История нашей литературы знает множество примеров и форм показательного самоуничижения. Да, что там! Славистика, особенно русская и по преимуществу русская, вся-вся на ките «Акакия» и зиждется. И, конечно же, самоуничижительное в «Черновике» — от этой всей стати, что в перевёрнутом виде представляет собой нечто, паче гордыни любой. Гордыни — за маргинальность, отверженность происхождения своего, незначительность, объявленную изначально социумом, из которого явился и «Черновик» из Нью-Йорка». Некая история-пародия: «Акакий Акакиевич в Нью-Йорке. Новые приключения на рубеже столетий»... Откуда берутся нынче журналы? А откуда берутся нынче главные редакторы журналов? Прежде, в совке, они назначались партийным руководством. Главный редактор любого журнала был наместником партии и правительства, шестёрка (в лучшем случае — даровитая шестёрка), исполняющая жёсткую функцию идеологической, профанирующей машины. И вдруг центр переместился. Журнал, то бишь свод индивидуальных творческих волеизъявлений, стал рупором индивидуальности автора-редактора. В «Черновике», и в его авторе, это прослеживается весьма и весьма рельефно. Авторство Очеретянского, как и подобных ему ныне здравствующих маргиналов, нуждалось в читателе, в отклике, то-есть — в связи интереса, авторско-читательской органики, необходимости, а не праздного чтива, которым изобилует, вообще, книжный рынок сегодня. И журнал стал именно тем полем взаимопритягательности тех авторов, которые являются и писателями, и читателями, и обожателями (по определению) своего босса и ангела-хранителя Очеретянского. Новый журнал рождает клан, семью. У Очеретянского этот клан стал разрастаться от потерянных им Никоновой и Сигея — до вовсе неизвестных десятков корреспондентов со всего постсоветского пространства, а также — писателей-эмигрантов. Растёт круг автуры, должен вырасти и круг читателей. Минималиссимус может превратиться в олигарха. А теперь — о содержании этого «прибедняющегося» журнала. Корни: русский авангард начала века — во-первых, во-вторых — кровавые 30-е. Помним — все кровавые! А посему, говорить о «моде на авангард», по крайней мере, глупо. Не было никогда такой моды — были трюки и эпатажи в каких-то мгновениях истории, и был ход, крестный ход художников сквозь кровавое время. Поэтому во времена теперешние многое рядящееся в тогу авангарда, частенько сдаётся мне скучной гримасой, позой, не более. Очеретянский же обращается к истокам подлинного авангарда, пытаясь поднять древко стяга, оброненного легковесным временем на задворки истории. Не рано ли? «Ad Marginem» — «Черновик» вовсе не символ чернухи, а именно гримаса оболваненной толпы, народа, перекрасившего по указке железного жлоба Чистовое в Черновое. Насильственная перемена имён восстанавливается пере-переменой «Черновика». Я — черновой, а вы-то кто? Ныне, в Киеве — стольном граде, дремлющем в вечном сне вечного дачничества и социальной страхонаркомании, возникло странное издание «Иные». Будто издатель, спавший доселе богатырским сном, вдруг проснулся — «какое утро в конуре?» — «а не пора ли нам взяться за маргиналов от психопатологии?» Будто все мы не были, без разбора, диагнозов и справок, помещены в огромный дурдом! Сборник получился неплохой, открывший как вовсе незнакомые имена, безусловно одарённых людей, так и известных шестидесятников. Получилось. И лучше поздно, чем никогда. Такая уж планида спящего города. «Черновик» проснулся вовремя. Приняв за основу очень левую болезнь в литературе, доселе осторожно обходимую школьно-академической критикой, Очеретянский насытил свой журнал не «классмейтами 7-го Б», а континентом культуры людей, разбросанных по всему свету, доныне исповедующих религию свободы и неприятия уравниловки всех мастей и сортов. Черновое для до-, как и после-, совдеповского социума нашло пристанище в отхожем месте, которое принимает всех и каждого... Собор неслиянного сливается в расплавленную массу кипящего металла ли, свечения... алхимия, замешанная на нашей больной и больной истории... О чём же вопли обитателей палаты «Черновик»? О разном. Смешаны они (не путать со «смешны»). Это прорывы в пост-постфутуристические пространства. Хотя можно и по-иному, и поточнее. Как сказал некий автор: «Мы не ждём Апокалипсиса, мы давно пребываем в нём». Автура «Черновика», очевидно, пребывает в Апокалипсисе. Это и есть — визии и репортажи из нашего инобытия, псевдобытия, до- и после- бытия, и всё же ещё и Свето-Духо-Бытия. Расстрелянное поколение сменилось «задержанным», растянутым во времени. Странное дело, иных уж нет, но кто остался, длящейся волею своею перешагивает во второе тысячелетие и взращивает культуру, обречённую жесточайшей социальной машиной физической и духовной профанации. Культура, как ни странно, продолжает дышать, приносит плоды и — побеждает. Экивок в сторону: а что, кроме Очеретянского, никто и ничего не взращивает? Он — единственный и неповторимый? Дай Бог здоровья всему произрастающему. И новым «левым», и «правым», и «напомаженным», и «отутюженным», и «позолоченным», и — «расписным». Речь идёт — о заброшенных, и изначально, и извечно оставленных. О Метафизике, если угодно, которая изливалась, высвечивалась и пребудет вечно. В «Черновике» — черно, но не чернушно. В причудливых графических знаках вновь просвечивает визия напряжённо-драматического, но никак — не пустоты, и не праздного украшательства. Сбывается начертанное в начале ХХ века. Плотность, рельефность слова (слова-символа, слова-мифа) — чрез Белого, Джойса, Пруста (в ярчайшем проявлении) — выплеснулось визуальное чудо — кинематограф. Кинематограф же ещё более воспитал в детях века зримость образа и СМЕШАЛ слово с графемой. Отсюда БРЕД Очеретянского о Смешанной технике! Слово «бред» следует разуметь здесь в смысле родовой интуиции автора «Черновика», неоформленной (да и не могущей пока быть оформленной!) фундаментальной теорией. Ибо интуиция родовая — пока выше сознания, она в схватках, она — в органике всей нашей черновой жизни, включая и биографию самого маргинала-эмигранта Очеретянского. СМЕШАНО ВСЁ, И ЗАМЕШАНО БЫСТЬ ДОЛЖНО РАДИ МОНОЛИТА ГРЯДУЩЕГО, РАДИ СООБЩЕСТВА МОГУЧЕГО НА ПОЛЕ АПОКАЛИПТИЧЕСКИХ ВИЗИЙ В СЛОВООБРАЗАХ НАШИИХ!!! Иначе говоря, уникальный графико-словесный почерк «Черновика» — не случаен, а концептуален, существенен, принципиален не только для автора-родителя «Черновика», но и типичен для времени нашего. То, что проглядывается в единичных порциях и изданиях, в десятилетии журнала вызрело и продолжает крепнуть и усиливаться. И дело не в авангардизме названий и ссылок, а в сути назначения, или точнее — предназначении издания — обнаруживать сущностные визии и интуиции
СМЕШАННОГО БЫТИЯ НАШЕГО
В руках у меня — 14-й номер. В памяти — недовольство учёных мужей: несовершенствами композиции журнала, недостаточной обоснованностью теорий. Господа, видимо, забывают, что минералы и самородки страдают той же неизлечимой болезнью, а неоновая реклама лас-вегасов куда ярче и «истинней» лунного света. Кому что. Выбирайте, господа! В руках у меня толстые тяжёлые в своей светящейся прозрачности «Черновики» — Светляки. Плод новоявленного мичуринца апокалиптического времени — Очеретянского, сведшего и СМЕШАВШЕГО неслиянное и несовместимое в континент безызвестных отщепенцев-индивидуалистов, живущих, тем не менее, как и во всех тяжких мира сего, так и во всех светлых духа вечного, всеобщего, животворящего.
|