Москва Мурманск Калининград Санкт-Петербург Смоленск Тверь Вологда Ярославль Иваново Курск Рязань Воронеж Нижний Новгород Тамбов Казань Тольятти Пермь Ростов-на-Дону Саратов Нижний Тагил Краснодар Самара Екатеринбург Челябинск Томск Новосибирск Красноярск Новокузнецк Иркутск Владивосток Анадырь Все страны Города России
Новая карта русской литературы
Страны и регионы
Города России
Страны мира

Досье

Публикации

напечатать
  следующая публикация  .  Все публикации  .  предыдущая публикация  
Интервью с Андреем Арьевым
Это критика

19.06.2008
Русский журнал, 31 июля 2003 г.
        Михаил Эдельштейн: Андрей Юрьевич, в статье «Петербургская пауза» вы соглашаетесь с определением Петербурга как «великого города с областной судьбой», обосновываете его провинциальность, пишете: «В региональной обособленности петербуржцы видят знак избранности, а не знак отсталости». Действительно, в Петербурге сегодня сложилась своя литературная культура, со своими поэтами и прозаиками, своими критиками, своими зоилами, своими журналами, своими премиями и т.д. В чем причины этой обособленности? Почему авторы круга «Звезды», с одной стороны, вроде бы всем известны, а с другой - все-таки находятся где-то на периферии критического внимания: не получают общенациональных премий, не попадают в списки актуальных авторов, составляемые ведущими критиками, и т.д.? Нужно ли пытаться изменить эту ситуацию, разомкнуть петербургскую литературу вовне?
        Андрей Арьев: Говоря об особом петербургском типе культуры, я бы уточнил: да, конечно, этот тип существует. Но не будем обольщаться, причисляя к нему кого бы то ни было. Тот, кто скажет: «Я представляю петербургскую культуру», - рискует быть причисленным к разряду снобов. Сознательная прививка данного типа культуры к определенной личности, как и любая прививка, конкретному индивиду опасна, его организм она только ослабляет. Парадокс в том, что, при всем отрицательном воздействии на конкретного человека, прививки спасают нас, вместе с остальными гражданами региона, от эпидемий (собственно, точно так же обстоит дело с «национальным вопросом»). Так что если петербургский тип культуры и существует как целостное явление, не стоит носиться со своей «петербуржскостью». Да, в любой культуре «земли» больше, чем «неба», и соответственно, «провинциальности» больше, чем «провиденциальности». Но все же без «перекрестного опыления» никакая культура долго (в смысле: плодотворно долго) не протянет, не будет развиваться. Без просвета в иные миры культура тоже невозможна.
        Что же касается отсутствия «общенационального» статуса и всяческих премий у современной питерской культуры, то дело тут простое (хотя «в области балета» мы, кажется, по-прежнему «впереди планеты всей»). Один знакомый журналист на вопрос, почему он перебирается из Питера в Москву, ответил столь же цинично, сколь и внятно: «Потому что в Москве делят мясо, а у нас кости!» Так и получается. Кто все эти «общенациональные премии» дает и получает? Публика, толкущаяся внутри Садового кольца. Все друг друга знают, все друг за другом благожелательно следят: вот, мол, этому уже дали, а вот, за соседним столиком, сидит и еще не получил. Даже как-то неловко, не по-людски. Так вот и перенаграждали друг друга. И все «списки актуальных авторов» таким же образом составляются. Плюс, конечно, для разнообразия по одной посторонней изюминке на сезон: один год из Саратова, один - из Екатеринбурга...
        М.Э.: Ощутимо ли сегодня традиционное эстетическое противостояние между петербургской и московской культурой?
        А.А.: Ощутимо. Когда живешь в Петербурге. Если же говорить серьезно, ощутимее противостояние «традиционной культуры» и пласта откочевавших из нее в более прибыльные сферы псевдокультурной деятельности циничных интеллектуалов и поставивших на своеволие эгоцентриков.
        М.Э.: А что вы подразумеваете под «псевдокультурной деятельностью»?
        А.А.: Различные спекуляции по поводу «массовой культуры» как явления, имеющего высокую «онтологическую» ценность. На практике это сводится к тому, что «творец» забегает за свое «творение», возбуждая интерес к себе как персонажу истории (или же, наоборот, прячется как аноним за своей поделкой). Наглядно это проявляется в явлении всеобщей телеканализации.
        М.Э.: Вы, как «стойкий поклонник петербургского типа культуры» (Ив. Толстой), считаете, что петербургская традиция сегодня развивается или доживает?
        А.А.: Поскольку петербургская культура, в принципе, занята проблемами выживания «маленького человека» (в Петербурге это едва ли не синоним «интеллигента») в «большом катаклизме», ей угрожает только всеобщее понижение воздействия культурного сознания на современное общество.
        М.Э.: Петербургская/ленинградская литература второй половины XX века ассоциируется, прежде всего, с поколением Бродского - Довлатова - Битова - Кушнера. Видите ли вы среди более молодых питерских авторов тех, кто мог бы на самом деле поддержать уровень, заданный перечисленными писателями?
        А.А.: Забота о «поддержании уровня» - дело довольно провальное. Задача художника преодолевать любой уровень. Сейчас это делается слишком легко: выскакивают из болота многие, но тут же и погружаются обратно. Ответить на этот вопрос можно будет тогда, когда войдут в зрелый период люди, родившиеся после 1990 года.
        М.Э.: Но между вашими сверстниками и теми, кто родился в 90-е, - еще как минимум два поколения. В них вы не видите никого сомасштабного Бродскому или Довлатову?
        А.А.: Чуть позже родились Виктор Кривулин, Сергей Стратановский, Елена Шварц... Дальнейшие годы дают лишь эпизодические вспышки, связанные с модой на то или иное течение. Вот, например, мелькнула Марина Палей и пропала где-то в Голландии, пишет в старомодернистском духе. Из совсем молодых есть хорошие филологи.
        М.Э.: Только что вы сказали о «преодолении любого уровня». Но не слишком ли авангардна, «футуристична» эта формулировка, если мы говорим о «петербургской культуре», которая традиционно связывается именно с сохранением, консервацией, а не с преодолением? Преодоление - скорее московское занятие, разве не так?
        А.А.: «Преодоление» мне удобнее всего продемонстрировать на судьбе такой сугубо петербургской школы, как акмеизм. Его преодолели и Мандельштам, и Ахматова, и Гумилев (в последнем сборнике «Огненный столп») тоже. Городецкий же сквозь акмеизм буквально провалился - в соцмасскульт. Достижения такого типичного акмеиста, как Георгий Иванов, - все сплошь связаны с преодолением акмеизма...
        М.Э.: Когда читаешь ваши статьи, создается впечатление, что в петербургскую традицию у вас укладываются практически все значимые имена русской литературы, даже внешне противоположный «петербургской ноте» Набоков. Какие же авторы в русской культуре (классической, XX века) все-таки противоположны петербургской традиции и по каким основаниям?
        А.А.: Петербургское веяние связано с представлением о том, что зародышевой плазмой искусства является лирика, а не эпос. Иначе говоря: любой автор, завышающий уровень самооценки, озабоченный подсчетом ступенек на лестнице истории, - не петербургский автор (Набоков, заметивший, что портреты президентов страны не должны превышать размеров почтовой марки, высказался как настоящий петербуржец). Ну, например, писатели, полагающие себя карающим мечом в руках Бога (Александр Солженицын) или памятником своей эпохи - своей эпохе - (Евгений Евтушенко), - несомненно, не петербургские авторы (разумеется, ничего дурного говорить о них я не собираюсь и не говорю).
        М.Э.: Мало известны ваши симпатии за пределами петербургского круга современной литературы. Кто из сегодняшних непитерских авторов вам близок?
        А.А.: Людмила Петрушевская, Сергей Гандлевский (впрочем, как мне говорили, в Москве его относят к "питерским"), Алексей Цветков, Светлана Кекова, Михаил Шишкин... Как вам ни покажется странным - Дмитрий Галковский. Из совсем молодых - Маша Рыбакова. «За прошлые заслуги» - Георгий Владимов, Фазиль Искандер, Станислав Красовицкий, Владимир Маканин, Солженицын (с «Матрениным двором» и «Архипелагом» больше, чем с романами).
        М.Э.: Статью о Викторе Сосноре вы назвали «Ничей современник», Леонид Добычин у вас – «инопланетянин».         Примеры такого рода можно множить. Вы намерено выводите своих персонажей за пределы конкретного времени/пространства? Можно ли видеть в этом жест противостояния традиционному социальному пафосу русской критики, характерному, в частности, для многих ваших сегодняшних коллег?
        А.А.: Вы совершенно правы. Что же касается современной критики... Где она, впрочем? Кроме Андрея Немзера, добросовестно этим делом никто не занимается. Вот, появился в «Звезде» С.Гедройц. Надолго ли, нам самим неясно. За критику принимаются «высказывания» более или менее остроумные, более или менее талантливых «авторов», то есть людей, озабоченных в первую очередь изложением системы собственных художественных и прочих ценностей. Что же касается «социально значимой» (якобы) критики, в основном газетной и многопартийной, то у меня часто возникает ощущение, что извилин в мозгу у таких критиков (вроде питерского Вити Топорова) сохранилось ровно в тридцать два раза меньше, чем зубов в их вставных челюстях.
        М.Э.: В свое время Кирилл Кобрин вывел вашу критическую родословную из князя Вяземского, Анненского, Розанова и Ходасевича. Согласны ли вы с такой генеалогией?
        А.А.: Генеалогия лестная, я не против.

        P.S.

        Задаваться вопросом, «существует ли сегодня петербургская культура?» - занятие на редкость нелепое. Да, существует; нет, не существует; нужное подчеркнуть. Все варианты просчитываемы, предсказуемы, а главное - одинаково верны (или одинаково неверны).
        Есть «Звезда», есть узнаваемый «звездинский» стиль (в стихах, наверное, в большей степени, чем в прозе), есть круг авторов «Звезды» со своим центром, своей периферией. Но все сегодняшнее обаяние питерской культуры - явление остаточное, отраженный свет, улыбка чеширского кота. Оно существует, скорее, в нашем сознании, чем объективно.
         «По вашим словам получается, что петербургская культура живет по неким своим петербургским законам, ею признанным над собою, и знать не знает ничего о каких-то других культурных парадигмах. Что здесь все-таки, в Петербурге, царствует некий петербургский дух, и что это вещь совершенно самодостаточная», - констатирует в ходе беседы с Андреем Арьевым Иван Толстой. И впрямь Петербург - черный пес, который гуляет сам по себе. Остров, волшебная Тулэ, «зеленый край за паром голубым».
        Такая позиция выигрышна, по сути, лишь в одном случае - когда в качестве неотразимого аргумента в твоей системе присутствует гений. Сегодня гении ушли, а живые великие работают в нешироком диапазоне от автоклонирования до самопародии. И позиция превращается в позу, знаменитый питерский консерватизм переходит грань, отделяющую его от эпигонства. Начинается то самое существование на культурную ренту, о котором писал еще один великий петербуржец.
Рента, впрочем, так велика, что дает проживающему ее немалый запас прочности. О петербургском периоде русской культуры, от Тредиаковского до Ахматовой, говорить здесь не имеет смысла, но и вторая половина минувшего столетия ознаменовалась торжеством питерского типа литературного поведения. Победить систему прямым противостоянием было нельзя, голосование «против» вело к нравственному и интеллектуальному выигрышу и одновременно - к практически неминуемому эстетическому поражению. И ленинградцы нашли едва ли не единственный выход: они преодолевали не советскую власть, а «невозможность жить и писать с той внутренней свободой, словно этого наваждения, этого морока не существует» (С.Рассадин). Идеальным выразителем этого типа культурного сознания стал Бродский. И скорее даже не реальный поэт, нобелевский лауреат, а тот довлатовский персонаж, который, глядя на портрет партийного функционера, задумчиво спрашивал: «Кто это? Похож на Уильяма Блейка».
        Сегодня, в отсутствие фигур такого масштаба, питерская традиция сохраняется не столько в текстах, сколько в жестах, в обаятельных мелочах, в неброском, недемонстративном аристократическом противостоянии сиюминутности любой моды. Если Арьев пишет о сборнике прозы Татьяны и Натальи Толстых, то можно быть уверенным: о первой в рецензии не окажется ни слова - петербуржцы телезвездами не интересуются. Все будет посвящено той, другой, печатающей рассказы, не вызывающие «заметного резонанса в критике». Если Арьев публикует довлатовские письма, то в них будут сделаны купюры, касающиеся «излишне острых характеристик знакомых» - решение филологически не бесспорное, но этически маркированное.
        Как некогда заметил Кирилл Кобрин, язык не поворачивается назвать Арьева литературным критиком «в современном смысле этого слова»: «литпроцесс он не «отслеживает», мест не распределяет, иерархий не создает. Он скорее эссеист». Числиться эссеистом сегодня дело рискованное и репутационно невыгодное. Само слово «эссе» прочно ассоциируется с авторским произволом, с необязательностью, с интеллектуальным жульничеством. Арьев - один из немногих, кто использует возможности жанра по прямому назначению, для снятия условности языка - критического, литературоведческого - при сохранении филологического уровня.


  следующая публикация  .  Все публикации  .  предыдущая публикация  

Герои публикации:

Персоналии:

Последние поступления

06.12.2022
Михаил Перепёлкин
28.03.2022
Предисловие
Дмитрий Кузьмин
13.01.2022
Беседа с Владимиром Орловым
22.08.2021
Презентация новых книг Дмитрия Кузьмина и Валерия Леденёва
Владимир Коркунов
25.05.2021
О современной русскоязычной поэзии Казахстана
Павел Банников
01.06.2020
Предисловие к книге Георгия Генниса
Лев Оборин
29.05.2020
Беседа с Андреем Гришаевым
26.05.2020
Марина Кулакова
02.06.2019
Дмитрий Гаричев. После всех собак. — М.: Книжное обозрение (АРГО-РИСК), 2018).
Денис Ларионов

Архив публикаций

 
  Расширенная форма показа
  Только заголовки

Рассылка новостей

Картотека
Медиатека
Фоторепортажи
Досье
Блоги
 
  © 2007—2022 Новая карта русской литературы

При любом использовании материалов сайта гиперссылка на www.litkarta.ru обязательна.
Все права на информацию, находящуюся на сайте, охраняются в соответствии с законодательством РФ.

Яндекс цитирования


Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service