Андрей Немзер. Дневник читателя. Русская литература в 2004 году. М., «Время», 2005, 333 стр.
Андрей Немзер. Дневник читателя. Русская литература в 2005 году. М., «Время», 2006, 431 стр.
Книжки литературных критиков выходят сейчас куда реже, чем книжки экстрасенсов, вечных искателей Атлантиды или любителей мадагаскарских тараканов. Профессия критика становится все более и более экзотической. Однако невеселые раздумья о судьбе профессии несколько светлеют, когда в руках оказываются выходящие в издательстве «Время» из года в год (с 2003-го) тома статей Андрея Немзера под скромным (скромность тут, правда, паче гордости) названием «Дневник читателя» и с подзаголовком «Русская литература в таком-то году».
В подзаголовке — дружеский (корпоративный, как сейчас модно говорить) привет Белинскому и заявка на преемственность. Однако Белинский, когда писал свои роскошные обзоры, не очень-то был стиснут извечным дефицитом площади, как стиснут сейчас газетной площадью Немзер, да и обозреваемое литературное поле было в его эпоху поскромнее, не нужно было ему отслеживать разнообразные премиальные процессы, ходить на книжные выставки-ярмарки, присутствовать на скучных презентациях. Поэтому текст Белинского «Русская литература в 1840 году» (к примеру) — всего лишь статья (размером, правда, с пухлую брошюру), а Немзеру, чтобы обозреть литературный год (литература сейчас, увы, — не только тексты, но и ситуации, которые вокруг них складываются), приходится выпускать целую книжку.
Но какой славный был Белинский! Эпиграф из Пушкина: «Дай оглянусь!», эпиграф из Лермонтова: «Толпой угрюмою и скоро позабытой над миром мы пройдем без шума и следа...», эпический зачин, звучащий вполне современно: «Лет десять тому назад, когда были в большом ходу альманахи, беспрестанно появлялись так называвшиеся тогда «обозрения литературы». Частенько появлялись они и в журналах. От этих «обозрений» сыры-боры загорались, поднимались страшные чернильные войны; «обозрения» давали жизнь литературе — в них принимала жаркое участие даже и публика, не только сами литераторы. Что же за причина была этому наводнению от «обозрений», этой страсти «обозревать»? Или много литературных сокровищ было, так что боялись потерять им счет? Или так мало было этих сокровищ, что хотели знать наверное, чем именно владеют и даже владеют ли чем-нибудь?..»
Прошу прощения за длинную цитату, но многие ли сейчас помнят, кто такой Белинский? Немзер, начинавший как литературовед, специалист по русской литературе первой половины Х1Х века, не может не помнить.
Тут опять грустные мысли появляются: ну да, Белинский был первым профессиональным критиком в России, он задал некую модель критической деятельности, просуществовавшую полтора века, но не присутствуем ли мы сейчас при ее конце и Немзер — не последний ли наш профессиональный критик вот этого заданного Белинским типа — то есть читающий все, а не только то, что хочется, и пытающийся связать расползающееся в разные стороны литературное пространство?
Последние лет пятнадцать были для русской литературы эпохой жестокого кризиса — не столько эстетического и мировоззренческого, сколько статусного: потеря массового читателя, хаос в книгоиздательстве и книгораспространении, перемена ценностных ориентиров когда-то чрезмерно широкой, а тут вдруг катастрофически съежившейся аудитории. Атмосфера провоцировала людей, жизненно связанных с литературой, на скепсис и малодушие: да, готовы были признать многие, литература теперь никому не нужна, и все мы, зачем-то продолжающие ею заниматься, необратимо превращаемся в маргиналов и чудаков. На этом пороге были свернуты многие блестящие критические карьеры — пошло странное время массового эскапизма, полуприличного бегства от новой литературной реальности. Достойные люди, устрашившиеся ее, готовы были прервать некую преемственную цепочку, обеспечивающую единство русского культурного пространства: а пускай оно себе рассыпается в пыль, превращается в хаотическое нагромождение «текстов», а мы посмотрим, что из этого выйдет.
Критики и писатели становились телеведущими (где вы чаще встречаете Александра Шаталова, Александра Архангельского, Николая Александрова, Виктора Ерофеева, Петра Вайля — на бумажных страницах или в «ящике»?). Критики становились прозаиками (Владимир Новиков, Евгений Шкловский, Слава Курицын, Дмитрий Бавильский). И даже составителями энциклопедий (Сергей Чупринин).
А журнально-газетное пространство, оставленное критиками, быстро колонизировали разного качества репортеры, превратившие литературный процесс в этакий специфический вариант светской жизни: не важно, что написал имярек (да и квалификации у репортера на анализ текста не хватает), важно, в каком галстуке он пришел на презентацию своей книжки и какие достойные люди ее посетили — хоккеист Павел Буре, к примеру, или глава несуществующего государства Павел Бородин, а еще важнее, какой из банкиров и сколько отстегнул на красную икру и шампанское.
На этом фоне пятнадцатилетняя, практически ежедневная критическая работа Андрея Немзера выглядит своеобразным культурным подвижничеством: он день за днем связывал рассыпающееся, выстраивал духовную инфраструктуру, искал и находил контекст для всякого более-менее значимого произведения, появлявшегося из хаоса безвременья. Словно классический «культурный герой», он трудился над превращением Хаоса в Космос, и дело даже не в том, «правильный» или «неправильный» Космос строился его усилиями. Мне приходилось много спорить с какими-то конкретными оценками Немзера, да и нетрудно вычислить его навязчивые «фобии» и «филии», поймать на слишком пристрастной любви или на слабо мотивированной неприязни, но я знаю, как высока культурная ценность самого намерения оставаться защитником связности и цельности литературного пространства в эпоху, когда мало кого волнует «мягкая», как бы в игровом режиме совершающаяся коррозия гуманистического ядра русской словесности.
Но и Немзер не железный. В предисловии к последней книжке он, собственно, признается, что устал: «Думаю, что мой взгляд на русскую литературу 2005 года еще субъективнее, чем в прежних книгах. Оно и немудрено: объем словесности прирастает лавинообразно, запечатлеть все нет ни сил, ни, признаться, охоты». И чуть ниже: «С другой же стороны, не я первый убеждаюсь в обидной, но бесспорной правоте афоризма Ходасевича, сказанного по совсем иному поводу, но с завидной точностью описывающего участь едва ли не любого критика: «Пятнадцать лет — лошадиный век»«.
Это что же — «замыслил я побег»? К Жуковскому и А. К. Толстому от Пригова, Акунина, Мелихова и Шишкина (краткий список нелюбимых)? Но тогда же полными сиротами останутся Слаповский, Зайончковский, Геласимов (краткий список любимых).
Ну да, настоящим критикам сейчас тошно — никому не нужен даже примитивный анализ, давай на-гора информацию и формулируй покороче, чтобы до самого последнего олуха дошло. То есть даже если ты и впрямь филолог и ямб от хорея еще не разучился отличать, засунь эти свои знания куда-нибудь подальше и — шагом марш на очередную презентацию, выставку, ярмарку. Ежели после нее у тебя силы останутся, поколдуй ближе к ночи над проблемой периодизации русского литературного процесса, подумай о прозе Тынянова или Трифонова. Какая разница — оба они никому не нужны, и размышления твои о них никто не купит.
Что же — оставить в меру сил возделанное и орошенное поле циничным мальчикам и девочкам, не читавшим Жуковского, зато млеющим над сочинениями Оксаны Робски? Но они же это поле раза три перепродадут с выгодой, а потом построят на нем очередной клон Рублевки. Ты этого хочешь, Жорж Данден?
Да никуда ты не денешься — будешь возделывать и орошать. И — по мере возможностей — защищать от всевозможных хищников без роду и племени. Ведь нынешнее литературное пространство — это такой странный вариант Дикого Запада. На его завоевание двинулась куча самого разного народа — маргиналы, авантюристы, просто бандиты.
Когда-то Павел Басинский написал про Немзера несправедливую статью под названием «Человек с ружьем». По прошествии десятка лет думаешь: а может, что-то такое сущностное в этом определении было, и совсем не негативное. Когда вокруг ни закона, ни порядка, должен же кто-то (и как тут без «ружья») встать и сказать, «что такое хорошо, а что такое плохо». Но право на «ружье» и на шерифскую звездочку надо же было сначала заработать ежедневной каторгой, газетной поденщиной, которая способна отупить самое острое перо. Комфортно быть критиком, когда сидишь высоко, глядишь далеко, придирчиво выбираешь из океана текстов достойную цель для своего драгоценного суждения и выдаешь две-три «больших и мудрых» статьи в год. Раскидываешь сеть концепций, прописываешь контекст от античности до наших дней, лакомишься метафорическим строем какого-нибудь сочинения — словом, занимаешься «творчеством».
Немзер не «творил», а «работал», и корпус наработанного им — прямой пример перехода количества в качество. В смысле «много» — это не всегда «плохо». Пусть ему приходилось время от времени заменять полноценный анализ комментированным пересказом (то есть изменять филологии с легкомысленным читателем), но это искупалось постоянством присутствия. Он всегда был рядом.
Критики ведь бывают разные. Одни безумно любят литературу и при этом остро ненавидят читателя, поскольку он заведомо ниже ее и не способен, по невежеству, осмыслить то, что читает. Другие любят читателя и от его имени предъявляют литературе разнообразные требования: будь, дескать, ближе к народу, не озадачивай его лишними смыслами. Андрей Немзер — редкий случай баланса и компромисса: и литературу чувствует, и к читателю относится без высокомерия. Газетная поденщина — деятельность ужасная, разрушительная, и только одна от нее польза для деятеля: он рано или поздно научается искать собеседника (читателя) не в вечности, а в современности. Хотя и вечности посылает свой привет.
Книжки Немзера построены просто. И это неспроста. Вообще говоря, обилие материала провоцирует обычно на композиционные изыски: можно выращивать тематические или стилистические «кусты», можно отправлять девочек налево, а мальчиков направо, можно в особую главу собрать все премиальные сюжеты — словом, много всего можно напридумывать. Вот вышла недавно книжка лучшего нашего критика архитектуры Григория Ревзина «На пути в Боливию», тоже составленная из газетных статей автора, — так Ревзин построил ее как «роман», что, конечно, позабавило, но не добавило книжке связности.
Немзер выбрал строгую хронику — день за днем, месяц за месяцем, год за годом. Не забыл, стало быть, священный когда-то для русского литературоведения принцип историзма. Такое построение дает собранию разноплановых текстов естественную динамику — описывается не состояние литературы, а ее путь со всеми его зигзагами, ямами, колдобинами, препятствиями, привалами и перекурами. С разбойничьими набегами опять же.
Главное же, что хочет донести Андрей Немзер своими книжками до сознания читателя, — убеждение в том, что русская литература, вопреки беспрестанному плачу пессимистов на реках вавилонских, жива и многообразна, следить за ее развитием по-прежнему интересно, а ежели вам так не кажется, так вы сами виноваты — ленивы и нелюбопытны.
|
