Москва Мурманск Калининград Санкт-Петербург Смоленск Тверь Вологда Ярославль Иваново Курск Рязань Воронеж Нижний Новгород Тамбов Казань Тольятти Пермь Ростов-на-Дону Саратов Нижний Тагил Краснодар Самара Екатеринбург Челябинск Томск Новосибирск Красноярск Новокузнецк Иркутск Владивосток Анадырь Все страны Города России
Новая карта русской литературы
Страны и регионы
Города России
Страны мира

Досье

Публикации

к списку персоналий досье напечатать
  следующая публикация  .  Валерий Попов  .  предыдущая публикация  
Дыхание Чейн-Стокса
О повести В. Попова «Третье дыхание»

23.08.2007
Досье: Валерий Попов
        Думаю, что в скором времени буду писать рецензии на такие книги, как «Лучшие блюда из селедки» или «Новые мелодии для вашего телефона». Во всяком случае, новая повесть Валерия Попова «Третье дыхание» («Новый мир», 2003, ##5–6) дает основательный повод к подобным надеждам. Явление примечательное и отчасти скандальное даже для современного кризисного состояния литературы.
        Алкоголический дискурс как «наш ответ» на западную «трэш-литературу» получает все более широкое распространение. Только что я писал о таких авторитетных адептах этого направления, как Геннадий Григорьев и Сергей Носов («МН», 2003, №26). И вот новый пример. Герой повести Попова, писатель, по странной случайности тоже имеющий фамилию Попов, подробно (в основном в жанре репортажа) описывает историю болезни своей алкоголички-жены, формы ее бреда и галлюцинаций, пребывание в психиатрической клинике и т.п. Гарниром являются описания живущего в одной квартире с ними отца (девяносто два года), его неприятных привычек и вредных черт характера (обожает ходить по квартире с трехлитровой пластиковой банкой мочи и т.п.), а также все возникающие на описанной благодатной почве семейные скандалы с подробным перечислением реплик, причин и предысторий, в сумме создающих романный объем и глубину характеров. То и дело возникают протокольные фиксации неубранной квартиры, запахов в подъезде, гармонирующих с настроением героя, ароматов гниющей пищи, которую сумасшедшая жена героя рассовывает по мешочкам и хранит в холодильнике...
        Мало ужаса в настоящем – они дополняются жуткими картинами из прошлого, скажем, картиной под названием «сдача бутылок»: «Стояли по многу часов. Сырость, туман. Измученная, плохо одетая толпа. Сколько перенесли издевательств! Почему сделано было так, что полдня надо было мучиться за эти копейки? И не денешься никуда. Хоть вой!»
        Бесперебойная «бытовуха» перебивается лишь поездками героя повести за границу – Париж, Африка, Швеция (Готланд), поездки устраивает некий друг «Кузя», а смысл их для нашего писателя заключается исключительно в том, что он каждый раз может сэкономить деньги из командировочных и потом на эти деньги существовать, потому что литературой (двадцать книг выпущено) уже не прожить, а работать герой давно бросил. Попутно описания заграницы позволяют лишний раз противопоставить солидный и благополучный мир бытовому апокалипсису нашего героя, развивающемуся в соответствии с его собственной формулой: «Лучший отдых – это смена ужаса».
        В принципе эту повесть на тему «все плохо» можно было бы посчитать метафорическим ответом Валерия Попова на упреки в том, что он исписался, а все, что он придумывает, оказывается какой-то ерундой. Вот сразу и объяснение смерти литературы – из символической «смерти» бытовой жизни писателя (а исключительное значение быта, из которого вырастает собственно литература, хорошо известно после работ Юрия Тынянова и Бориса Эйхенбаума 1920-х годов), и вариант тематики, правдивый, но такой унылый, что поневоле возникает вопрос: может быть, лучше та забавная галиматья «ни о чем», которой он много напечатал в последние годы в «Новом мире»?
        Однако это лишь поверхностное восприятие, и вряд ли благодаря чернушным метафорам Попов мог бы претендовать на место в истории литературы. Ибо дело не просто в кризисе писательского воображения, как спасительный вариант придумавшего эту чернуху, а в том, что писателя, героя повести, зовут Попов Валерий Георгиевич, его жену зовут Нонна, его дочь зовут Настя. Неожиданность в том, что автора повести «Третье дыхание» тоже зовут Попов Валерий Георгиевич, жену автора тоже зовут Нонна, а дочь автора тоже зовут Настя. И то ли Валерий Попов вывалил все как есть наружу, чтобы избавиться от психологического груза, ставшего уже непосильным, то ли просто внушает читателю, что весь описанный им «неотфильтрованный базар» абсолютно реален, что его собственная жена и есть эта сумасшедшая алкоголичка, и посредством такого внушения хочет создать источник дополнительного – скандального по своей природе – интереса к повести и себе.
        Кстати, дополнительным доказательством автобиографичности текста являются многочисленные размышления героя повести Валерия Попова, писателя Валерия Попова, о квартире в доме на Невском, в которую они перебрались из «болот Купчина». Всем в Ленинграде известна была история этой квартиры на Невском, 13, которую Собчак дал вдруг вернувшейся в 1987 году из эмиграции Ирине Одоевцевой, в лице этой древней дамы выдав компенсацию всей изгнанной из России литературе. После смерти Одоевцевой в 1990 году эту трехкомнатную квартиру получил Валерий Попов, бывший тогда секретарем правления Союза писателей. Попов не один раз публично, с каким-то смешным трепетом провинциала, добившегося успеха в столице, объяснялся в любви к этому дому («дом наш, угловой, самый красивый на Невском» – написано и в «Третьем дыхании»), и теперь квартира в доме 13 и сам дом стали персонажами повести «Третье дыхание».
        Истории литературы известны самообнажения разной степени решительности от Руссо до Генри Миллера и Теннесси Уильямса. На нашей почве это ассоциируется прежде всего с Достоевским, с «Бобком» (1873): «Господа! я предлагаю ничего не стыдиться! – Ах, давайте, давайте ничего не стыдиться!.. – Заголимся и обнажимся! – Обнажимся, обнажимся! – закричали во все голоса».
        Собственно, такое «заголение» и предлагает новая повесть Попова. С той лишь разницей, что в «Бобке» все происходит уже «на том свете», а у Попова еще «на этом», хотя сопоставление именно и намекает на смерть литературы. Предложен вариант эксгибиционизма, претендующий на то, чтобы войти в историю литературы как первый опыт такого рода, ибо все описания от первого лица Лимонова, Радова, Баяна Ширянова или «людоедки Ирочки» пышут сексуальным и иным самодовольством, а у Попова все описания стыдные, некрасивые и не просто про себя, но и про отца, про жену.... Кстати, тайное самодовольство один из Поповых тоже испытывает. Чтобы избежать искушения, герой повести, которого пытается соблазнить юная наездница, зажимает палец в дверях и ломает его. Это позволяет ему провести литературную параллель, естественно, с отцом Сергием, но потом Попов, герой повести, осознает, что святость заключена в другом персонаже толстовской повести – в бедной родственнице отца Сергия, которая о святости не помышляла, а просто мучилась вместе со своей семьей, и это сильнее всякой принудительной святости. Таков, видимо, в собственных глазах писатель Попов, автор «Третьего дыхания», который вряд ли стал бы ломать себе пальцы по пустякам. Повесть для него, возможно, еще и средство публично полюбоваться собой и своим подвигом. Так что оба Попова находятся еще и в концептуальном диалоге друг с другом.
        Оставляя, впрочем, тяжелые проблемы обоих Поповых, нельзя не прийти к выводу, что проза, сведенная к истории болезни жены и натуралистически-репортажному описанию быта, означает смерть этой самой прозы. И Валерий Попов в данном случае фигура символичная и характерная для нашей литситуации в целом. Если сравнивать, скажем, с прозой Трифонова или раннего Маканина, окажется, что у Попова (и этим он характерен для русской литературы начала ХХI века) полностью отсутствует постановка нравственных проблем, описание ситуаций нравственного выбора, перед которым оказывается персонаж. Ведь собственно проза в прежнем (архаичном?) смысле должна была бы начаться с того места, где хотя бы один из двух Валериев Георгиевичей всерьез задумался: а, например, нравственно ли делать предметом описания своих несчастных близких (даже если они и не прочтут этой повести) бытовой кошмар, в который они плотно и бессознательно вовлечены? Хорошо ли, красиво ли делать из их страданий последний литературный успех? Говоря попросту, жену не жалко, господа Поповы?
        Я не выступаю моралистом, я только фиксирую, что проза в «Третьем дыхании» и не начиналась, ибо никакой рефлексии по поводу того, чем они оба заняты, ни один из Поповых не обнаружил. И именно в такой рефлексии и были бы крупицы художественности. А то, чем художественная проза, развивающая традиции русской словесности, в данном случае подменена, выразительно характеризует наше время в целом и состояние литпроцесса в частности. Проза померла и даже ухи попросить не успела.


  следующая публикация  .  Валерий Попов  .  предыдущая публикация  

Герои публикации:

Персоналии:

Последние поступления

06.12.2022
Михаил Перепёлкин
28.03.2022
Предисловие
Дмитрий Кузьмин
13.01.2022
Беседа с Владимиром Орловым
22.08.2021
Презентация новых книг Дмитрия Кузьмина и Валерия Леденёва
Владимир Коркунов
25.05.2021
О современной русскоязычной поэзии Казахстана
Павел Банников
01.06.2020
Предисловие к книге Георгия Генниса
Лев Оборин
29.05.2020
Беседа с Андреем Гришаевым
26.05.2020
Марина Кулакова
02.06.2019
Дмитрий Гаричев. После всех собак. — М.: Книжное обозрение (АРГО-РИСК), 2018).
Денис Ларионов

Архив публикаций

 
  Расширенная форма показа
  Только заголовки

Рассылка новостей

Картотека
Медиатека
Фоторепортажи
Досье
Блоги
 
  © 2007—2022 Новая карта русской литературы

При любом использовании материалов сайта гиперссылка на www.litkarta.ru обязательна.
Все права на информацию, находящуюся на сайте, охраняются в соответствии с законодательством РФ.

Яндекс цитирования


Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service