Даже не знаю, хорошо это или плохо, когда писатель при жизни становится легендой. За легендой, как правило, перестают различать то, что писатель, собственно, пишет. Имя Андрея Битова, которому завтра исполняется 70 лет, сегодня знают почти все. Но читают, как и раньше, немногие.
В 90-е годы в культурный обиход вошло модное словечко «текст». Вошло в новом качестве. «Текстом» стали называть решительно всё. Появилось выражение «мир как текст». С другой стороны, «текстом» стали называть хулиганские надписи на заборах и в общественных туалетах.
Это было время, когда Андрей Битов с его «Пушкинским домом» оказался нарасхват. После многих лет полуподпольного существования он стал писателем магистральным. Он получил все возможные и невозможные премии. Прежде «невыездной» стал разъезжать с лекциями по всему миру, чуть ли не жить в самолете. Кого-то это раздражало. Мы просто забыли, что дорога — естественное «место проживания» для русского писателя, а смена коляски на «Боинг» не суть принципиальна. Иногда казалось, что Битов одновременно находится в Ясной Поляне на писательских встречах, в Михайловском на Пушкинских днях и где-то в Дании на присуждении новой европейской награды.
Этот взрыв популярности Битова был несомненно заслуженным и справедливым после долгих лет «глухоты» и «немоты», которыми старательно облагал его глупый официоз, из последних сил затыкая все щели в распадающемся монолите соцреализма. Но одним талантом это не объяснить.
Битов, как никто из «шестидесятников», оказался конгениален новой культурной реальности. В его прозе никогда не было даже тени дидактизма. Его «Пушкинский дом» — текст, открытый для бесчисленного множества прочтений и интерпретаций. «Роман-пунктир» «Улетающий Монахов» вообще непонятно к какому жанру принадлежит. Сперва были рассказы «Дверь», «Сад», «Образ», потом повесть «Лес». Главный герой сначала был просто Мальчиком, затем вдруг обрел имя Алексей, и, наконец, автор наградил его фамилией Монахов. Рождение романа происходило в той же последовательности и временном протяжении, что и становление человека. О крупных вещах Битова никогда нельзя сказать: «она написана». Только: «пишется». Так с главной его вещью, романом «Пушкинский дом», мы знакомились на протяжении многих лет: сначала фрагментами, потом цензурованной публикацией, потом вроде бы полной, «заграничной» версией, но и она затем прирастала авторскими комментариями. Даже сегодня нельзя сказать в точности: что такое окончательный «Пушкинский дом»? По-моему, это какой-то бесконечный текст — страшная головная боль для текстологов, но зато идеальное произведение для критиков, особенно для молодых критиков, желающих блеснуть аналитическим умом и эрудицией.
Битов — не в законченности, а в продолжении. Весь русский постмодернизм вышел из «Пушкинского дома», как проза XIX века из «Шинели» Гоголя, а военная проза второй половины ХХ «В окопах Сталинграда» Виктора Некрасова. После Битова стали возможны Дмитрий Галковский с бесконечным «Бесконечным тупиком», Михаил Шишкин с его «интертекстуальностью», Владимир Шаров с его «переписыванием» истории, Анатолий Королев с погружением в подсознательное и вся современная проза «без границ».
Для создания «текста» Битов не нуждается ни в гусином пере, ни в ноутбуке. Несколько лет назад он затеял проект установки памятника Зайцу. Зайцу с большой буквы, потому что это был тот заяц, который перебежал дорогу Пушкину, когда он ехал в Петербург, чтобы якобы участвовать в восстании декабристов. Известный литературный анекдот. На самом деле Пушкина завернула назад эпидемия чумы, да и декабристом он никогда не был. Но чуме памятник не поставишь. Однако и зайцу поставить памятник в чистом поле проблематично. Сопрут в первую же ночь. Предложений были много, вплоть до такого: Зайца устанавливать ежедневно и снимать в ночное время. Не помню: был ли этот проект реализован? Но готовый рассказ — перед вами.
В 1998 году в Ясной Поляне отмечали 170-летие Толстого. Приехал Битов и должен был произнести речь возле могилы классика. Битов — мастер словесных выступлений. Поэтому предполагаемое содержание его речи обсуждалось еще накануне, потом на пути к могиле, потом возле самой могилы. Между тем сам оратор катастрофически запаздывал. И пока его не было, лично я услышал десятка три вариантов «речи Битова», которые излагали собравшиеся гости. В какой-то момент стало казаться, что к обсуждению подключился сам Лев Николаевич — столь высоко было общее напряжение.
Однако я не случайно начал с того, что легендарность писателя, его культовость порой служат ему недобрую службу. В последнее время Битова растащили на «тексты». В меньшем, разумеется, масштабе, но с ним случилось примерно то же, что и с его любимым Пушкиным, главным героем не только его блистательных эссе, но и, пожалуй, всей его крупной прозы. О Битове написано и рассказано столько, что за этим уже не видишь настоящего, подлинного писателя. Не автора каких-то эфемерных текстов «без границ», но, например, гениального рассказа «Дверь». Когда я его прочитал совсем юным человеком, то неожиданно понял, что все мои подростковые комплексы и страдания — это необыкновенно серьезно! Прочитав «Дверь», я впервые ощутил себя Личностью. Думаю, что это главная заслуга прозы Андрея Битова вообще.
Но здесь-то и кончается «текст». И начинается литература.
|
