|
|
|
Города России
Страны мира
|
|
|
|
|
 следующая публикация . Глеб Морев . предыдущая публикация  |
|
Чудаки и маргиналы
Беседа с Глебом Моревым
|
Петербургская галерея замечательных чудаков и оригиналов имеет давнюю и обширную традицию. Чудак Евгений, который «бедности стыдится» — это пушкинский Евгений, но и Евгений чудаковатого Мандельштама. В пореволюционное время произошла подмена одного из определений в известной формуле Пыляева (см.: М. Пыляев «Замечательные чудаки и оригиналы» СПб., 1898) — оригиналы превратились в маргиналов, оставаясь чудаками. Понятно, что эстетическая маргинальность, инакость, странность очень часто идентифицируются с физической странностью, ущербностью. Социальная отверженность, социальная ущербность рифмуется с ущербностью телесной: «Мой вырождающийся друг двупалый Митя» Вагинова, его же «эллинисты» — автохарактеристика и собирательная характеристика ленинградской группы А.Б.Д.Е.М. — «толпой порхающие, словно мотыльки», с тонкими ножками, с тонкими ручками, готовые рассыпаться в прах. Лирический герой петербургской поэзии, по слову Андрея Николева (Андрея Николаевича Егунова), «не казненный, неказистый, никакой». Самое существование его, как и существование этих петербургских авторов, представляется эфемерным. Он стремится к развоплощению.
Венчает это торжество телесно-эстетической деформации фигура Ивана Алексеевича Лихачева, известного в конце 1960-х годов своей особой привязанностью и любовью к инвалидам, которых он всячески привечал в своем доме.
В 1920-е годы социальная маргинализация того слоя писателей, который актуален для нас сейчас, всегда шла рука об руку с девиантным поведением. Один из самых удачливых артистических жестов 1920-х принадлежит скандальному стихотворцу Александру Ивановичу Тинякову. В 1926 году этот отвергнутый всеми и обреченный на нищету писатель материализует всеобщие писательские страхи и фобии, выйдя на панель с протянутой рукой, сделавшись нищим. Тиняков, вся жизнь пытавшийся преодолеть свое эпигонство и всю жизнь бывший эпигоном — то В. Брюсова в стихах, то В. Розанова, как автора антисемитской газеты «Земщина» — лишь в этом жесте оказался подлинно художественным новатором, преодолев границы второсортного модернизма и выйдя одним из первых русских авторов в пространство классического авангарда.
Точность и актуальность этого жеста подтверждает шоковая реакция современников: Павел Лукницкий зафиксировал в своих записях страшную неловкость, которую испытала Ахматова, увидев Тинякова с протянутой рукой. Хармс после ареста и высылки Тинякова из Ленинграда занес в записную книжку по памяти одна из его стихотворений, а после смерти Тинякова в 1934 году увековечил его в образе «Рыцаря» — Алексея Алексеевича Алексеева.
Традиционно богатая номенклатура петербургских городских сумасшедших не случайно так влекла к себе Хармса, коллекционировавшего подбираемых им на улице «естественных мыслителей». В советское время не нашлось своего Пыляева, который бы описал этих людей: поведенческая, телесная, психосоматическая странность подлежала репрессиям, как и эстетическая ненормативность, и не случайно от этих людей не осталось буквально ничего. Хармсовские записи о найденных им странных людях — одни из редчайших свидетельств живого духа петербургского безумия конца 1930-х годов. В моей библиотеке есть книжка Кузмина «Форель разбивает лед» («Форель разбивает лед. Стихи 1925-1928» Л., 1929) с несколькими владельческими пометами. Последняя — 1946 года — обозначает место пребывания владельца — больница Николая Чудотворца — сумасшедший дом на Пряжке, откуда всегда были слышны крики его насельников, которые так любил слушать в своей последней квартире Блок.
Нормативный взгляд советской критики по-своему точно локализовал художественный опыт обэриутов и близких к ним авторов: одна из рецензий на спектакль Игоря Терентьева «Ревизор» — называлась «Ревизор на Удельной» (имелась в виду лечебница для душевнобольных, ныне именуемая «Скворцами»). Поведенческая странность внутри своего круга у обэриутов выполняла своего рода охранительную функцию, очерчивая некое автономное от внешнего мира пространство — пространство внутренней свободы. Иное пространство, очерченное их постфутуристическими эскападами. Вряд ли корректно здесь рассуждать о безумии этих авторов с медицинской точки зрения, но очевидно то, что всякое преодоление рационального и попытки строить жизнь, руководствуясь художественной логикой, воспринимались их советскими современниками не просто как лишенные смысла, то есть, как безумные, но диагностировались с почти медицинской определенностью. Не зная многого о последних месяцах жизни Хармса, мы определенно знаем, что он умер от голода в тюремной больнице, среди сумасшедших узников.
Несмотря на то, что понятие нормы, несомненно, перестало быть столь жестким, каким оно было в совсем недавнее время, живительное присутствие чудаков каждый из нас, я думаю, ощущает сам. Всегдашнее обилие петербургских странностей делает равно актуальной и фигуру их регистратора, коллекционера, и недавнее памятное воскрешение Кости Ротикова тому замечательный пример. Фигура странного человека, петербургского чудака, конечно, по-прежнему остается заметной в окружающем нас культурном ландшафте.
|
|
|
 |
 |
Герои публикации:
Персоналии:
06.12.2022
Михаил Перепёлкин
28.03.2022
Предисловие
Дмитрий Кузьмин
13.01.2022
Беседа с Владимиром Орловым
22.08.2021
Презентация новых книг Дмитрия Кузьмина и Валерия Леденёва
Владимир Коркунов
25.05.2021
О современной русскоязычной поэзии Казахстана
Павел Банников
01.06.2020
Предисловие к книге Георгия Генниса
Лев Оборин
29.05.2020
Беседа с Андреем Гришаевым
26.05.2020
Марина Кулакова
28.12.2019
Дмитрий Кузьмин
02.06.2019
Дмитрий Гаричев. После всех собак. — М.: Книжное обозрение (АРГО-РИСК), 2018).
Денис Ларионов
|
|
|
|
