Шиш, филолог и дед Пихто
Интервью с Кириллом Решетниковым (Шишом Брянским)

Интервью:
Елена Костылева
Русский репортёр, 18 июня 2009 года
№ 23 (102)
Досье: Кирилл Решетников (Шиш Брянский)
        Поэт Шиш Брянский (он же журналист Кирилл Решетников) — первый лауреат премии «Дебют» в номинации «Малая поэтическая форма». Недавно он сыграл у Ильи Хржановского в фильме «Дау» — о судьбе гениального советского физика Льва Ландау, а 14 июня читал стихи на IV Московском международном открытом книжном фестивале. Поэт, актер, один из десятка существующих в мире специалистов по кетскому языку — этакий герой нашего времени и современной культуры.


        Их двое: Кирилл Решетников — обозреватель в газете, ходит на службу, пишет рецензии, и Шиш Брянский — поэт и автор очень смешных песен. Есть, правда, еще и третий — Кирилл Юрьевич Решетников, ученый-филолог, знаток сибирских языков. В связи с этим меня так и подмывает спросить: откуда взялось слово «пельмень»? Вместо этого спрашиваю:
        — Ты сам из Брянска? У тебя есть стихи про то, как кирпичик свалится на голову — «и душою в дальнем брянском колледже юноши смутятся». И какой ты там колледж окончил?
        — Да нет, я из Москвы. А колледжи в России появились, когда мне учиться было уже нечему. Или, вернее, когда я учиться уже устал.
        По своему складу он ученый, лингвист, защитил диссертацию по теме «Синхрония и диахрония в глагольных системах енисейских языков».
        — А сколько людей в мире знает о существовании кетского языка?
        — Специалистов по енисейским языкам (кетский — последний живой язык этой семьи. — «РР») в мире примерно около десятка. Но я еще занимаюсь финно-уграми.
        — А правда, что кеты придумали слово «пельмень»?
        — Нет, слово «пельмень» придумал народ коми. Точнее, его придумали русские, адаптировав заимствованное из коми-языка слово «пельнянь». «Пель» означает «ухо», а «нянь» — «хлеб», то есть речь идет о хлебе, похожем на ухо.
        Поэзия складывается из знания языка. Когда поэт знает и чувствует, на что способен язык, какие в нем есть, условно говоря, заповедники, он пишет лучше многих тысяч других. Что делает Шиш? Он берет пласты языка, которые столетиями никто не трогал, и засевает поля, не паханные, может быть, со времен «Слова о полку Игореве». У него вышли две книги стихов, сейчас готовится третья. Но он не любит говорить о планах, а об альбоме песен, который сейчас записывает, вообще запрещает упоминать.

        Зато про фильм Ильи Хржановского «Дау» о физике Льве Ландау, где он сыграл эпизодическую роль, Кирилл рассказывает с увлечением. Сначала по журналистской привычке сообщает главное о проекте: бюджет — 10 миллионов долларов, сценарий — Хржановского и Сорокина, в прокат фильм выйдет весной 2010−го. Для съемок выстроили муляж целого самолета в масштабе 1:1, а в Харькове, где фильм снимали, поменяли маршруты троллейбусов.

        — У меня там эпизод: я играю одного из ученых-физиков, которые курят на лестнице.
        — Ты же, кажется, не куришь?
        — Ну, дело же не в этом, а в аутентичности. Там заняты непрофессиональные актеры. Главную роль играет Теодор Курентзис — он вообще дирижер. Ландау должен получиться таким сочетанием Фауста и Дон Жуана. А Демьян Кудрявцев (генеральный директор ИД «Коммерсант». — «РР») там играет человека, про которого Ландау думал, что тот на него стучит в КГБ, и двадцать лет не давал ему защитить диссертацию. Как потом выяснилось, Ландау был не прав. И он, в конце концов, дал ему защититься.
        — Вам пришлось учить текст роли?
        — Нет. Мы просто разговаривали, нужна была импровизация. Я говорил о познаваемости Вселенной. Там на лестнице мы записывали реплики, которые потом будут использоваться в качестве рабочего материала. Это у режиссера такой метод работы: он считает, что игра актеров трафаретна, а идея в том, чтобы каждый играл самого себя. Я иногда думаю, что хотел бы жить в советское время, работать в академическом институте... Но друзья говорят, что тогда бы я был диссидентом.
        — Как создатели фильма узнали о тебе?

        Говорит, что не знает: ему просто позвонили и позвали на съемки.
        — Думаю, они просто искали нужный типаж. Если бы я по внешности не подошел, они бы меня не взяли.

        Внешность Шиша — это отдельная тема. Многие из тех, кто слышал его песни или читал стихи, представляют себе автора этаким дерзновенным Онегиным клубной Москвы. А в действительности он типичный советский ученый: всегда в свитере, всегда с одним и тем же портфелем, носит какие-то невменяемые старорежимные очки.
        Шишу в творческую родословную обычно записывают Михаила Кузмина и Николая Клюева. Но у него другой любимый автор:
        — Ницше. Когда-то давным-давно я проходил стажировку на курсах финского языка в Хельсинки. Там были люди со всего мира, в том числе одна немка. Она из Германии прислала мне трехтомник Ницше в оригинале. Интернета тогда еще не было.

        Шиш — поэт-визионер. Он начал использовать новую фонетику еще до того, как она широко распространилась в интернете, когда все дееспособное население страны стало посылать друг другу имейлы. Языку пришлось измениться, следуя нуждам скорописи. Все стали писать, «как слышица» — в том числе возвратные глаголы через «ца». Это отвратительное, в сущности, явление Шиш предвидел. Но в его поэзии похожая игра с фонетикой является всего лишь авторским вывертом, а ценность его стихов в постоянном взломе хорошо усвоенного канона. Шиш и сам выламывается из стандартного образа поэта, читающего в микрофон свои стихи посетителям кофеен: он отказывается участвовать в литературной жизни, так что его еще и захочешь — не услышишь.

        — Почему ты так редко выступаешь?
        — Я делаю это тогда, когда чувствую внутреннюю потребность. Не понимаю, зачем выступать раз в неделю с одними и теми же стихами.
        — А где бы ты хотел выступить?
        — В Кремле.

        Этот ответ хорошо иллюстрирует одну из главных особенностей Шиша: он правый, которого правые считают левым, а левые не принимают за своего. Впрочем, он их тоже недолюбливает:
        — Есть люди, которые пишут слово «свобода» с большой буквы. Они думают, что завтра их всех повяжут — а этого не происходит. Им бы хотелось, чтобы ими заинтересовалась власть, но она ими не интересуется. У них фрустрация, но вместо того, чтобы ее осознать, они говорят, что власть их задолбала. Все это похоже на какую-то латентно-мазохистическую виктимную страсть. Лет в 15, когда я учился в 57−й школе, мои одноклассники встретили на улице милиционера и стали нарочито громко говорить, что менты плохие и их надо бить. Милиционер обиделся. Но в 15 лет это нормально. А когда это делают люди взрослые, мне кажется, они часто поступают согласно интеллигентскому императиву — что менту обязательно надо что-то кричать. Но почему кричащий уверен, что он лучше, — вот что интересно. И что бы он делал, если бы оказался на месте мента? Подозреваю, что ему было бы гораздо менее приятно.

        Решетников все время оказывается вне литературного круга — из-за того, что не все согласны с такой позицией, из-за Клюева и Ницше, из-за того, что Шиш поет что-то такое древнее, первобытное, извечное про «мордовский дерн, лопарский мох», про то, как «на развалинах Путивля птица белая поет». У Шиша есть ответ для всех, кому что-то не нравится:

        Я знаю — я буду в Аду
        Заслуженный деятель искусств,
        Мне дадут золотую дуду
        И посадят под розовый куст.
        А если Деявол, хозяен всего,
        На меня наедет: «Хуёво дудишь!» —
        Снидет Бог и скажет: «Не трогай его —
        Это Мой Шиш».
        (Орфография автора.)

        Консервативным читателям, наоборот, по душе языческие аллюзии, все эти Путивли и мхи, но вот беда: для них у поэта припасен целый словарь изобретательной и высокохудожественной инвективной лексики. Что поделать, Шиш так глубоко укоренен в самой плоти русского языка, что это даже раздражает. Или обескураживает. Смущает, как смущает студентов из города слишком искусная прибаутка старушки, встреченной в фольклорной экспедиции. Шиш, кстати, и сам в таких экспедициях бывал.
        Он не левый и не правый, он сам и есть эта птица на развалинах Путивля, но это мало кто понимает:
        — Есть очень серьезно настроенные люди, которым важна духовность, и они меня записывают в число ее врагов. Это чистое недоразумение. Я как будто стучусь в милый моему сердцу терем, а мне говорят: уходи, ты не так одет. Ну что ж, и пойду. У меня есть свой терем, он моему сердцу еще милее.
        — В 2000 году ты стал лауреатом премии «Дебют». Что с тех пор произошло в смысле официального признания тебя как поэта?
        — Про меня написали потрясающую ругательную статью, а мое выступление на сцене Политехнического музея на фестивале «Территория», который делал Кирилл Серебренников, вырезали из соответствующей телепередачи.

        Решетников, конечно, скромничает. Серьезные литературоведы в своих статьях его стихи подробно разбирают — иногда с симпатией, иногда без, — но мимо такого явления, как Шиш Брянский, они пройти не могут.
        — Откуда вообще взялся этот псевдоним?
        — Слово «шиш» двоякого происхождения. В нем контаминировались две сущности: с одной стороны, слово со значением «леший» или «злой дух» из северных русских диалектов, с другой — заимствование из тюркского, изначально означавшее «заостренный предмет», «вертел» и отнесенное к известной фигуре из пальцев.
        — То есть Шишу изначально присуща двойственность?
        — Да. А может быть, и тройственность.
        — А третий кто?
        — Дед Пихто, конечно же.
        — Вот и в стихах твоих все двоится: в них всегда есть черное и белое, нечто и его противоположность или даже близнец, как в тексте о тайном Орфее, который живет внутри тебя. Твой псевдоним — это ведь маска?
        — Я бы сказал, что Кирилл Решетников — маска. В которой Шишу приходится существовать.
        Он улыбается, когда дает этот ответ. У него меняется голос, становится ниже и тверже. Я только в эту минуту понимаю, что до сих пор беседовала не с Шишом. Не с лешим, не с «заостренным предметом» и вообще не с тем, кто пишет стихи, а с Кириллом Решетниковым — журналистом, который просто отвечал на вопросы интервью, какие и сам по долгу службы брал сотни. Видимо, чтобы появился Шиш, нужны какие-то специальные условия.
        — А зачем тебе маска? — спрашиваю осторожно.
        — Без нее было бы как без противогаза.
        — А противогаз тебе зачем?
        — Знаешь, у Стругацких один персонаж говорит, что он с другой планеты — в книжке «Отель "У погибшего альпиниста"», — кстати, классический герметичный детектив. Так вот, когда этого инопланетянина просят показаться в его настоящем виде, он отвечает: «Во-первых, вряд ли вы так уж легко это переживете. А во-вторых, вряд ли я так легко это переживу».






Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service