Москва Мурманск Калининград Санкт-Петербург Смоленск Тверь Вологда Ярославль Иваново Курск Рязань Воронеж Нижний Новгород Тамбов Казань Тольятти Пермь Ростов-на-Дону Саратов Нижний Тагил Краснодар Самара Екатеринбург Челябинск Томск Новосибирск Красноярск Новокузнецк Иркутск Владивосток Анадырь Все страны Города России
Новая карта русской литературы
Страны и регионы
Города России
Страны мира

Досье

Публикации

напечатать
  следующая публикация  .  Все публикации  .  предыдущая публикация  
«Коэльо — один из вирусов; безобидный, но экземплярный...»
Интервью с Львом Данилкиным

12.08.2007
СМИ.ру, 10.08.2007
                Вопрос: Окончив МГУ по специальности «современный русский язык», пойти работать шеф-редактором журнала Playboy – это был вынужденный шаг или здесь некая стебная целенаправленность просматривается? Спасибо! (Мария, Москва)
        Ответ: Пожалуй, скорее правильно было бы назвать это «вынужденный шаг», вот только неясно, чей. Шеф-редактором я стал случайно, в результате комического недоразумения.
        Дело в том, что главным редактором «Плэйбоя» в те времена работал некий индус, бог знает откуда взявшийся. Мне рассказывали анекдот, будто бы Пелевин, человек, которого трудно чем-либо удивить, чуть было не упал со стула, когда узнал, что его кокаиновый дилер стал главным редактором журнала «Плэйбой». По-моему, его нашел Троицкий, чьи коммуникативные возможности практически неисчерпаемы; он коллекционирует экзотические знакомства.
        Так или иначе, индус успешно руководил изданием, журнал печатал чуть ли не лекции Мамардашвили, кто-то даже упрекал «Плэйбой» в том, что это какие-то Тартуские записки, а не развлекательный журнал для настоящих мужчин; однако в какой-то момент вскрылось, что индус не понимает по-русски – ну то есть совсем, ни бельмеса. Каким-то образом ему удалось заморочить голову издательнице, которая принимала его на работу – та, впрочем, была голландкой. Но он совершил какой-то промах и спалился; выяснились еще какие-то шокирующие подробности – что он чуть ли не международный авантюрист масштаба Калиостро – ну или фонвизинского Вральмана, на худой конец.
        Словом, случился скандал, и единственное, что в тот момент интересовало хозяев, была способность потенциального местоблюстителя Хью Хефнера разобрать кириллический текст. И как-то так вышло, что рядом в тот момент никого не оказалось, а моей специализацией, как вы верно подметили, был современный русский язык, очень кстати; и этим я выгодно выделялся на фоне своего предшественника. Впрочем, я очень хорошо осознаю, что только на таком фоне мое назначение не выглядело экстравагантным. В конце концов, это были бурные 90-е, когда делались самые невероятные карьеры.
        Вопрос: Где Вам комфортнее всего работалось? И что Вам нужно для того, чтобы работать комфортно? (Александра, Москва)
        Ответ: Однажды в начале 90-х один человек нанял меня на странную работу. Его интересовали дореволюционные журналы об искусстве и литературе: «Весы», «Аполлон», «Золотое руно». Мне нужно было просто читать, находить что-нибудь любопытное и пересказывать это своему нанимателю. Я таскался в Ленинку, набирал подшивки, погружался в этот восхитительный мир, стихи, критику, графику и получал ни за что – просто за пролистывание, по сути – баснословное, по моим представлениям, вознаграждение.
        Вопрос: Кого из зарубежных авторов хотели бы перевести? (Оксана, Московская область)
        Ответ: Ален де Боттон, пожалуй; помните, это тот англичанин, который написал «Динамику романтизма», «Утешение философией», «О любви», «Состояние беспокойства». Все это, правда, уже переведено – но осталась замечательная книжка о Прусте и еще одна – об архитектуре. Он не бог весть какой стилист, а я, в свою очередь, не великий знаток языков; мне любопытно браться за перевод не только потому, что это бесподобное развлечение, как для математиков шахматы, но еще и потому, что это способ расширить собственный диапазон речевых возможностей; тщательно калькируя и копируя оригинал, можно привить себе манеру письма, которую иначе усвоить невозможно – она слишком чужая, другая текстовая культура за ней стоит. У де Боттона, несмотря на его кажущуюся поверхностность, есть чему научиться; его гибридная, уходящая корнями одновременно в британскую и в континентальную нон-фикшенную традицию, рассказчицкая манера не имеет аналогов в русской литературе. Во всех его книжках, правда, не очень приятное «я» – пластиковое такое существо, яппи, который по субботам ездит в «Икею», а по воскресеньям читает Шопенгауэра на только что приобретенном пуфике; но я не вижу в этом совсем уж криминала.
        Вопрос: Почему ушли из «Ведомостей»? Наверняка ваша колонка была одна из самых читаемых... (Иван)
        Ответ: Жанр колонки, как я его понимаю, всегда предполагает выпад, некое невозможное, радикальное, шокирующее высказывание яркого автора; идеалом в этом смысле являются прохановские передовицы: «Ельцин в Шуйской Чупе совсем ошуел и очупел», что-то в этом духе. У меня не тот темперамент, чтобы практиковать этот жанр слишком долго; я сам первый устаю от собственного паясничанья. Поэтому колонки в «Ведомостях» быстро иссякли. Что касается моей деятельности в «Ведомостях» в качестве литературного обозревателя, то не думаю, что мои статьи о творчестве Славниковой и Шишкина вызывали у читателей этого все-таки достаточно сектантского издания чрезмерное любопытство.
        Вообще, мне кажется, для критика ежедневная газета – не самая плодотворная среда. Критика расцветает в еженедельниках, в субботне-воскресных приложениях; которые, с одной стороны, остаются оперативными, с приемлемым издательским циклом, с другой, в них хорошо живет аналитика; ежедневные газеты все-таки слишком привязаны к информационному поводу – а мы знаем, к чему приводит следование информационным поводам – сегодня продан полумиллионный экземляр романа «Духлесс», ага. В журнале зато можно обстоятельно написать про менее очевидные, заметные в более отдаленной перспективе события. Наконец, в журнале есть жанр, который я очень люблю – story, интервью с комментариями и одновременно историей отношений автора – героя.
        Вопрос: Вы сами пишете и переводите. А читать что любите «не по работе»? Или такого не бывает? (Леонид, Москва)
        Ответ: Я скорее ликвидирую какие-то ужасные дыры, которые, в силу того, что в университете я читал скорее труды по лингвистике, чем целенаправленно – мировую литературу, и еще потому, что книги – и авторы – всегда отсылают к каким-то другим книгам, – возникают постоянно. Недавно я брал интервью у писателя Евгения Львовича Войскунского – и он указал мне на «Кара-Бугаз» – «дивную повесть Паустовского», как он выразился; я прочел ее и заодно «Ур, сын Шама», нечитанный ранее роман самого Войскунского.
        Вопрос: А у вас есть «настольная книга», к которой вы всякий раз обращаетесь в часы тягостных раздумий над судьбами отечественной литературы? (Елизар, Москва)
        Ответ: «Незнайка на Луне». Это не шутка; Носов – наряду с Гоголем и Пелевиным – воплощает в себе тот тип юмора, который действует на меня психотерапевтически, как гормон вроде серотонина.
        Вопрос: Уважаемый Лев, на ваш взгляд, в проекте «Паоло Коэльо» чего больше – писательского таланта или усилий издателей и маркетологов? (Андрей, Выборг)
        Ответ: Мне кажется, в нем больше веры людей, которые купили очередной этот набор трюизмов, в то, что книга, которую прочли миллион человек, не может же быть совсем плохой. Этот феномен описан социологом Гладуэллом в гениальной книжке «Переломный момент». Огрубляя, существует нечто вроде социальных эпидемий, результатами которых становится повальная мода – массовый интерес – на вещи, сравнительная ценность которых не может быть объяснена рационально. Коэльо – один из вирусов; безобидный, но экземплярный, замечательно подтверждающий теорию Гладуэлла.
        Вопрос: Вас не удивило выдвижение вашей еще даже не вышедшей книги на соискание премии «Большая книга»? И вообще, как Данилкин-критик и Данилкин-писатель относятся к такого рода состязаниям в литературе? (Ксения, Москва)
        Ответ: Удивительно то, насколько демократична процедура выдвижения на эту премию, которая старается выглядеть такой серьезной.
        Никаких «двух Данилкиных» не существует; «Данилкин-писатель» – это не то что оксюморон, но, во всяком случае, преувеличение, все-таки я привык называть писателями романистов; писатель – это Проханов.
        Что мне любопытно, так это азартная компонента. Например, в нынешнем шорт-листе у меня есть свой фаворит – текст, который, на мой взгляд, на голову выше всего остального, я болею за него, мне будет приятно, если он выиграет.
        Мне чрезвычайно лестно, что мой «Человек с яйцом» оказался одном шорт-листе с этим романом, который я бы назвал великим; разумеется, я понимаю, что это заслуга в первую очередь не моя, а Проханова.
        Вопрос: Лев, здравствуйте! Выражение «глянцевый Данилкин» вы воспринимаете как оскорбление или как комплимент? (Данилов Никита, Москва)
        Ответ: Конечно, как оскорбление.
        Вопрос: Прочие маститые литкритики не очень-то Вас принимают за своего. В чем причина? Зависть, конфликт поколений? (Анна, Москва)
        Ответ: Думаю, их раздражает эпатажность моих представлений о функции критика. Мне ведь – скандальным, глубоко порочным образом – кажется, что функция критика – открывать новые имена, первому вытаскивать на свет никому не известные произведения, рассказывать читателю о том, как они соотносятся с предшествующей литературной традицией и какие у них перспективы. Я вопиющим образом не участвую ни в идеологических шельмованиях, ни в юбилейных водолействах, ни в лоббировании «своих» авторов и третировании «чуждых» – в том, что называется «функционирование литературной среды». Я пишу про писателей, напрямую ссылаясь на их живые тексты – а не критикую и не комментирую мнения критиков. Я не посещаю банкеты, где ареопаг из обсыпанных перхотью сикофантов решает, кого возьмут жить в Переделкино, а кого следует еще подержать на улице. Это достаточное основание, чтобы объявить меня поверхностным, глянцевым, вульгарным.
        Вопрос: Россия, по вашим оценкам, до сих пор «самая читающая страна в мире» или эта информация безнадежно устарела? (Алла Полежаева, Москва)
        Ответ: Человек с книгой всегда выглядит одинаково непривлекательно, тогда как человек с игровой приставкой в руках вызывает естественное любопытство; неудивительно, что при том, что цена картриджа и книги более-менее сопоставима, людей с картриджами будет все больше и больше. Потом, людей легко обмануть, сказав им, что бесконечный процесс выбора из двадцати телешоу интереснее любой книжки.
        Только государство, по сути, в состоянии лоббировать литературу как культурную практику, чтение как способ национальной самоидентификации. Это ведь очевидно – кто, скажите на милость, скорее пойдет воевать, если что, за страну – человек, посмотревший «Матрицу», или человек, прочитавший «Последний срок» Распутина? Насколько государство выполняет эту функцию – вы и сами знаете. Думаю, в этом смысле правильно было бы полагаться только на себя – и не рассчитывать на то, что твоими компатриотами окажутся чемпионы по чтению.
        Вопрос: Не поленилась, нашла фразу, которая меня в свое время достаточно сильно покоробила: «...мальчик Данилкин, педагогически запущенный подросток, с чувством духовного сиротства прильнул...». Так где-то пару месяцев назад в ваш адрес высказался литературовед Владимир Новиков. Раньше подобные вещи становились поводом для дуэли, сейчас придуманы более гуманные способы сатисфакции... Или пустое все это? Как вообще в среде литературных критиков принято реагировать на критику в свой адрес? (Антонина, Москва)
        Ответ: Новиков великолепный диагност, он очень точно сумел понять мою обделенность, мою ущербность, подавленное страдание. И он же – я ему очень благодарен за это – открыл мне выход из того тупика, в который я сам себя загнал, прильнув не туда, куда следовало. Я понял, что приникнуть к другому, правильному, источнику – единственный способ избавиться от той отравы, которой я непредусмотрительно нахлебался.
        В общем, следующей моей книгой будет биография самого В.И.Новикова. Это умудренный, благообразный, убеленный сединами, ему вот-вот будет 60, старец, чьи педагогические таланты очевидны, а прочие достоинства – и, главное, яркую биографию, легко обнаружить при помощи обыкновенного электронного микроскопа; идеальный персонаж. Я сделаюсь его усердным учеником. Я возьму за образец написанную им биографию Высоцкого – глубоко беллетризованную; повествование будет выстроено на внутренних монологах моего героя.
        К сожалению, я не так хорошо знаком с героем своей будущей книги лично – поэтому мой Новиков будет разговаривать фразами из своих романов: «Кофе вдвоем – для меня, может быть, важнейшая составляющая интима»; ну да, не чета прохановским, конечно; ну да что ж, Проханов ведь «враг русского языка», тогда как Новиков – его любовник, «лингвист-куннилингвист», как любят шутить герои его эротически-филологических романов. В общем, я уж постараюсь прильнуть к нему так, что у него никогда больше не было поводов заботиться – да еще и публично – о моем духовном сиротстве.
        Что до того, как критики реагируют на критику в свой адрес – вы не находите, что во всем этом есть нечто льюьис-кэрролловское? Вообще-то мне всегда казалось, что деньги нам платят за то, чтобы мы обсуждали писателей, а не друг друга; возможно, я заблуждаюсь.
        Вопрос: Лев, скажите, выбор Проханова в качестве героя первой книги – это целенаправленный эпатаж? Книгу пока мало кто читал, но осудить желающих уже хоть отбавляй. Просто потому что Проханов. (Александр, Москва)
        Ответ: Уже и три года назад, когда я начинал писать «Человека с яйцом», вниманием к Проханову можно было эпатировать разве что В.И.Новикова; сегодня Проханова показывают по телевизору едва ли не чаще, чем Путина, и эпатажем было бы игнорировать его вовсе.
        Он стал героем книги, потому что про него была История. История про то, как общество на протяжении десятилетий делало все возможное, чтобы представить его, писателя от бога, графоманом, подлецом, фашистом и скоморохом; я думаю, общество пыталось маргинализовать его всеми правдами и неправдами потому, что он всегда был для него живым упреком, он был ярче, нелепее, храбрее, чем все остальные.
        Вопрос: Вы в ответе за тех, кого похвалили? (Александр, Москва)
        Ответ: Я мог бы начать вам разводить турусы на колесах – мол, сложный вопрос, и да и нет, но все это – полная чушь. Критик – это всего лишь профессиональный читатель, чье мнение иногда влияет на предпочтения других читателей; иногда критики задним числом обнаруживают те или иные «тенденции». Но если писатель хоть как-то зависит от критика, если он пишет для того, чтоб его расхвалили, чтобы критик отметил «тенденцию», недорого он стоит.
        Вопрос: Насколько Вы свободны в выражении своего мнения? Ведь Вы работаете на определенное издание, а у издания есть определенные отношения с издательствами, портить которые никому не хочется. Как разрешается эта дилемма? (Дмитрий, Москва)
        Ответ: А нет такой дилеммы. У «Афиши» нет никакого отношения с издательствами потому что. Обычно дилемма возникает, когда объект критического высказывания одновременно является рекламодателем твоего издания. Ну, например, выпустил «Пако Рабанн» новый флакон, а оказалось, что от него разит кирзовыми сапогами. И надо бы об этом сказать в обзоре новых парфюмов, но ведь где-то рядом стоит рекламная полоса, и рекламный отдел наверняка примется митинговать, что в следующий раз никто у них рекламу не купит и все такое; возникает повод для конфликта. С книгами, к счастью, ничего такого нет. Если издательства что-то и рекламируют, то не в журнале.
        Вопрос: Как часто Вам предлагают деньги за положительный отзыв о той или иной книге? Как Вы реагируете на такие предложения? (Владимир, Штуттгарт)
        Ответ: Во-первых, книжный бизнес – это не нефть и не алюминий, здесь не ходит лишних денег, которые можно было бы закладывать в бюджеты, на умасливание прессы. Во-вторых, эффект от самой положительной рецензии вряд ли приведет к настолько значительному увеличению продаж, чтобы оправдать затраты на взятку.
        Но звонят, конечно, иногда, интересуются, что нужно, чтобы – многозначительное мычание... Я говорю – я пойду в магазин, куплю книжку и, если она меня заинтересует, напишу про нее; вот и все.
        Как реагирую? Ну, неловко мне. Женщина одна явилась ко мне однажды замечательная, ей начальство поручило вручить мне флакон алкоголя какого-то иностранного, я смутился страшно, чуть ли не бегал от нее, ей тоже было все это мучительно; нелепая сцена была, как из советских комедий... Вот так примерно.
        Обычно о деньгах речь и не идет, просто звонят, просят прочесть и написать чего-то. Гениальный был звонок недавно: – Лев, здравствуйте, это такой-то, мы с вами однажды... – Да? Ну не важно, я вас слушаю. – Я хотел узнать, как ваш тесть? – ... Простите? – Ну, ваш тесть, туркменский писатель? – Что вы имеете в виду!? – А что, нет? – Что нет?! – Ну, извините, наверное, недоразумение. – Да, наверное. (Кладет трубку, через минуту перезванивает). – Лев, я извиняюсь, просто у меня есть знакомый, он туркменский писатель, и он в последнее время запропал куда-то. А когда-то он мне говорил, что его дочь вышла за вас замуж, что вы его зять. Ну, вот я и...- Нет, я – это не он. – Да? – Я вас уверяю, вы ошиблись. – Ну а можно я тогда подарю вам свой двухтомник?
        Вопрос: Лев, скажите, пожалуйста, как литературный критик – Минаев, Робски и т.д. – это тоже литература? (Ольга Петровна, Москва)
        Ответ: Знаете, «литература» – понятие чрезвычайно широкое. Может быть, «Гильгамеш» тоже казался первым читателям напыщенной ерундой, и только потом уже оброс благородной патиной. Может быть, теоретически, что «Духлесс» – это тоже великая литература, и мы просто – пока – не осознаем это. Значит ли это, что мы не можем выносить квалифицированные суждения о том, рекомендовать ли к прочтению тот или иной текст, пока он не проверен временем? Нет, потому что, может быть, трудно разглядеть литературу – но зато всегда легко увидеть халтуру.
        Робски – которая, кстати, первая пришла в литературу с этим материалом; что уже заслуживает уважения – когда выяснилось, что на ее героинь хороший спрос, стала не то что халтурить сама – а как бы перепродала их дальше; она стала своего рода головным предприятием франчайзинговой сети. Сама при этом не особенно потеряв в качестве; в конце концов, можно ведь писать вполне примитивные вещи и оставаться в рамках литературы.
        Что до Минаева, то он сразу, на второй вещи, оказался халтурщиком; прирожденный бизнесмен, он быстро сообразил, что зарабатывают не на стиле, не на герое, не на идеях – а на имени автора; что в его ситуации под именем «Минаев» можно было продавать все что угодно. Именно так он и поступил. Я не говорю, что «Духлесс» был значительным произведением; просто «Media Sapiens» хуже даже «Духлесса», а уровень «Духлесс» ему явно легко было воспроизводить.
        Вопрос: Чрезвычайно интересно ваше мнение относительно творчества Александры Марининой. Очень удивляет порой крайне пренебрежительное отношение к современному детективу, как к литературе даже не второго, а десятого сорта. Есть ли в этом жанре достойные имена? (Елена, Москва)
        Ответ: Я не большой поклонник Марининой, потому что я не ее тип читателя, у меня глаз совсем не цепляется за ее прозу, а голую криминальную интригу, чистую математику сюжетную, то есть, я не воспринимаю. С другой стороны, то, что Каменская как персонаж – ее несомненная удача, это даже я понимаю. Я даже цитирую иногда фразу – правда, не из книги, а из фильма: когда Каменскую кто-то представляет в мужской компании, в последнюю очередь – «Ну а это, так, с нами...» – «Я не «так», я майор милиции». Вот и Маринина, конечно, «не так, а майор милиции», в литературном смысле.
        Мне жаль, если мое отношение к детективу кажется вам «пренебрежительным»; я ли не тратил тысячи слов, чтобы рассказать о том, кто такие Акунин и Юзфеович? Чего я в самом деле не особенно люблю – так это жанр иронического детектива; тут ведь, как Пелевин точно заметил, непонятно – а в чем ирония-то?
        Самый замечательный отечественный детектив из тех, что мне попадались в последнее время, из отечественных, по крайней мере, – это «Божественный яд» Антона Чижа; это первый роман из обещанной серии, дико увлекательный. Еще я думаю, что если Далия Трускиновская – автор «Шайтан-звезды» – напишет свой цикл детективов о Гаруне-альРашиде, может получиться очень любопытно.
        Вопрос: Вопрос может показаться Вам уж больно избитым, но не сочтите за труд, удовлетворите любопытство: кому из нынешних авторов светит быть увековеченным в учебниках и хрестоматиях по литературе для школьников средних и старших классов? А если серьезно, есть ли сейчас в России писатели, претендующие на звание классиков отечественной литературы? (Трофимов Е.А., Королев)
        Ответ: Я думаю, очень хорошие шансы у Кантора, Юзефовича, Иличевского, Алексея Иванова; я мог бы назвать и другие имена, у меня и так репутация восторженного идиота. И это при том, что речь идет только о «нынешних», а не обо всех живых, не о Распутине, например. Я думаю, литература – как космос, единственное, где, в общем, советский потенциал не потерян и даже наоборот увеличен; единственная область, для которой уход государства не стал катастрофой. Я думаю, мы еще увидим, и не раз, как Нобелевские премии вручают русским писателям.
        Вопрос: Как специалист по русскому языку, как Вы относитесь к «йазыку падонкаф»? Не мутит от целенаправленного искажения великого и могучего? (Ирина, Санкт-Петербург)
        Ответ: Я присутствовал однажды при такой сцене: художник Бренер ворвался на выступление Пригова и принялся что-то орать, наскакивать, бузить. Бренера стали крутить, но Пригов не давал, он сам стал кричать что-то вроде: «Не трогайте его, это его концептуальный проект, это такая художественная акция». И понятно, что проект, что акция, что Пригов прав – но и жалко было Пригова, который, странным образом, оказался представителем традиционной культуры, и я рад был, что Бренера оттуда выставили.
        Тут ведь тоже проект и акция, и тоже омерзительно, чего уж там скрывать. Думаю, с одной стороны, это всего лишь небольшая субкультура, которая наращивает свою популярность именно за счет того, что ее экстравагантность начинают обсуждать посторонние – как мы с вами сейчас – и таким образом косвенно валоризуют ее. С другой, это еще и проявление того обстоятельства, что с необходимостью составлять тексты столкнулись множество существ, ранее с письмом не соприкасавшиеся; а ведь у них в компьютерах и мобильных телефонах есть такая функция – «написать». Ну вот и этим новым скрипторам кажется, что портить язык – это смешно.


  следующая публикация  .  Все публикации  .  предыдущая публикация  

Герои публикации:

Персоналии:

Последние поступления

06.12.2022
Михаил Перепёлкин
28.03.2022
Предисловие
Дмитрий Кузьмин
13.01.2022
Беседа с Владимиром Орловым
22.08.2021
Презентация новых книг Дмитрия Кузьмина и Валерия Леденёва
Владимир Коркунов
25.05.2021
О современной русскоязычной поэзии Казахстана
Павел Банников
01.06.2020
Предисловие к книге Георгия Генниса
Лев Оборин
29.05.2020
Беседа с Андреем Гришаевым
26.05.2020
Марина Кулакова
02.06.2019
Дмитрий Гаричев. После всех собак. — М.: Книжное обозрение (АРГО-РИСК), 2018).
Денис Ларионов

Архив публикаций

 
  Расширенная форма показа
  Только заголовки

Рассылка новостей

Картотека
Медиатека
Фоторепортажи
Досье
Блоги
 
  © 2007—2022 Новая карта русской литературы

При любом использовании материалов сайта гиперссылка на www.litkarta.ru обязательна.
Все права на информацию, находящуюся на сайте, охраняются в соответствии с законодательством РФ.

Яндекс цитирования


Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service