«Мера личности» Виктора Полещука (М.: Арго-Риск, Тверь: Kolonna Publications, 2006), как свидетельствует содержание, представляет собой избранное – из восьми (!) неизданных книг 1986–2005 гг. Печально, что из неизданных, потому что хотелось бы прочесть все: впервые я познакомился с Полещуком по арионской подборке 1998 года, тут же бросился искать книжки и очень огорчился, что таковых нет. Что удивительно, потому что даже разрозненные публикации в антологиях и периодике уже обеспечили Полещуку славу одного из лучших русских верлибристов. Книга густо заселена, протяженна во времени и пространстве, многоголоса. Цитировать эти стихи так же трудно, как цитировать кино. Да и выстроены они как кино. Чередование планов (крупные планы часто натуралистически-неприглядны), бесчисленные диалоги, монологи, перебиваемые закадровым рефлектирующим голосом, кинематографический острый монтаж – и воздух в разрывах строчек.
Полная женщина в расцвете молодости / сидит передо мной. / Почему я не в своей тарелке?/ <...> – У меня в детстве был сиамский кот, – / говорит она, – / он питался вареной рыбой / и больше ничем. / Я же вспоминаю, / как выгонял дымовушкой / сусликов из нор – / тогда мне было шесть лет. // <...> Она: кстати, еще не выяснено, археоптерикс – / это птица или динозавр с крыльями. / Я: на Марсе под песком / лежит лед. // – Рад был с вами познакомиться. / – Взаимно. // В воздухе звенит и подрагивает / ее душа – / огромная, хрупкая, светлая / люстра. // Неужели человеческие отношения – это / запустить руку под юбку / и обнаружить там тикающий будильник? / <...> – На Луне, вероятно, холодно. / – Жук по ночам не жужжит.
Это раннее стихотворение (здесь и далее цитировать приходится «пунктиром») достаточно наглядно демонстрирует манеру Полещука. Перед нами, собственно говоря, проза, и только монтаж и воздух превращают прозаический этюд в полновесные стихи. Сборник открывается стихотворением «Крик черепахи» из одноименной «книги» 1986 года, ставшим для Полещука своего рода «визитной карточкой»:
Вспоминаю бабку Марию: / родом она была с Дона, / во время войны / взяла на воспитание / мальчишку-сироту (государство / ей выделило положенную сумму) / и изготовляла черепаховые пепельницы. // <...> Вот тогда-то я и услышал, / как кричит черепаха: / то ли захлебывающееся верещание, / то ли писк, то ли тусклый шепот, / но и он постепенно смешивается / с бурчанием кипятка.
(В скобках замечу, что когда готовилась антология верлибра «Время Икс», Вячеслав Куприянов предлагал для нее другое название – «Крик черепахи».) Заключительное стихотворение книги – «Ойкумена» – представляет ощутимый контраст с первым.
Икс и Игрек движутся навстречу друг другу. / Дорога как дорога. / Могут быть кое-где рытвины, / щебень на обочине, / нет, скорее, песок, / а может быть, и глина – не знаю, не могу сказать. / Я же говорю, дорога. / <...> Двое. / Определенно осень. / Секунду! Но может быть и поздняя весна. / Только не лето / и не зима. / В высоте звенит струна. / Ни замешательства, / ни отступления, / ни слова. / Заговоришь, / и сразу выдашь себя. / Молчание. / Тише! / Тише! / Они поравнялись. / <...> Это уже невыносимо. / Нервы. / И вдруг вопль на окраине ойкумены, / и кто из них, не понять, / и почему промолчал другой, / неясно.
Этот вектор – от конкретного к общему, от изображения к умозрению – в композиции избранного, пусть и не слишком явно, но все же прослеживается и, вероятно, в какой то мере отражает реальную эволюцию поэта. Впрочем, как видно из приведенных отрывков, «картинка» у Полещука достаточно эмблематична, умозрение же вполне вещественно. Говоря о близости стихов «Меры личности» к прозе, уместно спросить – к какой именно прозе? Мне при чтении не раз вспоминался Андрей Платонов. И дело не столько даже в формальных «фигурах остранения», сколько в настойчивости и интенсивности вопрошания о человеке. Вот фрагменты стихотворения, давшего название книге:
Кино Цураюки, один из 36 гениев японской поэзии, / составитель первой антологии эпохи Хэйан, / оставил о себе крайне скудные сведения. / В 20 лет поступил в университет Ведомства церемоний, / в 29 сорвал ветку Лунного лавра, / т.е. сдал экзамен на чин, / затем служил в Ведомстве внутренних служб. / <...> Будучи в зрелом возрасте, получил должность губернатора / в провинции Тоса, что на острове Сикоку, / а через пять лет вернулся в столицу. / Как ни удивительно, дневник возвращения морем / написан от лица женщины, видимо, жены. / Ей же приписаны его стихи, / а о себе лишь вскользь. / <...> Какова же мера личности этого человека? / Очевидно, велика, однако он укрывает свое лицо в тени смирения. / Прячется или умеряет себя? / Скорбит? / <...> Здесь художник погребает себя в традиции, / чтобы бесконечно воскресать в ней. / И лишь в ХХ веке в полный рост встал вопрос: / какая традиция, / какой исток, / кто я из всех допустимых? / Чем отличается, наконец, / прикровенный человек от подпольного?
Этот-то последний вопрос и является ключом к прозопоэтическим исследованиям Виктора Полещука, методически приоткрывающим прикровенное и взламывающим подпольное:
Описать все это жирным карандашом реализма значит впасть в жестокость, но не трусость ли – уйти от вопроса?
Эту манифестацию стоило бы чем-то подкрепить, но трудно выбирать – на каждой из более чем ста страниц книги найдется такое подкрепление, и не одно. Ограничусь биографической справкой из аннотации – что тоже немаловажно, предварив ее, все же, еще одной цитатой.
В слове Родина столько горючих слез, / что эту живительную боль не избыть и на жизнь вперед. / Я долго держал свой талант в черном теле / и носил его, как безумная Ксения Некрасова / мертвого ребенка / под военным московским небом.
Родился в 1957 г. в Оренбургской области. Вырос в Душанбе. После окончания Литинститута работал редактором «Альманаха библиофила», затем вернулся в Душанбе, был ответственным секретарем журнала «Памир». С началом гражданской войны в Таджикистане после распада СССР был вынужден покинуть страну и переселиться в город Гулькевичи Краснодарского края. Публиковал стихи в антологиях «Время Икс» (1989), «Антология русского верлибра» (1991), «Нестоличная литература» (2001), журналах «Арион», «Знамя», «Дружба народов», «Звезда Востока» и др. В переводах Полещука публиковались, главным образом, стихи классических (Хафиз, Омар Хайям) и современных персидских поэтов.
|