«Не почтовые голуби наслаждения»
Интервью с Григорием Дашевским
Интервью:
Елена Калашникова
Русский журнал, 15 ноября 2001 г.
|
|
|
Елена Калашникова: Какие из своих переводов вы любите больше всего или считаете, что они удались лучше других? Григорий Дашевский: Я люблю не переводы (свои или чужие), а книги. Из тех книг, которые я сам переводил, мне больше всего нравится «Насилие и священное» Рене Жирара. Переводчики все-таки – «почтовые лошади просвещения», а не почтовые голуби наслаждения. А в 1940-ее годы в СССР победила идея, что перевод должен производить «равноценное художественное впечатление» и даже «заменять подлинник». Звучит возвышенно, но предпосылки у этих лозунгов такие: советский человек не знает, не будет и не должен знать иностранных языков; современные (то есть советские) русские язык и литература настолько богаты и, главное, универсальны, что способны адекватно передать и Руставели, и Данте, и Митчела Уилсона. Более того, слова о «замене подлинника» неизбежно наводят на мысль, что после появления «полноценного перевода» сам подлинник будет уже не нужен - вначале советским людям, а потом и всем народам мира. То есть в основе - обычное советское безумие. Требование «создать русского Шекспира«, как и родственный лозунг «создать современную «Войну и мир», - осмысленно, пока остается персональным идеалом пишущего человека, и нелепо, когда возводится в общезначимый стандарт. А общезначимым стандартом для перевода может быть только добросовестное ознакомление с подлинником, а не создание «равноценной ему книги» и тем более - не его «замена». Теперь эти лозунги уже негде и некому произносить, но они продолжают определять представление о переводе. Недостижимый идеал превратили в общеобязательное требование, и понятие «добросовестный ремесленник», которое для переводчика должно быть похвалой, стало звучать осудительно - в результате таких ремесленников действительно все меньше. Есть или талантливые люди, чьи переводы - настоящая русская проза, или неграмотные мошенники, не знающие ни родного, ни иностранного языка. Поэтому, скажем, издатель, если ему нужен всего-навсего грамотный текст, заказывает перевод путеводителя или политической статьи человеку, который может перевести Джойса или Малларме. Переводчику Джойса это скорее выгодно, но, вообще говоря, это варварская растрата сил. Е.К.:Какие авторы и какие жанры «не ваши», вы не взялись бы за их перевод? Г.Д.:Почти все авторы и почти все жанры; проще сказать, за что бы я взялся. Е.К.:А какие «ваши»? Г.Д.:Где нет фантасмагорий, игры слов, шутливого тона, бесконечных цитат; где мысль, история или картина автору важнее, чем его собственная образованность, остроумие или виртуозность. Это касается и поэзии, и художественной прозы, и не художественной. Е.К.:Считаете ли вы кого-то своими учителями в области перевода? Г.Д.:Да, двух человек. Во-первых, Николая Алексеевича Федорова, который преподавал у нас в МГУ латынь: он не учил нас переводить, но на его уроках, когда мы читали латинских авторов, делалось ясно, что значит «понимать текст». Во-вторых, переводчика Виктора Петровича Голышева. Е.К.:Чем, по-вашему, перевод поэзии отличается от перевода прозы? Г.Д.:Перевод поэзии стихами, по-моему, имеет смысл только тогда, когда у переводчика есть желание и умение делать с родным языком что-то новое - аналогичное тому, что сделал автор оригинала со своим. Такие переводы есть, например, у Анатолия Гелескула, Андрея Сергеева, Алексея Прокопьева. А для просветительских целей лучше было бы переводить прозой. Общепринятая практика переводить так называемым «размером подлинника» приводит лишь к тому, что 99% переводов не приносят ни удовольствия - потому что это плохие стихи, - ни пользы - потому что ради стихотворности, ради размера и рифмы искажается даже буквальный, поддающийся переводу смысл. Не говоря уже о том, что сам «размер подлинника» всегда имеет лишь условное отношение к форме оригинала, которое каждый раз надо продумывать заново. Когда это условное отношение принимают за естественное равенство, стихотворный перевод превращается в бездумную и лживую (хотя часто и виртуозную) рутину. Е.К.:Много ли, на ваш взгляд, в отечественной литературе переводов устарело, надо ли делать новые? Г.Д.:«Устарелость» перевода, по-моему, - это не абсолютное, а сравнительное свойство: читая книгу в оригинале, ты видишь, что она живее и современнее, чем ее русский перевод. Поэтому устаревают переводы классических или первоклассных вещей, а не средней беллетристики - но лишь тогда, когда эту «неустарелость» оригинала есть кому заметить. Чем больше людей будут для себя читать хорошие иностранные книги, тем чаще будут появляться новые переводы и, соответственно, устаревать переводы прежние.
|
|