 следующая публикация . Все публикации . предыдущая публикация  |
|
Без литературы жить можно, а без эссеистики — нет
Беседа с Александром Генисом
|
04.09.2007
Интервью:
Сергей Шпалов
|
|
|
Восторжествовавший постмодернизм смешал всё: пространство и время, культурные коды, искусства, жанры. Однако этот факт не отменяет четкого представления о каждом из смешиваемых ингредиентов. Поэтому для любого человека, интересующегося литературой, сегодня особенно важно понимание, чем эссеистика отличается от публицистики, статья от эссе, литературная критика от текущего рецензирования. Навести понятийный порядок в этой области мы попросили известного литературного критика, эссеиста и писателя Александра ГЕНИСА.
– Александр, какое место, по-вашему, занимает сегодня в России литературная критика?
– В былые времена критика заменяла собой литературу, поскольку она была социальным явлением. Поэтому Белинский был важнее Лермонтова. Сейчас, по-моему, критика исчезла: толстые журналы печатаются – их никто не читает. Вместо критики появилось рецензирование. Это, конечно, правильно, на каждую книгу должна быть рецензия. Эта традиция должна быть священной в каждой культуре. Одно время меня очень раздражала манера критики писать о себе, а не о книге. Может быть, теперь ситуация изменилась. Мне кажется, что рестораны в России сегодня интереснее литературы, и я не слежу за литературным процессом, но внимательно читаю книги моих друзей: Татьяны Толстой, Сорокина, Пелевина. Они по-прежнему кажутся мне самыми интересными авторами в современной России. Например, роман «День опричника» мне представляется самым интересным сочинением за последние пять лет.
– А, например, во Франции литература интереснее ресторанов?
– Я не могу сказать, что я знаток французской литературы. Но во Франции традиционно культурная жизнь, как и кухня, очень высококачественная. Французские философы на самом деле определяют дискурс в стране. Нормой является их участие в дискуссиях на телевидении и радио. Бернара Леви все называют БЛ – настолько он знаменит. Когда в свое время в одной газете печатались Розанов и Бердяев (газета называлась «Биржевые ведомости»), это была правильная культурная жизнь. В «Коммерсанте» не печатается ни Розанов, ни Бердяев. А когда был жив Аверинцев, много его печатали?
– Зачем, по-вашему, вообще нужна литературная критика? Вполне резонной можно считать точку зрения, отрицающую необходимость посредника между читателем и книгой.
– Критика необходима, это не я придумал. Это придумал Шкловский, слова которого я выбил бы на фронтоне Московского университета. Слова следующие: «Вы думаете, что вам не нужна критика. Вы ошибаетесь. Человек питается не тем, что он съел, а тем, что он переварил». Критика – это фермент, без него вы никогда не переварите литературное блюдо. Я не могу читать книгу без критики.
– А в Америке сегодня есть литературная критика?
– В Америке издается «New York Book Review», где печатаются лучшие рецензии. Ты можешь не читать ни одной книжки, но, читая это издание, ты будешь хорошо представлять себе, что происходит в литературе. А критика в Штатах приходит и уходит, она сильно зависит от школ и направлений. Сейчас, как и здесь, она пребывает в паршивом положении.
– Сравнение критики с ферментом очень удачно, но ведь одному нужен один фермент, другому – другой. В писаниях массы критиков я не нуждаюсь, а чьи-то суждения мне интересны. Получается, у каждого свой ранжир.
– Мне критика совершенно необходима. Она должна быть разнообразной, должны существовать разные подходы и методологии. Например, у Франца Кафки есть роман «Замок», недавно я прочитал его в четвертый раз, потом нашел антологию всех его интерпретаций. У романа двадцать восемь трактовок, я ни с одной из них не согласился, но только так можно выжать из книги все. Я не уверен, что такой подход необходим к роману «Духless», но те книги, которые составляют основу культурного человека, книги, которые должен прочесть каждый для того, чтобы его жизнь была богата и интересна, требуют богатой интерпретации. Нельзя прочитать «Улисса», не прочитав его интерпретаций. В русской литературе были гениальные интерпретаторы, именно поэтому так велика была роль гуманитариев. Причем иногда она выходила за рамки собственно русской литературы. Я всегда очень любил Наума Берковского, который написал о немецких романтиках труды такого уровня, что с ними в немецкой филологии поставить рядом нечего. Вообще русская филология была замечательной, о сегодняшнем дне промолчу.
– Вы сказали, что не интересуетесь современной литературой, а чем вы интересуетесь?
– Когда-то Элиот сказал: «После пятидесяти лет человеку лучше не читать современников». Вот я и не читаю.
– Хороший ответ на вопрос: чем занимаетесь? – не читаю.
– Читать книги – это профессия. Как сказал Черчилль: «Я читаю только ради денег и для удовольствия». Я читаю для удовольствия, а для денег я сам пишу. Профессиональное чтение – очень тяжелый труд. Нобелевский лауреат Найпол много лет зарабатывал на жизнь тем, что писал рецензии. Самым страшным последствием этого занятия стало то, что он разлюбил читать книги. Я читаю только то, что хочу, причем книгу отбираю очень тщательно. Каждую неделю я делаю часовую передачу на радио «Свобода», это примерно тридцать страниц текста, что немало. Поэтому чтение я оставляю для удовольствия. Мне всегда казалось, что критика – это дело молодых. Критику всегда хочется группы, критику всегда хочется увидеть тенденцию, критики всегда придумывают школы. Это правильно, потому что писатели рождаются в школе, но умирают они по одиночке. После определенного возраста тебя перестает интересовать алгебра, занимает только арифметика. Меня не интересует, к какой школе примыкает тот или иной писатель, меня интересуют его индивидуальные достижения. А это не критика, это литературное гурманство. Такими читателями были, например, Бродский и Борхес. Их совершенно не интересовал литературный процесс, их интересовал индивидуальный набор философий, который и составляет наш интеллект.
– Сейчас вы более активно, чем раньше, работаете в эссеистике, почему?
– Чем отличается эссе от статьи? Этот вопрос кажется терминологическим, на самом деле он мировоззренческий. В Америке между ними нет разницы, а в России есть. Для себя я ее определил следующим образом: статья мысль излагает, а эссе – изображает. Если это так, то эссе ближе к стихам, чем к статье. Раз в два-три года я выпускаю сборники эссе, сначала я пытался подбирать их по принципу тематической близости, а потом подумал: разве бывают тематически близкие сборники стихотворений. Ведь смысл сборника стихов только в одном: это отчет за определенный период времени.
– В позднюю перестройку показалось, что эссеистика начала у нас набирать силу, но очень скоро стало ясно, что она не получила развития. Это не наш жанр?
– Она получила развитие. Все пишут эссе, так же как все пишут стихи: никто их не читает, но пишут все. Эссе писать очень трудно, как и стихи. К тому же эссе нужны гораздо меньше, чем все остальное. Это опять роднит эссеистику со стихами: стихов нужно очень мало. Я недавно перебирал свою библиотеку, жена заставила меня выбросить все, что только можно. В результате больше всего пострадали стихи. Стихов необходимо немного, потому что это высококалорийная пища. То же самое и с эссе. Хотя в каждой солидной газете на Западе эссеистика присутствует обязательно. В России традиция эссе была живой и в Серебряном веке (Розанов, например, весь состоит из эссе), и в веке Золотом (например, Писарев – на самом деле настоящий эссеист, а не литературный критик). Но эссе еще вернется. Оно – необходимая составная часть литературы. Разница между эссе и стихами заключается в том, что эссе веселее читать, чем стихи, потому что оно написано прозой. Поэзия проще, потому что половину дела за поэта делает язык. «Каша манная,//Ночь туманная» – уже стихи.
– Почему вы уверены в возвращении эссеистики, если сейчас нет литературы?
– Потому что без литературы жить можно, а без эссеистики – нет. Во-первых, литература – дело наживное, во-вторых, ее место может занять кино, что, скорее всего, и случится. Эссеистика – жанр, очень подходящий для массовой печати, для Интернета, например. Мы живем в эпоху, когда столько пишут, сколько никогда в жизни не писали. Из-за Интернета, конечно. Гораздо труднее найти что-то хорошее в большой куче, чем в маленькой.
– В России всегда была сильна традиция публицистики, а не эссеистики.
– Потому что в России не было свободы, как, впрочем, нет и сейчас. С той лишь разницей, что теперь она никому не нужна. Публицистика – это гражданская борьба, а гражданскую борьбу в России с большим успехом заменили сплетни про Пугачеву. Желтая пресса заменила Сахарова: раз у нас есть свобода говорить о Пугачевой и ее симпатиях, то к чему нам разговоры о Путине?! В сущности, это разговор о гражданском обществе. Постепенно оно поднимется, пойдя другим путем, например, через Интернет.
– То есть поднимется гражданское общество, за ним публицистика, а потом эссеистика?
– Эссеистика может наслаждаться жизнью и без гражданского общества. Монтень жил в абсолютистской Франции, но ему хватало свободы! Для публицистики нужна несвобода, вызывающая гражданское сопротивление. Сегодня в России получается странная ситуация: нет ощущения, что чего-то не хватает, нравится то, что есть. Это очень интересно. Вот вы мне скажите: какой рейтинг был у Брежнева?
– Хочется сказать – ноль. Но понятно, что, если бы проводились соответствующие опросы, результат был бы сопоставимым с рейтингом Путина. Ведь и сравнивать не с кем.
– Вот именно: может быть, так всегда и было.
– И в заключение: если попытаться свести в одну точку ваши взгляды на Россию, что получится?
– Да ничего! Ваш вопрос лишен содержания! У меня нет ощущения катастрофы, у меня есть ощущение вялотекущей агонии, но это нормальное состояние. В таком состоянии пребывает большая часть мира.
– Я не понял, почему вопрос не имеет содержания?
– Потому что он подразумевает какой-то глобальный кризис.
– Ничего подобного я не имел в виду! Тем более по отношению к России, в которой я живу!
– Значит, я вас неправильно понял. Мне кажется, ничего катастрофического не будет. Хороший пример – терроризм. Эта тема кажется главной в XXI веке. А почему? Потому что мы на нее смотрим. На самом деле терроризм не имеет ни малейшего отношения к человеческой жизни, он никоим образом нам не угрожает. Я видел, как в Нью-Йорке 11 сентября рушились известные здания, в одном из них я должен был быть. Но разве это угрожает существованию Америки? Мне очень понравилась большая и умная мысль одного американского политолога, который сказал: у нас настоящую опасность представляют не угрозы, а реакция на них. Хороший пример: Первая мировая война выросла из терроризма – убийства эрцгерцога Фердинанда. Это убийство не несло ни малейшей угрозы этому миру, а реакция на него привела к мировой войне. То же самое имеет прямое отношение к сегодняшней Америке. Но не здесь нерв сегодняшнего мира! Наверное, он в Китае, в Индии, но уж точно не на Ближнем Востоке. Вся мусульманская часть мира создает четыре (!) процента продукта человечества. Это ничто! Если хватит ума не бросать атомную бомбу на Иран, все будет хорошо. Жизнь продолжится.
Американское существование после 11 сентября изменилось, но эти изменения поверхностны. Американская жизнь не может измениться кардинально, потому что она очень мало зависит от правительства. Они могут меня заставить снимать ботинки в аэропорту, но что они могут сделать еще? Жизнь в России становится такой же, как американская: независимость от правительства все увеличивается. Сейчас эта зависимость, естественно, больше, чем в Америке, но число людей, независимых от правительства, становится все больше и больше. А все, кто не зависит от правительства, не имеют к нему отношения. Поэтому русские люди постепенно выкраивают себе свою зону. Раньше жизнь в России ЦЕЛИКОМ зависела от власти, сейчас точно меньше, чем раньше. В этом и есть самая большая надежда. Если дереву не мешать расти, оно вырастет, если ему мешать расти, оно вырастет кривым, но чтобы оно не выросло, его нужно выкорчевать, как это сделали коммунисты. Сейчас в России что-то – пусть не вишневый сад, – но растет. Жизнь развивается.
|
|
