Москва Мурманск Калининград Санкт-Петербург Смоленск Тверь Вологда Ярославль Иваново Курск Рязань Воронеж Нижний Новгород Тамбов Казань Тольятти Пермь Ростов-на-Дону Саратов Нижний Тагил Краснодар Самара Екатеринбург Челябинск Томск Новосибирск Красноярск Новокузнецк Иркутск Владивосток Анадырь Все страны Города России
Новая карта русской литературы
Страны и регионы
Города России
Страны мира

Досье

Публикации

к списку персоналий досье напечатать
Марк Зайчик  .  предыдущая публикация  
[Никита Елисеев о Марке Зайчике]
Марк Зайчик. Новый сын. — Тель-Авив: Иврус, 1999.

15.05.2010
Досье: Марк Зайчик
        Разумеется, сразу и сходу вспоминается блестящая журналистская работа Александра Гениса «Иван Петрович умер»: «Каким же грандиозным самомнением надо обладать, чтобы написать: «Иван Петрович встал со скрипучего стула и подошел к раскрытому окну»... Нужно твердо, до беспамятства и фанатизма, верить в свою власть над миром, чтобы думать, что ты описываешь жизнь такой, какая она есть». Но ведь настоящий художник, писатель, сочинитель, как раз из тех, кто «твердо, до беспамятства и фанатизма» во что-то верят. Иначе — нельзя. Литература — слишком несерьезное дело, чтобы заниматься ей несерьезно. «Иван Петрович — умер!» — «Да здравствует Иван Петрович! или там Семен Абрамыч!» Это уж как водится: всякий раз, когда провозглашается смерть какого-либо социального, идеологического или эстетического явления, «покойничек» начинает волноваться, словно Иван Грозный в фильме Сергея Эйзенштейна. Помните: отпеваемый царь разлепляет один глаз, рукой приподымает листы священной книги, которой ему закрыли лицо, и не без интереса начинает наблюдать за отпеванием самого себя. Именно сейчас — отпетый и похороненный «ползучий реализм» начинает одерживать удивительные и покуда незаметные победы. Литературное развитие продемонстрировало один забавный парадокс: приемы — условно говоря — нереалистического, модернистского или постмодернистского искусства «автоматизируются» быстрее; быстрее становятся добычей графоманов, чем приемы искусства реалистического, жизнеподобного. «Нон-фикшн» требует большего труда и большего умения, чем «фэнтези» или абсурдистский рассказ. Труднее написать про то, как «Иван Петрович встал со стула и подошел к раскрытому окну», чем про то, как «Иван Петрович встал со стула и прошел сквозь стену, чтобы откусить нос у Ивана Никифоровича».
        Марк Зайчик выбрал нелегкую стезю «нон-фикшн», реалистического рассказа, «бытовухи» без «чернухи», простите за фамильярное просторечие. Мне видится в этом некий благородный скромный нонконформизм, не-русский бунт, осмысленный и вовсе не беспощадный. О подобного рода бунтарстве где-то писал В. В. Розанов: я-де знаю, что такое быть в России бунтарем. Дать в морду Михайловскому и отстоять обедню. Розанов верно почувствовал: в условиях непрерывного (перманентного) бунта настоящее бунтарство — в «бунте против бунта», в вызывающем соблюдении приличий. Однако что такое «бунт против бунта» в современной литературе? Непритязательный реалистический рассказ, нечто, не без неудобств расположившееся между «Матрениным двором» Солженицына и «Зоной» Довлатова. В этом последнем случае — автор действительно «полон невероятного самомнения». Он претендует не на выдумку, а на реальность. Он не хочет быть «современным». Он не желает быть «архаичным». Его абсурдизм — основателен, как и его речь. Он, наверное, помнит старую хохму молодых фантастов из редакции журнала (простите, пожалуйста) «Химия и жизнь»: «Ни одна мифология мира не смогла выдумать кенгуру».
        Что напоминают рассказы Марка Зайчика? «Ленинградская проза», переселившаяся в Иерусалим? Да, наверное. Довлатов придумал неплохую метафору для обозначения особенностей своей литературной родины: «... сплошное описание дурной погоды. Весь «матовый блеск ее стиля» — асфальт после дождя». «Матовый блеск стиля» испарился под знойными лучами иерусалимского солнца, но некая отметина... Питера? Ленинграда?.. осталась. Улыбчиво-печальный классицизм? Или нет — скорее классицизм в коммуналке, вот это вернее. Некая природная неправильность, изначальная, едва заметная сдвинутость предметов, вещей и явлений. Самое удивительное не в том, что я смогу выдумать, а в том, что я попытаюсь вам сейчас рассказать, не форсируя и не изменяя голос. По порядку. Самое интересное и самое трудное в интонации, естественной, как дыхание, как разговор, как байка бывалого человека. Поэтому Марку Зайчику удаются те особые русско-еврейские шутки, что зиждятся на интонации; тот, кто уловил эту интонацию, — понял и рассмеялся или улыбнулся. В подобного рода шутках есть печаль. Так умеют шутить русские евреи. Сейчас это умение улетучивается. Жаль. «»Так, — с интересом разглядывая советские коленкоры Голана, сказал начальник, — я понимаю. И что?» «Хочу у вас работать», — сказал Голан. «Хорошо. Что у вас за образование — исследователь новейшей истории? Я не понимаю», — сказал Голану начальник осторожно. «Я тоже не понимаю», — сказал ему Голан». Бывают шутки и пофилософичнее: «...люди чудные, ни лапсердаков, ни этих кафтанов, чулок, американская либеральная интеллигенция... Познакомитесь, посмотрите, вам понравится», — сказала Нурит. «Мне это уже нравится, спасибо», — сказала Стелла. «Так приедете?» «Нет»...» Эту интонирующую шутку можно «разобрать», «размять», как какой-нибудь гераклитов парадокс. Сначала бытовой «простой» логический уровень: если мне это уже нравится, то зачем ехать? Потом — некий, если угодно, философский, забавный смысл — Нурит предлагает Стелле новый вариант веры, новое объяснение, новое оправдание мироустройства, а Стелла ей возражает: «Благодарю, но мне не нужно нового оправдания сущему. Мне и это уже нравится».
        Марк Зайчик как раз из тех писателей, что склонны манифестировать свое литературное поведение. Иное дело, что его «манифестация» — скромная и мужественная, почти незаметная, как сохранение своей смешной фамилии — Зайчик, несмотря на то, что правила литературной игры, литературного бытия предполагают существование псевдонимов. Уже помянутый Розанов кокетничал выдуманным неблагозвучием своей фамилии: «Удивительно противна мне моя фамилия... «Стихотворения В. Розанова» — совершенно нельзя вообразить». Но все это — вздор и наружное. «Розанов — поэт» — ничего особо корябающего слух в этом словосочетании нет. А вот «Зайчик — прозаик» — это да; для того чтобы с достоинством нести такое литературное имя, нужно немалое эстетическое мужество — в этом есть что-то, вызывающее уважение, что-то от продуманного «бунта против бунта», от «эпатажа соблюдением приличий», о котором я уже писал. Некий незаметный вызов есть в прозе Марка Зайчика. Его удивительная небоязнь языковых не-правильностей в чем-то схожа с его готовностью носить смешное литературное имя. Наверное, он помнит ответ Довида Кнута... чуть ли не Бунину... Услышав упрек: «По-русски так не говорят», Довид Кнут помолчал некоторое время (по всей видимости вспомнил знаменитое шовинистическое бонмо: «Это только инородцы думают, как правильно говорить. Мой язык — как хочу, так и говорю») и ответил: «В Кишиневе так и говорят по-русски». В этом все дело, язык, на котором (порой с прекрасной корявостью) пишет Марк Зайчик — его язык; подобно тому как язык, на котором писали Платонов или Бабель, был их языком.
        Повторюсь: Марк Зайчик из тех писателей, что сознательно выстраивают свое литературное поведение, из тех сороконожек, что пытаются понять, как двигаются их ноги. Не всегда такие сороконожки плохо ползают. В бытовой наиреалистичнейший рассказ о детдомовце, фронтовике, бабнике, эмигранте Марк Зайчик прячет бризантный символ; он описывает своего героя так, что читателю становится понятно — перед ним описание того, что должно быть в литературе, некий литературный императив для писателя: «Семен Абрамыч был, конечно, литературен, насколько литературен каждый человек, но он и одновременно жил, как хотел, насколько это возможно. Он был больше литературы со своим запахом сильного одеколона и громоздкими плечами, слабыми ногами в лиловых носках, дымящийся и неестественно улыбающийся от возбуждения. ... Однажды он на досуге перевел в три вечера некую повесть репатрианта на язык иврит. Перевод получился много лучше оригинала — заскорузлый, жесткий, органичный, как торс его создателя после купания в море перед закатом в каком-нибудь Михморете. Хотя на слабых ногах». Сам рассказ называется «Слабые ноги большого человека» — стало быть, эта деталь важна для автора. Возможно, он вспомнил строчки «широко известного в узких кругах» — Николая Глазкова: «Поэзия — сильные руки хромого. Я — вечный твой раб, сумасшедший Глазков...», но скорее всего здесь библейская аллюзия (как у Глазкова, так и у Марка Зайчика). У литературы, у поэзии — «слабые ноги», «хромые ноги», потому что литература, поэзия — соперница Богу. Из подручного материала поэт мастерит свой мир, то есть борется с Богом. Это же Иаков. Это у него были слабые, хромые ноги и сильные руки. «И увидев, что не одолевает его, коснулся состава бедра его, и повредил состав бедра у Иакова ... И сказал: отныне имя тебе будет не Иаков, а Израиль: ибо ты боролся с Богом, и человеков одолевать будешь». Так часто повторяемая, педалируемая деталь («слабые ноги большого человека») становится ключом к расшифровке символа: рассказ писан о вочеловеченном Израиле, о вочеловеченной литературе, ибо «в сем христианнейшем из миров все поэты — жиды».
        Книгу «Новый сын» не хочется называть сборником рассказов — это цикл, разумеется, соединенный общей темой, чуть ли не сюжетом. Первые рассказы — детство в сталинском Советском Союзе, последующие — эмиграция, врастание в новую древнюю почву — Израиля — и невозможность забвения старой новой почвы — России. Марк Зайчик в одном из своих рассказов цитирует стихи Довида Кнута: «Особенный еврейско-русский воздух / Блажен, кто им когда-либо дышал...» Эти строчки годятся для эпиграфа к прозаическому циклу Марка Зайчика. «Особенным еврейско-русским воздухом» насыщены все его рассказы.


Марк Зайчик  .  предыдущая публикация  

Герои публикации:

Персоналии:

Последние поступления

06.12.2022
Михаил Перепёлкин
28.03.2022
Предисловие
Дмитрий Кузьмин
13.01.2022
Беседа с Владимиром Орловым
22.08.2021
Презентация новых книг Дмитрия Кузьмина и Валерия Леденёва
Владимир Коркунов
25.05.2021
О современной русскоязычной поэзии Казахстана
Павел Банников
01.06.2020
Предисловие к книге Георгия Генниса
Лев Оборин
29.05.2020
Беседа с Андреем Гришаевым
26.05.2020
Марина Кулакова
02.06.2019
Дмитрий Гаричев. После всех собак. — М.: Книжное обозрение (АРГО-РИСК), 2018).
Денис Ларионов

Архив публикаций

 
  Расширенная форма показа
  Только заголовки

Рассылка новостей

Картотека
Медиатека
Фоторепортажи
Досье
Блоги
 
  © 2007—2022 Новая карта русской литературы

При любом использовании материалов сайта гиперссылка на www.litkarta.ru обязательна.
Все права на информацию, находящуюся на сайте, охраняются в соответствии с законодательством РФ.

Яндекс цитирования


Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service