Стениловская Ю. Краденые сны. — Мурманск: б.и., 2004. — 60 с. Юлия Стениловская родилась в 1978 году, пишет стихи, прозу и эссе, книга «Краденые сны» — первый сборник ее стихотворений. Поэтический мир Стениловской, в полном соответствии с названием сборника, напоминает сон: здесь равнозначно реальны как фантастические, так и бытовые объекты, одинаково живыми оказываются мифический герой, игрушка и человек, в одном пространстве сосуществуют и взаимодействуют разнопорядковые явления.
...истина рядом, выйдем отрядом по тропам в Китай через Алтай, где волхв А.П. Наумкин по лучу Махасатьяна принимает от учителя человечества Иисуса Христа — Майтрейи учение эволюции человека и вселенной...
(«Трансцендентный блюз»)
Чужие тексты в мире Стениловской так же реальны, как и человеческие поступки. Цикл «Игрушки» является перепевом известных детских стихотворений, герои которых оказываются перенесены из условного в реальный жизненный контекст, обрастают физиологическими метафорами или интимно звучащими каламбурами:
Танечка, Танечка-танечка таня не плачет, Мячик не тонет — улыбка, резина, пустоты...
(«Таня»)
на полу пыльной, темной комнаты мишка-мишка без ника, без лапы, без лат «ты»...
(«Мишка»)
Явления религии и культуры в текстах Стениловской не являются чем-то нереальным, отчужденным, а прямо характеризуют внутреннюю жизнь лирического героя. Стихотворение о рождении ребенка, например, заканчивается вольным цитированием-перепевом буддийского коана:
...я его обняла виновато, попросила прощения, но в нездешних туманностях глаз увидала — вселенную. Интересно, вспомнит ли он когда-нибудь Свое лицо до моего рождения
(Текст коана — «Каким было твое первоначальное лицо до твоего рождения?»)
В этом же мире равноправно существуют и мифические герои — Пенелопа, Одиссей, Ахиллес — но искаженные и включенные в новые мифы. Сдвиги мифологических сюжетов отражают конфликты внутри «я» лирического героя — например, противоборство мужского и женского начал и одновременно гендерный психологический сдвиг — Пенелопа в стихотворении «Сон Пенелопы» проживает во сне историю Одиссея.
И снова не так всё. Какой-то тягучий кошмар. Какие-то боги, герои, девицы, мужчины, Какие-то войны нелепые, просто базар. И небо, чужое и злое — с овчину. <...> ...нужно-то было сидеть лишь и ткать, а я возомнила себя Одиссеем, дура!
С другой стороны, смещение традиционных сюжетов — проявление конфликта «я» с внешним миром. Происходит не новая мифологизация, а демифологизация действительности. Никакие ценности, согласно Стениловской, невозможно возвести на пьедестал — в частности, из-за предельной изменчивости, непостоянства мира. Стениловская часто указывает на принципиально дуалистическую природу вещей: «изнанкой», продолжением геройства всегда оказывается слабость. Однозначная, односторонняя оценка явлений неверна. В стихотворении, написанном от лица Ахилла, говорится: «Я вернусь. На щите. Не героем». Карнавал мифологических масок — всего лишь форма внутренней жизни лирического героя. «Неомифологические» тексты соседствуют в книге Стениловской с текстами, где автор стремится к воссозданию непосредственных личных интонаций, — герой и «я» автора словно бы сливаются. Таков цикл «Попытки искренности».
А я похожа на всех — и мне все равно — писать со всеми одинаково или не одинаково, потому что я просто разговариваю, если они просто пишут, то это их проблемы... — пишет, то есть говорит, Юлия Стениловская в стихотворении «Попытка искренности. Дубль два». Однако в модальности «прямого говорения», если именовать так максимально прямое (насколько это возможно в поэзии) проговаривание личного опыта, написаны не только «Попытки искренности», но и вообще все тексты Стениловской — и фантасмагорические тоже. Мир воспринимается как «неподлинный»: с одной стороны — внешняя действительность, в которой существует современный человек, мир масс-медиа, мир искусственного спроса, с другой — мир внутренний. Невозможно собрать воедино свой опыт, жизнь протекает одновременно в нескольких параллельных мирах, и все они в равной степени могут быть поняты как личные. Человек может взаимодействовать с этим миром как угодно, наделяя предметы неожиданными функциями и свойствами, или остраняя их, или лишь отталкиваясь от действительности, используя ее как основу или рамку для сюрреалистических картин. Этому соответствует и лексика книги: в стихотворениях Стениловской совмещаются физиологическая метафорика, неологизмы и «высокие», традиционные поэтизмы. Ухода от действительности все-таки не происходит: «мир стал хаосом, но книга осталась образом мира...» (Ж. Делёз). В текстах Стениловской реализуется описанная Делёзом и Гваттари «ризоматическая» модель восприятия, основными свойствами которой являются: гетерогенность, игровое соединение различных семиотических кодов, не нарушающее их внутренней целостности; множественность, фрагментарность, незавершенность ризомы — она вся здесь-и-теперь, у нее нет начала или конца, она всегда в становлении. Однако одно из свойств ризомы по Делёзу и Гваттари у Стениловской явно не соблюдается: они писали, что в ризоме невозможно выделить постоянную смысловую доминанту, а у Стениловской — можно. Может быть, это прозвучит банально, но доминантой стихов Стениловской является человек, к которому можно и нужно испытать сочувствие — пусть даже неисцелимое.
Мне снилось, мама, будто я убит... еще я помню запах, сладкий запах крови и запах потревоженной травы. Хороший сон... ...когда в госпитале перечитывал неделю спустя, с оторванными ногами. Смерть пахнет горелыми кишками, падаешь не на смерть, а на живот, как оказалось....
Существование в таком мире лирическому герою Стениловской представляется безнадежным. Мотив безнадежности — один из ключевых в лучших текстах книги. Так, в стихотворении «Сон Зенона» автор пишет:
Но можно позабыть о стрелах, черепахах, Огне, агонии, агоне, страхе Не оказаться первым. Можно плюнуть И прыгать на одной ноге, в безумной Скaчке пропуская щели Пространства — времени, не ставя цели Я просыпаюсь с ощущеньем краха. Вдали Маячит Черепаха.
Это — безнадежность движения к недостижимой цели. Непостоянство, зыбкость существования отражается в плавающей гендерной оптике: так, часть текстов написана от мужского лица, часть — от женского. Тексты, написанные от женского лица, олицетворяют Eros: любовь/нежность. В лексике же этих стихотворений — обилие существительных с уменьшительными окончаниями, обращений, создающих атмосферу интимности.
...мишка-мишка, давай забудем про них, убежим гулять — однолапственно, однолюбственно — ать, ать, ать... Обещаю — я больше не буду под дождем промокать. Обещаю — я ведь взаправдашняя, мне можно верить.
Тексты, которые написаны от мужского лица, олицетворяют Thanatos: безнадежность и смерть. В борьбе мужского и женского, в фантастической реальности своих «Краденых снов» и в конфликте с реальностью внешней существует «взаправдашний» лирический герой Юлии Стениловской, в «простом разговоре» так же легко строящий свой дисгармоничный мир, как и разрушающий его. Именно потому, что интимно-личное, доверительно-человеческое, несмотря на свою изменчивость, является в этом мире наиболее значимым.
|