следующая публикация . Все публикации . предыдущая публикация |
Следуя на запад солнца
|
Вишневецкий И. На запад солнца. 1989—2003. — М.: Наука, 2006 (Серия «Русский Гулливер»). — 277 с. В аннотации указано, что серия книг «Русский Гулливер» — совместный проект издательства «Наука» и Центра современной литературы Вадима Месяца. Серия «создана для возрождения гуманитарной традиции в отечественной литературе, восстановления культурной иерархии с приоритетами художественности и духовного поиска, — даже при самом дерзком эксперименте со словом»; серия публикует авторов, в чьем творчестве выражено «явное фантазийное, мифотворческое начало». Эта книга названа наиболее полным собранием стихотворений Игоря Вишневецкого. Ранее у него уже вышли три книги стихов. Две — в Москве: «Стихотворения» (1992) и «Воздушная почта» (2001), и одна в Нью-Йорке — «Тройное зрение» (1997). Кроме того, насчитывается несколько публикаций в журналах. В сборник вошли тексты всех изданных книг, но с обширным дополнением. В частности, корпус новых стихотворений «Два сборника (2001—2003)» (в которых наиболее представлена «трансформа» — авторская концепция построения поэтических циклов), программное эссе «Памяти Василия Кондратьева» и несколько других эссе, а также филологические статьи. К стихам прилагаются объемные авторские комментарии. Их можно считать как прозаическим текстом, вошедшим в книгу, так и рефлексией поэтического мира Игоря Вишневецкого. В творчестве автора книги «На запад солнца» загадок, кажется, больше, чем ясностей. Любое предположение по отношению к творчеству Игоря Вишневецкого оборачивается «решкой». Значительный поэт — да, безусловно, значительный. Но кроме небольшого круга эстетов мало кто ценит его стихи. В его стихах много смелых опытов — да, безусловно; но нет революционного реформаторства. Патина «прекрасной эпохи» русской литературы лежит на каждой строчке, но в каждой же строчке слышится живая и довольно бесцеремонная современность. В основном — правильный язык, но порой грамматика и лексика пускаются в сумасшедшую пляску. Изощренная версификация, но много тонких интуитивных находок, обычно несвойственных тем, кто считает выверенную гладкопись главным достоинством стихов. Названия отсылают к классическим произведениям, но цитаты всякий раз переиначены: «Книга воздуха» Вишневецкого — «Поэма воздуха» Цветаевой, «Сумерки сарматов» — «Сумерки богов» Ницше или «Сумерки кумиров» Семена Франка. «На запад солнца» — слова гимна, поющегося на православном богослужении вечерни и символически обозначающего единственное боговоплощение — Рождество Христово: «Пришедше на запад солнца, видевше свет вечерний, поем Отца, Сына и Святаго Духа, Бога». Гимн называется «Свете тихий» и следует за песнопением-догматиком, отмечая момент, когда изображенная в богослужении священная история переходит от Ветхого к Новому Завету. Таким образом, уже название книги указывает на момент осознания личности в истории рода. При первом прочтении стихов Вишневецкого возникает ощущение, что автор во всем соглашается с Мандельштамом и намеренно строит текст (рифмы, звукопись, общую композицию) в уже известном ключе. Однако сразу же слышится особенная нота. Границы поэтического мира Мандельштама начинают словно бы подрагивать и прорастать:
Трамвайных арф тяжелострунный звон, когтистый шарф, царапающий горло, слепой Психеи обморочный сон — колеблемые тени распростерло пернатое небытиё... («Трамвайных арф...», 1990, курсив мой. — Н.Ч.)
«Пернатое небытиё» — метафора, указывающая на досознательное; обозначает, как мне думается, область слияния всех времен, прошедшее-настоящее-будущее. На земле оно ощутимо как «обморочный сон слепой Психеи». Согласно поэту, именно в этом «небытии» таятся разгадки искажения и обновления мира, и к ним надо пройти. «Тяжелострунный звон» у Вишневецкого — тоже мандельштамовский, но это уже Державин, прочитанный сквозь мандельштамовскую оптику: «склеротические меха времени». Причудливые образы (зрачок орла, вырастающий из леса видений, и др.) открывают кровную связь поэтического «я» Вишневецкого с традициями русской и европейской поэзии — вплоть до Данте. Для поэтического «я» это глубокое родство связано и с идеей поэзии неофициальной, понимаемой как поэзия для избранных. Вишневецкому ранних стихов близки эти идеи. Но для него значима не только личность-точка (на мой взгляд, она — смысловой центр в поэзии других авторов — например, Василия Филиппова), — не менее важны общности, к которым личность принадлежит (русская, донская, семейная). Осознание этой связи до самой своей основы мифологично. Автор рассказывает в цикле «Альфа-омега» (2001—2002) о своих родственниках, как о героях «Илиады». Такое восприятие, одновременно историческое и антиисторическое, возникает именно через представление о досознательном «пернатом небытии», о времени без времени. Классика, авангард или неофициальная культура — поэтическое «я» готово принять все. Можно метафорически сказать, что романтизм проявлял себя в русской поэзии волнами: первая волна — Лермонтов, вторая — Блок и Цветаева, третья — стихи обэриутов, Александра Ривина, Бориса Поплавского. Питерская неофициальная поэзия была четвертой волной романтизма. Романтическое видение в ней уже утопало в метафизическом созерцании, слишком возвышенном для четких определений. Ранняя поэзия Вишневецкого, испытавшая влияние этой четвертой волны, напоминает спящую красавицу. Она кажется отрешенной. Образы воды, насекомых, ветра — все в ней говорит о спокойной безучастности. Даже образы огня и света холодны. Они блестят и обжигают, но редко греют.
На излете молодости душной как бы сквозь магический кристалл вижу я сухой огонь воздушный — клятвенную связь твоих начал. «Если слово именем живимо, если хвоя влагою тверда, времена текут невозвратимо, молодость проходит навсегда». — Это в средостенье онемелом то, что не истлело, не сожгло, ширится, не расставаясь с телом, орган зренья, музыки число. («На излете молодости душной...», 1989— 1992, курсив И. Вишневецкого — Н.Ч.)
В новых стихах изменились цели поэтического высказывания — те цели, которые возникают помимо намерений автора и являются как бы спутниками поэтического «я». Возникает совершенно новая, холодноватая и раскованная интонация. Как должное принимается крайне разнородная лексика. Книга «На запад солнца» включает в себя три поэтических архитекста, два из которых — «Тройное зрение» и «Воздушная почта» — ранее выходили отдельными изданиями, отдельные стихотворения из них публиковались в периодике и Интернете. Третий, и с моей точки зрения, наиболее интересный архитекст — «Два сборника», включает и подраздел «На запад солнца», давший название всему собранию. Архитекст для меня — то же, что современная симфония. Это не просто совокупность текстов, объединенных названием или написанных одним автором. Поэтический архитекст — сообщество текстов, взаимодействующих по сложным правилам. При прочтении оглавления книги из-за использования различных символов, обозначающих разные уровни организации текста, возникают ассоциации с высшей математикой. Структура книги не просто сложна, а сверхсложна. Из всех трех поэтических книг только ранняя, «Имена и алфавиты» (но и в ее названии заключена множественность), входящая в «Тройное зрение», не содержит в себе разделов, подразделов и циклов. Наиболее многоуровневым, конечно, является последний текст — «Два сборника». Разделы и подразделы выделяются автором как особые типы «внутренних» метатекстов: «конверты» 1 или «меньше, чем рукопись». Вся книга «На запад солнца» — по сути, единый архитекст. Поэзия сообщается с другими жанрами («Памяти Василия Кондратьева», «Примечания», «Приложения» — проза), пронизана отсылками к мифам, наполнена разного рода монологами. Сравнения с музыкальной партитурой и с высшей математикой не случайны. Как в большой партитуре есть цельные фрагменты (увертюра, ария, адажио), так и в архитексте выделяются вполне самостоятельные поэтические произведения, имеющие тоже сложную структуру. Особенно показателен третий «конверт» в «Воздушной почте» — «Сумерки сарматов». Он обладает внутренним сюжетом (путешествие поэтического «я» по реке памяти во времени и возвращение в реальность), включает два довольно больших цикла стихотворений: собственно «Сумерки сарматов» и «В дельте южной реки». При прочтении открывается множество связей с другими «конвертами». В частности, первое стихотворение первого конверта «Последнее письмо с Океана» перекликается в целом с «Сумерками сарматов», циклом стихотворений, и с «Новыми Георгиками», где та же, что и в «Последнем письме», идея дана более жестко и сурово, «по-сарматски». Но в целом «Сумерки сарматов» — законченное произведение, и если его издать отдельной книгой, оно будет восприниматься как единое целое. Возникает ощущение какого-то огромного словесного конструктора, в котором не обязательно собирать все детали. Но при включении всех уровней он дает новый объем смыслам и словам. Здесь напрашивается сравнение с фасеточным зрением насекомого, которое показывает мир фрагментарным. Кстати, в стихотворениях Вишневецкого — много образов насекомых и птиц. Крылья насекомых для поэтического «я» книги — нечто вроде символа земной материи, подвижной и не вполне пластичной. А крылья птиц — наоборот, напоминают о невероятной свободе вне земной материи. Высший регистр такого фрагментарного сознания — представление о печальной неполноте человеческого разума (ratio), за пределами которого располагается досознательное. Конфликт самокритичного разума и «досознательного» можно назвать контрапунктом книги Вишневецкого. Игра света и теней, ночного и дневного — одна из любимых идей автора и один из лейтмотивов сборника. Поэтическому «я» Вишневецкого необходимо учитывать не только «сознательное» и «досознательное», но и эфемерный мир границы между ними, — мир, в котором субъект стихотворений пребывает почти на всем протяжении книги. Например, в цикле «На запад солнца», который дал название книге (в нем описываются путешествия автора по Магрибу, в том числе и по пустынной его части), Северная Африка предстает как древний центр христианской жизни, «радостный некрополь». Петербург тоже напоминает автору некрополь. Ощущение громадного некрополя распространяется на весь мир. Столь метафорическое видение близко к сюрреалистическому, но собственно сюрреалистическим не является: художественный метод Вишневецкого все же очень много взял от акмеизма. Метафору в книге «На запад солнца» можно назвать естественно-научной: геологической, географической, ботанической, орнитологической: «лепесток безумья», «каменнокрылый кром» (ландшафтная поэзия, главный герой которой — планета земля). В этом можно увидеть отсылку к методу не только Мандельштама, но и Зенкевича, и зрелого Нарбута:
Покуда не проклюнулся зрачком орла весь лес изменчивых обличий и строится каменнокрылый кром на глине человеческой и бычьей, нам непонятен жар твоих чернот, засеянных ослепшими глазами, и прошлое само в себя растет сквозь пламя. («Покуда не проклюнулся зрачком...», 1990, курсив мой. — Н.Ч.)
Из метафор первого порядка, которым достаточно и одного слова, в книге «На запад солнца» можно выделить следующие: бабочка, крыло, глаз. Эти основные метафоры участвуют в образовании метафор второго порядка, сочетаясь с метафорическими же эпитетами или дополнениями: пернатый, чешуекрылый, зрачок орла и др. Метафоры второго порядка могут быть у Вишневецкого вполне неожиданными: «зияющий блеск». То есть блеск настолько сильный, что он как бы выжигает материю, от которой исходит. На пересечении же становится яснее очень сложный образ глаза. Глаз в стихах книги «На запад солнца» смотрит не только вовне, но и внутрь! И порой внезапно возникает общий луч зрения, который идет от глаза, обращенного вовне, к глазу, обращенному вовнутрь.
Закрыв глаза, я вижу рыжий свет, и кожу пальцы ультрафиолета сдирают с рук и плеч; любой предмет не совпадает с образом предмета, припомнившимся мне. («Книга воздуха»)
Любую метафору у Вишневецкого можно назвать «двойной», хотя на новый термин я не претендую, или «голографической». Почему голографической, а не стереоскопической? Потому, что человеческий глаз воспринимает не только длину и ширину, но и глубину, и высоту, и объем, то есть — третье измерение. В более поздних стихах метафора не так ярка, но отчетливее и резче; появляется много «сосноровских», сюрреалистических интонаций, однако пропущенных через личную оптику, измененных почти до неузнаваемости.
ρ
Корчевать деревья, слова, свои сны: в этом нету различья. Я вчера вырывал сорняковое дерево, выросшее возле дома. Не сравнения ради, а вправду: это было почти поединком Иакова с ангелом — тело отрублено, но узловатые крылья во влажной выживут почве. Побеждают в конечном итоге деревья — не мы. («Альфа-омега», курсив И. Вишневецкого. — Н.Ч.)
Метафора — зрачок поэтического метода. Видение мира поэтом яснее всего отображается в метафоре. В метафоре наиболее ясно проявляет свой характер поэтическое «я».
Я хотел бы, чтоб речь текла как дыханье: извиваясь, прислушиваясь к перебоям Океана и сердца. Я прошу вас, все те, кто слился в моем теле, о мои многотерпеливые предки, если можно простить за то, что ни вырыть могилы, ни стены залатать, ни вновь посадить светлых яблонь, ни придти поклониться, как мне завещали, тиховодной Зуше — лишь словом пытаюсь подпереть основанье осевшего мира. («Ламент и утешение», 2000)
Лексические пласты, составляющие метафору в данных стихах, можно сравнить с культурными слоями археологических раскопок. Основных — два: эмфатический и разговорный. Они как бы определяют аверс и реверс поэтики: регулярный стих и верлибр. Верлибры Вишневецкого порой напоминают гекзаметр, а белый стих изобилует сбоями метра, обычно применяемыми в верлибре. Это в полной мере свободный стих, позволяющий испробовать всю палитру версификации. Композиционные приемы внутри разделов и подразделов отличаются разнообразием и какой-то веселой изобретательностью. Напрашивается сравнение с фантастическим летательным аппаратом. В поэме «Альфа-омега», построенной в соответствии с порядком букв в греческом алфавите, выделено двадцать четыре фрагмента, законченных по смыслу и все же неочевидным образом связанных. «Маленький зимний квартет» написан как единое произведение, в котором отдельные стихотворения (их четыре), похоже, выполняют функции отдельных инструментов; так, второе стихотворение предварено ремаркой: «И — совсем неожиданное, будто голос внутри». Художник всегда остро чувствует вкус времени. Ощущение настоящего времени и порядка вещей для поэтического «я» книги «На запад солнца» — ощущение «всеобщего пограничья» — близко к эсхатологическому. К концу сборника общая интонация стихотворений становится гораздо медленнее, а образы — четче. Статичные, но яркие краски раннего эстетизма становятся глуше.
...Вы учились оттенкам сумерек, я же глядел в иссушавшее солнце Северной Африки и стал точно рыжий песчаник звонких ее городов... («Обернувшись назад: критикам»)
Субъект, поэтическое «я» почти всех стихотворений книги напоминает пластинку слюды в воде. Он то сливается с общим предгрозовым фоном, то ранит острым краем, но никогда не растворяется. Поэтическое «я» не отождествляет себя ни со стихиями, ни с автором стихотворений, чьи биографические подробности порой отображает, ни с таинственной силой, которая за его спиной пишет стихи (что характерно вообще для поэзии 1990-х и нынешней). Это поэтическое «я» вводит за собой и некое таинственное «ты», как нечто ему равноценное, как другой полюс, другое око, чем и достигает максимального объема смыслов.
|
[1] В современной поэзии полно “странных сближений”. “Конверты” Вишневецкого рифмуются (одним только названием) с “конвертами” — формой цикла, придуманной Дмитрием Соколовым (Соколов Д. Конверт. М., 1997).
|
|