Досье

Усилия Степановой направлены не на отстаивание границы между небесным и земным мирами, а на «сшивание переплета» между ними. / далее

Ключ к этому стихотворению есть: глухая война — это не та, которая заглушает себя, а та, которая дает о себе знать через много лет. Такой войной была Троянская для греков. / далее

К такой интонации невозможно присоединиться — так не разговаривают друг с другом люди и так не разговаривает человек сам с собой. В этих песнях вообще нет говорящего «кто», это разговор каких-то его внутренних сил между собою. Словно невидимо для самого человека у него внутри открылись внутренние шлюзы, и его прошлое свободно говорит с его настоящим, его память — с его сознанием, его прежняя любовь — с его любовью нынешней. «Мы открываемся, как краники, // Туда-сюда, туда-сюда, // И магазинные охранники // На нас не смотрят никогда». Эта невидимость для тех, кто стережет границы, эта легкость пересечения границ дает песням Степановой тон совершенно особой веселости. «В теле смерть ощущается // Но словно бы измельчается // И как смех ощущается // И щекочет и колется — // Хорошо получается». / далее

На той глубине, в которую погружается поэзия Марии Степановой, так получается, что там и «камни говорят» и человек как субъект сохраняется. Но в каком-то заново опознаваемом виде. / далее

 / далее

Учитывает ли Мария Степанова в своей повседневной жизни смутные сгустки энергии за плинтусом? Открытый вопрос. Более жгучий вопрос: что будет, если направить мощный поэтический дар автора на «светлую сторону силы»? Маяковский предостерегал нас, что так же о другом – нельзя. Но, пусть не так же, а так же хорошо, – вдруг можно? / далее

Чего бы мы ни ждали от поэзии — ее прямая задача стать чем-то другим — нежданным и непрошенным: вопреки инерции, вопреки собственной тяге. Оказаться не шепотом, не песней, а логико-философским трактатом, например, или судебным протоколом. / далее

Этот беглый очерк современной русской поэзии появился на свет благодаря московскому корреспонденту испанской газеты "Эль Паис" Родриго Фернандесу, в середине 2005 года приславшему мне письмо следующего содержания: "Я готовлю сейчас большой материал о русской литературе, и мне остается написать только небольшую статью о русской поэзии. В этой связи я обращаюсь к Вам за помощью и прошу Вас ответить на два вопроса: 1. Какие течения существуют сейчас в русской поэзии; 2. Назовите десять (15-20) самых значительных пишущих сейчас поэтов и буквально в одной-двух фразах охарактеризуйте их творчество. Ваши ответы будут использованы в материале, естественно, со ссылкой на Вас". После первого изумления мне подумалось, что при всей экстравагантности постановки вопроса в нем есть большая доля правды: в самом деле, картина современной русской поэзии настолько пестра и разнообразна, что требует уже какого-то общего плана. / далее

Мария Степанова в своей «Второй прозе» вышла, пожалуй, на самое глубокое противопоставление — «родина vs. родина» — и я с ходу не припомню, где б оно было представлено с такой отчаянной драматической полнотой. И это вовсе не малая родина против большой, не хорошая против плохой, не одна Россия против другой. А именно родина против родины. Или: Родина против Родины — пафос уместен. / далее

Радикальные изменения в поэзии 90-х случились с поэтическим «я», с идеей субъекта поэтического высказывания. Однако наиболее прямо об этом было сказано, кажется, не в начале 90-х, когда эти изменения произошли, а совсем недавно. / далее

На первый взгляд ключ стихотворной повести — в ее названии. У повести — условный автор (что присуще этому жанру): недаром впервые этот текст был, как говорилось, опубликован в «Живом журнале», который Степанова (впрочем, не таясь) ведет от лица вымышленного Ивана Сидорова. Одна женщина, называющая себя Иваном Сидоровым, в русской культуре уже была — Кира Муратова подписала так свой фильм «Среди серых камней» (1983), безнадежно искромсанный цензурой ... / далее

Вся эта большая — на целую книгу — поэма держит внимание читателя не только стихотворными изысками, по-настоящему изобретательными, не только смелым смешением и сказочной, и уголовной, и вполне нейтральной лексики и топики, но держит мощным сюжетным движением, которому в конечном счете в жертву (в топку) приносится все. / далее

В курируемой Михаилом Айзенбергом известной поэтической серии появилась новая книга Марии Степановой. Можно говорить, что она необычная и в контексте творчества самого автора (в меньшей степени), и в общепоэтическом современном контексте (в большей). Между тем, именно этот текст может оказаться ключевым в развернувшейся последнее время по инициативе Федора Сваровского дискуссии о т.н. «новом эпосе». / далее

У Степановой есть редкое умение внушать читателю, что ее стихи замещают иной текст, который должен, но не может быть произнесен на этом месте, как если бы вы видели зеркало на стене и понимали, что оно висит вместо часов. И ее новая книга — это «Руслан и Людмила», расказанные вместо «Двенадцати» или «Думы про Опанаса», то есть волшебная сказка, заместившая поэму о катастрофическом социальном опыте ... / далее

Переломные моменты, то есть точки серьезных смысловых сдвигов, в поэзии происходят нечасто. За весь прошлый век, может быть, четыре или пять раз. Последний случай такой вот смены вех, реформации поэтического языка, больше того – реабилитации самой материи поэтического, пришелся, по-моему, на 2000-2002 годы. / далее

Классические цитаты, подобные этим, можно продолжать без конца, – это не только азбука читателя стихов, но и азбука самой поэзии. "Так начинают жить стихом". Удивление себе, своему телу как своему и не своему одновременно, а там и миру, понятному и непонятному, уютному и чуждому вместе, – все эти "удивления" превосходно дышат в стихах Марии Степановой. / далее

Шитье истории и тела подчиняется поэтике, родственной барочному остроумию, которому тело, рифма, физика и метафизика равно и напряженно доступны. / далее

У меня сложные отношения с литературой, если понимать ее как профессию. Те, кого я люблю и чту, слово «писатель» называли собачьей кличкой. У них там по-разному все складывалось с Госпожой Литературой, всегда имеющей у нас черты власти, – одни в ней увязали, как в варенье, в переводах и похабных внутренних рецензиях, другие выдирали себя из нее – за косицу, как барон Мюнхгаузен, третьих она сама выталкивала, как пробку. / далее

Почему-то поэтическая техника взволновала меня больше, чем то, ради чего она была применена. Никогда ещё в моих глазах "форма" так не торжествовала над "содержанием" при том, что слиты они полностью. Настолько слиты, что повторить этот прием вряд ли возможно и нужно... / далее

Есть у меня такое ощущение, что после прочтения “Четвертой прозы” пытаться или надеяться стать профессиональным писателем как-то совсем уж невозможно. Есть занятия, самый смысл которых не позволяет им стать профессией. “Профессиональный священник”, как это вам на слух? Литература — предмет помельче, поэтому и конвертируется с большей легкостью, но тоже не без потерь. Особенно непросто дело обстоит со стихами: лестная вакансия поэта подразумевает ведь и некоторую затрудненность существования во внешнем мире. / далее