Ковчег

Иван Безземельный
Октябрь
2003, №6
        СОЧИНЕНИЯ ЕЛЕНЫ ШВАРЦ. В 2 тт. СПб., «Пушкинский Фонд», 2002.
        В советское время выход двухтомника (вслед за однотомником) означал повышение писателя в чине — производство, положим, из генерал-майоров в генерал-лейтенанты. В наше время единой для всех табели о рангах со строгой системой субординации нет — и слава Богу. И все-таки выход в «Пушкинском Фонде» двухтомника Елены Шварц — событие значимое. И не только потому, что в руках у читателя наконец полный авторский свод поэта, все, что он после тридцати пяти лет работы счел достойным представить на суд публики.
        И сам выход двухтомника, и то, что он сразу же был замечен СМИ, в том числе электронными, — знак успеха. А успех Шварц (я говорю об успехе за пределами круга поклонников ленинградской неофициальной поэзии, еще в начале восьмидесятых до отказа заполнявших зал на ее выступлениях в Клубе-81) замечателен тем, что совершенно не детерминирован литературными и социальными процессами последнего десятилетия, а, напротив, состоялся вопреки им. В комичной свалке «традиционалистов», апеллирующих к советской интеллигентской поэтике (которая по недоразумению кажется им «классической»), и так называемых постмодернистов она одинаково чужда обеим спорящим сторонам. Комплекс идей, отразившийся в ее стихах, едва ли близок любителям Барта и Деррида, как, впрочем, и поклонникам Ивана Ильина или Исайи Берлина. Шварц — редкий и отрадный пример того, что собственно литературных талантов иногда оказывается достаточно для славы. Религиозная, интеллектуальная, философская составляющая поэзии Шварц ей — в этом смысле! — порою не подмога, а помеха. Во всяком случае, я знаю людей, не разделяющих того отношения к миру, которое лежит в основе поэзии Шварц, — и все же беззащитных перед ее стихами. Перед стихами семидесятых:

        ...Вот-вот цветы взойдут, алея,
        На ребрах у ключиц, на голове.
        Напишут в травнике — Elena arborea,
        Во льдистой водится она Гиперборее,
        Садах кирпичных, каменной траве.
        Из глаз полезли темные гвоздики,
        Я — куст из роз и незабудок сразу,
        Как будто мне привил садовник дикий
        Тяжелую цветочную проказу...

        И перед строками из последних книг:

        ...Звезды, звезды — это только гвозди,
        Вбитые из вечности в глазницы,
        Четырехугольные, тупые,
        Купленные в скобяной столице...

        Что же нового открывает двухтомник в сравнении с однотомным собранием, выпущенным сравнительно недавно издательством «Инапресс»? Еще шире и многообразней кажется мир автора: в стихах Шварц упомянуто огромное количество предметов или явлений из абсолютно всех сфер бытия, от западной и восточной мистики и политической истории до ботаники и орнитологии. Петербург Достоевского (и современный Петербург) соседствует с Римом эпохи Августа, с Китаем Пу-сун-лина, со стигматами Франциска Ассизского, с хасидскими и дзен-буддистскими мотивами — и все эти миры проникают друг в друга и причудливо смешиваются. Но ощущения эклектики и перегруженности не возникает: создается впечатление, что поэт строит ковчег, на который грузит все — чистые и нечистые — явления бытия в строго отобранных, но бесконечно многообразных образцах.

        Всех надо Ною накормить,
        Всех, кого запер в сундуке —
        В подвалах — тигров, в клетках — птиц,
        Да и своих на чердаке.

        На этот «сундук» с запертыми в нем тварями и вещами автор (и читатель) может смотреть свысока, с любопытством или умилением («Какие куколки, / марионеточки! / Да были ли вы вправду, / деточки?»). А может и сам оказаться его обитателем. Масштабы мира и человека подвижны. Нет ничего априорно большого и априорно малого. Стремительные и мгновенные изменения масштабов и соотношений порождают тот особый юмор, которым проникнута поэзия Шварц и который так же органично присущ ей, как экуменистические идеи или дионисийское надрывное упоение. Китайский маг — сторож Семеныч-кривой угощает статуи драконов Ши-цзя на невской набережной пельменями из пельменной; святые трех религий живут в питерской коммуналке вместе с «проводницей Веркой»; Библия травестируется, пересказывается языком чуть ли не Маршака и Чуковского:

        ...Юдифь летает синей белкой
        И орехи грызет и твердит: Олоферн, Олоферн...

        В «Трудах и днях Лавинии» — одном из главных произведений Шварц — целая энциклопедия духовных сущностей, с которыми сталкивается одинокая человеческая душа, оказывается переведенной на язык детски конкретных и детски выразительных образов: почти загадочная Аббатиса, погоняющая солнце хворостинкой, — «старенькая такая старушка», «чудище в башне», ангел-волк, ангел-лев... И вот такое существо:

        У нас в монастыре
        Крещеный черт живет.
        То Псалтырь читает,
        То цепь свою грызет.

        Но это провоцирующее простодушие не должно вводить в заблуждение: поэт не жертвует ни присущей ему сложностью самоощущения, ни высокой требовательностью к человеку. Его отношения с Богом — вечная влюбленная война, в которой не может быть победителя, вечная игра, вечная смена отношений:

        ...Ты как халат, тебя надели, Бог над тобою и внутри,
        Ты ломок, тонок, ты крошишься фарфоровою чашкой. В ней
        Просвечивает Бог, наверно — мне это все видней, видней.
        Он скорлупу твою земную проклевывает на глазах,
        Ты ходишь сгорбившись, еще бы — кто на твоих сидит плечах...

        В свое время Рильке, только побывав именно в России, смог написать стихи про Бога-соседа, томящегося бессонницей в пустой зале. Но почему-то как раз русской поэзии всегда не хватало этого ощущения непосредственного и интимного соприкосновения с абсолютным и вечным, когда понятия «высокого» и «низкого», священного и профанного уже утрачивают смысл. Поэзия Шварц в известной степени восполняет это зияние.
        Первый том собрания составляет лирика. При последовательном чтении видно, что в каждый период творчества поэта «простые», лаконичные по структуре стихотворения чередуются с многоплановыми, изощренными по образному и интонационному строю, полифоничными. Рядом со «Старостью княгини Дашковой»(1967) — «Баллада, которую в конце схватывает паралич» (1969); рядом с «Распродажей библиотеки историка» (1974) — «Элегия на рентгеновский снимок моего черепа» (1973); рядом с удивительно тонкой «Вороной в монастыре» (1981) и таким же простым, но жестким, страшным стихотворением «Глухонемой и взрослый сын...» — «Неугомонный истукан» и «Память псалма», рядом с пленительно-простодушным «Переездом» и «Девятисвечником», этим шедевром примитивистской поэтики — «Детский сад через тридцать лет».
        Стихи девяностых годов и рубежа столетий во многом отличаются от прежних: в них меньше потрясающих сознание образных конструкций, великолепного озорства, свирепо-чувственных зрительных образов; зато интонация стала гораздо гибче и подвижнее, эмоциональный диапазон поэта расширился: оказалось, что Шварц доступны и усталая элегическая интонация (мотивированная неизбывным иссяканием «сил жизни») — в таких стихотворениях, как «Последняя ночь» и «Заброшенная избушка», и прямое выражение мучительной боли («Sorrow», «Никого, кроме Тебя...»), и спокойная стоическая мудрость, приходящая со зрелостью. Вот как может звучать сейчас ее голос:

        ...Я просыпалась, плавно прозревая.
        Луна текла в задымленном окне.
        «Земля товарная» и «далеко до рая»,
        Шептал в висок мне кто-то, напевая:
        И больше нам не стыть в ее огне.

        Во второй том вошли крупные вещи. Среди них «маленькие поэмы» (один из любимых жанров Шварц, восходящий, по ее словам, к «Форели» Кузмина), «Кинфия», «Труды и дни Лавинии», «Арно Царт», «Прерывистая повесть о коммунальной квартире». При сравнении «масочных» вещей, таких, как знаменитая «Кинфия», и «маленьких поэм», написанных от первого лица (не менее знаменитая «Черная пасха»), видно, насколько лицо говорящего в первых однозначней и очевидней (как это ни парадоксально!), чем во вторых. Проще, следовательно, и язык, потому что в основе языковой работы Шварц — управление подвижной дистанцией между автором и так называемым «лирическим героем». Поэтому, может быть, читать Шварц надо начинать с «Кинфии», затем перейти к ранним маленьким поэмам, потом — к лирике из первого тома. Впрочем, путь к восприятию большого поэта у каждого читателя свой. А Шварц, без сомнения, — очень большой поэт.






Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service