|
Фантасмагория
О книге В.Отрошенко «Персона вне достоверности»
|
Владимир Березин
Октябрь
2000, №11
|
|
|
Владислав Отрошенко. ПЕРСОНА ВНЕ ДОСТОВЕРНОСТИ. СПб., «Лимбус Пресс», 2000.
С этим писателем творятся разные чудесные вещи. Не злобные-странные, а так — забавные и причудливые. Если бы я не был свидетелем, то и не поверил бы — то одно случится, то другое. Как-то раз нас обоих перевели на немецкий язык и напечатали в одном сборнике. Я привез эту книгу Отрошенко. Развернув сборник, мы обнаружили, что там есть его биография, он значится в оглавлении, но заявленных текстов его там... нет.
Одним словом, фантасмагория.
Фантасмагорией в свое время называли, в частности, фигуры и видения, вызванные всяко разными оптическими приборами. А знатного фантасмагориста и — по совместительству — писателя Отрошенко часто сравнивают то с Борхесом, то с Гоголем. Это, конечно, неверно. Так же его можно сравнивать с Павичем и еще черт-те с кем. Сравнивать вообще всех можно со всеми. Однако к разгадкам это не приближает, не помогает понять сути текста, причудливых фигур, которые рождает книга в качестве бумажного оптического прибора. Кстати, с Гоголем у Отрошенко особая связь — в «Гоголиане», что напечатана в этом году в «Октябре», есть у него рассуждения о Гоголе и паспорте как о двух противоположностях. Рассуждение о фантасмагористе-писателе, мир которого усложнен, чудесен и искрится фантастическими превращениями, и казенной бумаге, само назначение которой — этот мир упростить, сжать в особую плоскую форму, свести к нескольким страницам, формат которых одинаков для любого путешественника. Паспорт, который хочет иметь фантасмагорист, превращается в оптический фокус, особенную и чрезвычайную бумагу, в коей самодержец российский повелевал бы всем иноземным властям склониться перед его обладателем и не то оказывать ему покровительство, не то самим искать покровительства у писателя и его государя. «Но если бы это произошло? Или, скажем иначе: если бы этот паспорт, вообразившийся Гоголю под небом Неаполя, все же существовал в многогранной природе российского государства, в которой есть место любым граням, в том числе и совершенно феерическим? Как воспринял бы Гоголь это осуществление своей фантазии? Возгордился бы он, получив такой паспорт, извлеченный им на свет благодаря тончайшему художническому чутью? <...> Ясно, что эти вопросы предполагают в художнике мелочное тщеславие. Ясно также, что подобное предположение в случае с Гоголем неправомерно. <...>
Этот образ принадлежит, быть может, в качестве юнговского архетипа коллективному бессознательному. Или даже — в качестве чистого первообраза всех паспортов на свете — платоновским небесам».
«Персона вне достоверности» словно колеблется между двумя этими полюсами — цифрами и датами и оптическим обманом, сделанным из воздуха и в воздух же то и дело превращающимся. Как превращается воздух в радугу, а потом совершает обратное превращение. Рассказы в этой книге то приобретают форму письма или документа, даже лекции, то превращаются в воспоминание или сон.
Что есть в этой книге Отрошенко? В ней есть несколько повестей под общим названием «Персона вне достоверности», есть роман «Приложение к фотоальбому», есть декалог «Двор прадеда Гриши» и рассказы. Во всех них — вкус степи да тонкий звук казацкого прошлого.
Но не завидую я какому-нибудь американскому слависту, который, расставляя русских писателей по классификационным полкам, задумается с книжкой Отрошенко в руке. Скорее всего он сунет ее на полку «Казацкие писатели». Название, кстати, совершенно фантасмагорическое, иллюзорное. И впихнет такой классификатор Отрошенко к хорошему писателю Шолохову в компанию.
Между тем казачья тема у Отрошенко особенная — будто оптический фокус. Приглядишься к какой-нибудь улице Новочеркасска — глядь, идет по ней слон, позвякивая бубенцами, пришедший прямо из королевства Бутан. Своим ходом прибрел этот слон из другого, «гималайского» рассказа. А из арки Атаманского сада выходит сам атаман Платов, герой всяческих войн и баталий. И в снах там является город «с дворцами, фонтанами и монументами, с нарядным сквером в цепной ограде близ грозного здания арсенала, с триумфальными арками и садами, с обширной, мощенной булыжником площадью, где стоит, заслоняя полнеба, дивный собор с золочеными куполами и сочно сияющими витражами в арочных окнах над пышным порталом. В этом призрачном городе, основанном, как я убежден во сне, одним доблестным генералом от кавалерии, есть озвученная ручьями, что стекают по южному склону холма, и заросшая чайными розами улица, называемая Кавказской. Где-то на этой улице, в доме с мозаикой на фронтоне и круглым окном над парадной дверью, постоянно оказываюсь, засыпая, я».
И вновь все исчезает, скрывается, будто под вуалью старой фотографии, флер которой делает людей одинаково прекрасными. Такая память бывает у взрослого человека — о детстве, где несчастья ретушированы, а радости осветлены. Том детстве, где деревья — большие, где всякая вещь имеет свой характер и свою песню, с песнями провожают покойников и встречают народившихся, где «царство пчел и стрекоз», стоит даже не банка, а крынка с молоком, где не гномы, а домовые, где начнешь шарить в поисках неведомых кладов рядом с домом, да шагнешь ночью вдоль огорода, а из колодца вдруг грянет хозяйский «голос горбатого деда Семена:
— Куда несешь мои сокровища, антихрист проклятый?! Или тебе неведомо, что я, царь Семен, бог всех раков на свете, могу превратить тебя, анчутку поганого, в дохлую курицу!»
Будто на старой, жухлой фотографии задвигали руками люди в гимнастерках и парадных мундирах, зашевелил ветер времени юбки сидящих дам и пролетела вырвавшаяся из объектива много лет назад птичка. Началась фантасмагория — чудеса внутри старого фотографического аппарата, соединение старинного ребристого его кожуха с обыкновенной гармонью, бежавшие со стеклянных пластинок персонажи и рассыпавшиеся по бумаге изображения. Одним словом, оптическое представление, иллюзия.
У Отрошенко вполне реальный линейный, тот солдат с флажком, прикрепленным к штыку, что служил ориентиром на парадах (должность, которая существовала во всех русских пехотных полках с 1821 года) и ранее назывался жалонёром, превращается в существо метафизическое: «Жалонёром, в сущности, является всякий, кто состоит по воле Всевышнего в особенных — жалонёрских отношениях с пространством. И более того. Приверженность Истине побуждает меня сказать всем, кто способен это понять: не жалонёры возникли в связи с условной необходимостью ориентироваться в пространстве при всяких в нем эволюциях, а пространство как таковое — как настойчивая неодолимая иллюзия — существует лишь благодаря жалонёрам, на которых Господь возложил обязанность поддерживать эту величественную иллюзию, сравнимую по силе и вечной загадочности только с иллюзией времени».
Надо сказать, что Отрошенко пишет, помимо прозы, традиционно называемой прозой, множество эссе — например, упомянутый корпус эссе о Гоголе, которого только ленивый не именует фантастическим реалистом. Это свойство современного литератора — писать эссе о литературе или культуре вообще. При этом иногда совершаются неожиданные открытия, которые, разумеется, тут же называются фантастическими. Но только кажется, что Отрошенко опять нажухал своих критиков, потому что те исторические неточности, что находят в его текстах, похоже, он сам же и придумал, оставил другим на потребу. Предоставил возможность критикам надуться и показать свою образованность. Высказаться и тут же запутаться самим.
Фантасмагорические все это неточности и придумки.
Писателем брошены в этой книге в котел линотипа для получения своих личных буковок буковки итальянские и аргентинские, сербские и русские «яти» из губернской типографии. Брошено туда же и наше общее советское прошлое. А потом добавлено еще что-то. Потому что во Владиславе Отрошенко осталось умение возмущаться или удивляться тому, к чему нормальный человек уже привык.
Загадок — множество. А разгадка текста, видимо, в том, что Отрошенко совершенно современный писатель, действительно испытавший влияние тех и этих, а в результате получивший себя самого. Потому что фантасмагория фантасмагорией, фокусы фокусами, а настоящие чудесные превращения случаются только с буквами, составленными в определенном порядке.
Не в обычном паспорте, где этот порядок задан раз и навсегда, а в искусно и искусственно созданном мире литературы.
|
|
