сегодня нет тех лагерей, а в стране ежегодно вымирает по полмиллиона человек. Нынешнее благообразное государство точно так же пожирает своих людей.
        — Как вы можете так говорить !
        — Для вас существенно, умер человек в лагере или погиб на дороге?
        — Конечно, существенно. Людей уничтожали ни за что.
        — А человек в машине погиб за что?
        — Вы знаете, огромное число людей гибнет на дорогах и на производстве по пьяни.
        — Может, у человека горе — выпил. Смерть — это смерть.
        Сегодняшнее государство убивает точно так же, как и советское.
        — Ваша логика понятна. А понятие справедливости для вас актуально ?
        — Я чаю справедливости, но я не знаю, что это такое. Я не знаю, где нужно провести эту черту. Вот вопрос: справедливо, что мне дали премию? Я думаю: почему бы и нет. А другой человек убежден в абсолютной несправедливости этого решения.
        — Представление о справедливости могло бы пройти по линии отношения к человеческой жизни. У Сорокина в «Голубом сале» есть рассказ о мчащемся поезде, локомотив которого называется «ломтевоз». А называется он так потому, что топливом служат ломти человеческих тел. Это квинтэссенция сорокинского отношения к советской власти, с этим, как мне кажется, невозможно не согласиться.
        — Но возмездие последовало. Это государство вырастило когорту предателей, которая его же и убила. Такой была расплата. Мне хочется верить, что высшая справедливость существует.
        — Я не понимаю одной вещи: почему, заговаривая о сегодняшних недостатках и уродствах, необходимо свои взоры устремлять на Советский Союз и там искать благости ?
        — Не обращаться же к царской России. Владимир Георгиевич Сорокин предложил свое видение будущего в «Дне опричника». Я будущего не вижу. Я работаю с тем материалом, который находится в прошлом. Я не работаю с конкретным днем, во мне его нет.
        — Почему вы уехали из Украины ?
        — Там гнусно. Я вырос в советской Украине. Мое детство прошло в коммунальной квартире, но от него осталось очень светлое ощущение. Это было в Ивано-Франковске. Ивано-Франковск был почти пряничным городком, люди там в основном разговаривали по-русски, впрочем, все знали украинский. А над городом плыл голос Окуджавы. Потом мы переехали в Харьков, я поступил в университет, угодил в армию, все было ничего. И вдруг появляется плесень, которая начинает пожирать все мое прошлое. Эта чудовищная муть говорит на украинском языке. Я не против украинского, но он начал пожирать русский. С моей точки зрения, юг, юго-восток Украины и Харьков являются русскими землями. Пусть Западная Украина создает свое государство и живет самостоятельно. Но сегодня в Харькове, на востоке Украины торжествует местечковый западно-украинский менталитет. Он очень тяжелый и агрессивный. Он нетолерантен, он не оставляет места моей русской культуре. Я принимал украинскую культуру, я ее любил, теперь я не могу ее любить. Закрыты русские кафедры в Харьковском университете. Ставятся памятники фашистским подонкам. В Харькове парня, сбившего мемориальную доску погибшим солдатам УПА, посадили на три месяца в тюрьму. Как мне жить в этом городе?
        — А в Москве вам комфортно? Вы легко вписались в здешнюю жизнь ?
        — Да. Лимонов когда-то говорил о своей нью-йоркской поздней осени, со мной то же самое произошло в Москве. В какой-то момент я понял, что я уже немолод, что я стал зрелым. Когда я переехал в Москву, то ощутил, что мне двадцать с небольшим. Тот год, что я живу в Москве, был очень молодым. Москва подарила мне гормональную радость, острое ощущение жизни, видение ярких красок. Такое бывает только в юности.
        Я испытал сильнейшую радость, когда мне вручали «Русского Букера». Я искренне за это благодарен. Я боялся, что проживу до старости, лет в семьдесят мне за выслугу лет дадут какую-нибудь премию. А я пережил момент радости сейчас, теперь эта радость останется со мной. Она особого рода, она не отягчена ничем болезненным. Когда моя жена лежала в роддоме, я страшно волновался. Родилась дочь, я испытал радость, но когда взял ее на руки, к радости добавилось чувство ответственности и страх за нее. Получение премии было подарком чистой радости: я за нее не несу ответственности. Я очень признателен членам жюри.
        — Евгения Симонова сказала трогательную фразу о вашем романе: есть книги, которые, прочитав, отдаешь соседям, «Библиотекаря» она поставила на свою полку.
        — С Евгенией Симоновой связана забавная и странная история. Когда я работаю с текстами, мне нужны лица героев. К примеру, когда я писал могучего литейщика Кручину, у меня на столе стояла фотография покойного актера Степанова (он играл в свое время Ломоносова), я с ним общался, мне было легче писать. Когда очередь дошла до подруги героя Татьяны, я взял фотографию Евгении Симоновой, она помогала мне писать.
        — Вручение вам премии было неожиданностью, кто-то возмутился, кто-то заговорил о возможности новой жизни премии, которая из-за стремления к солидности зашла в тупик.
        — Я бы не хотел быть подобием Барака Обамы для Букеровской премии. Думаю, что меняется время, меняется литературная ситуация. Александр Кабаков сказал, что прошел фашиствующий трэш. Мне бы хотелось, чтобы он указал в книге хоть одно место, позволяющее ему так говорить. Половина моей семьи погибла во время войны, я ненавижу фашизм, где я сказал, что какая-то нация не имеет права на жизнь. Поймайте меня хотя бы на слове. Но даже это не омрачило моей радости.


  следующая публикация  .  Все публикации  .  предыдущая публикация  

Герои публикации:

Персоналии:

Последние поступления

06.12.2022
Михаил Перепёлкин
28.03.2022
Предисловие
Дмитрий Кузьмин
13.01.2022
Беседа с Владимиром Орловым
22.08.2021
Презентация новых книг Дмитрия Кузьмина и Валерия Леденёва
Владимир Коркунов
25.05.2021
О современной русскоязычной поэзии Казахстана
Павел Банников
01.06.2020
Предисловие к книге Георгия Генниса
Лев Оборин
29.05.2020
Беседа с Андреем Гришаевым
26.05.2020
Марина Кулакова
02.06.2019
Дмитрий Гаричев. После всех собак. — М.: Книжное обозрение (АРГО-РИСК), 2018).
Денис Ларионов

Архив публикаций

 
  Расширенная форма показа
  Только заголовки

Рассылка новостей

Картотека
Медиатека
Фоторепортажи
Досье
Блоги
 
  © 2007—2022 Новая карта русской литературы

При любом использовании материалов сайта гиперссылка на www.litkarta.ru обязательна.
Все права на информацию, находящуюся на сайте, охраняются в соответствии с законодательством РФ.

Яндекс цитирования


Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service