Сорок восемь стихотворений Сергея Вольфа
С. Вольф. Маленькие боги. — СПб.: Ассоциация современной литературы «Камера хранения», [1993].
Наталья Горбаневская
Русская мысль
№4019, 3.03.1994
|
Досье: Сергей Вольф
|
|
Книга Сергея Вольфа «Маленькие боги» «открытие» поэта, произошедшее благодаря молодым издателям-поэтам, входящим в Ассоциацию современной литературы «Камера хранения». Конечно, это не столько открытие, сколько закрепление имени Вольфа-поэта на отпечатанном листе, расширение узкого круга его читателей. «Камера хранения» публиковала стихи Сергея Вольфа в каждом номере одноименного альманаха; не боясь раскрыть редакционную тайну, скажу, что и мы в «РМ» получали неопубликованные стихи Вольфа из того же источника и с радостью их печатали; и вот теперь его первый сборник выпущен той же «Камерой хранения». Уйдя тридцать лет назад в детскую литературу, Сергей Вольф как бы выпал из своего поколения, из того расцеплявшегося и разъезжавшегося, а все же скрепленного как общим прошлым, так и общим уклоном в сам- и тамиздат кружка ленинградских поэтов предвоенных годов рождения (кроме «ахматовских сирот», в него можно зачислить Еремина и Уфлянда; в начале 60-х, среди нескольких других, менее известных и справедливо или несправедливо забытых имен в этом кругу появлялся и Сергей Вольф). Вольфа, пожалуй, практически не было в самиздате (это может объясняться лишь тем, что сам поэт не отпускал стихи дальше самого близкого круга: может быть, не придавал им большого значения?). Не попал он, к счастью, и в движение следующего поколения, самоназвавшегося «второй литературой» (как кто-то верно отметил, по образцу «осетрины второй свежести»). Через головы «второй литературы» ему протянуло руку новое поколение, по литературному счету внуки. Между тем, казалось бы, именно молодые, по возрасту жаждущие яркой, очередной новизны, могли пройти мимо: так негромки, неброски эти стихи, без выверта и вывиха. Секрет их необоримого очарования легко проглядеть и трудно описать. Читая, замечаешь в них прежде всего не то, как (оригинально ли?) изъясняется и что (умно ли?) думает поэт, но то, как и что он видит и слышит, и обнаруживаешь, что уже сам вместе с ним проницательно вгдядываешься и вслушиваешься. И сквозь взгляд, сквозь слух идешь дальше, в смысл созерцаемого.
Неглубока вода под досточкой косой, Под щиколотку, нет, слегка пониже, На миллиметр-два надставлена росой И пленкою дождя с обвисшей крыши.
Как холодно стоять, разглядывая свод Небесный полукруглый или плоский А топкая река непроходима вброд. Ступни свело. Чуть ноя, гнутся доски. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Как жарко, как темно, как воздух загустел, Ни права нет, ни лева, верха, низа, Лишь глаз успел схватить, как ангел пролетел, Сорвавшись с обгорелого карниза.
(«Неглубока вода под досточкой косой...»)
Метафизика в стихах Сергея Вольфа схватывается не чистым разумом, но глазом, ухом, даже осязанием.
И истины нет в споре, Как нет ее в вине, Куда приятней в море Лежать на глубине На краешке кровати В лучах травы морской И гладить рыб Некстати Робеющей рукой. И в кустике коралла Увидеть, вдруг прозрев, Веселого хорала Трехстворчатый напев.
(«Среди овечек юных...»)
Танцующее легкомыслие «трехстворчатого напева» трехстопного ямба, одного из любимых метров Вольфа, обманчиво. Вот он скрипящий и царапающий (стихотворение «Мохнатые цветочки...»):
Из сада, как из леса, Идет надсадный звук, И дым, лишенный веса, Грибом внезапно вспух. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Их клювы костяные В пыли валяют кость, Их перья жестяные Взъерошивает злость...
Вот он опять напев, но не глубоководный, безмятежный, а земной, человечий, ударяющийся в тоску (стихотворение «Магнитными пластами...»):
Ледник не за горами, Но бродит позади, Пойдем домой дворами, Иди, иди, иди...
Вот, выстроившись попарно и взяв в третьи длинную-длинную строчку пятистопного ямба, трехстворчатый напев переходит почти в танго: («Окно раскрыто в сад...», «В клетушке тишина...», «Бреду по пуп в снегу...», «Восход не смял закат...»), приобретающее иной мелодический рисунок в каждом из этих стихотворений. А вот обычный без трехстопного соседа и сам оказавшийся довольно коротким пятистопный ямб:
Лишь пилигрим способен наяву Забредить вдруг на уровне мечты И, оставляя грязную Неву, Перенестись на Чистые Пруды.
Так будем пить покамест на Неве, Пока стаканы зябнут в синеве, Пока мороз по коже и весна. Пока Нева близка и так грязна.
Ах, как просто и легко: и летучие ямбы, и незвонкие рифмы, и игра «грязной Невы» с «Чистыми Прудами». Как будто поэт и ни при чем: сел с удочкой на берегу, а стихотворение клюнуло. Но попробуйте, о петербуржцы, москвичи, парижане, сесть с удочкой над любым водоемом, имеющимся в вашей столице, и посмотрим, будет ли с чем-нибудь рифмоваться ваш улов. В стихах Сергея Вольфа жизнь это всегда жизнь обитаемой среды («Тропа и холм божественный подарок, / Мышь не помеха, а орел в отлете»), а не отвлеченного умствования, в том числе жизнь водоема и его обитателей, от водорослей до человека (поэта). Но еще и жизнь леса и болота со зверями, зверьками, птицами и опять-таки с человеком. Главное, все сферы взаимопроницаемы, и явления разных рядов легко оказываются в одном. Так, в космографии Вольфа при сотворении мира «возникли океаны, проталины и пни». При таком подходе поэту естественно взволноваться: «Не холодно ль звезде?» или назвать свое, человеческое жилое пространство гнездовьем. А ленинградско-петербургскому поэту вдобавок естественно переплести самое реальное болото с городом, воздвигнутым на болоте:
Змея с конем Родня, а не враги. Спасут они? В болотах ли сгноят? . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Касайся кожей Ягоды болот, Не находя ни капли под рукой, На пыль похожий, Дождь кисейный льет, А волосы подернулись мукой.
(«Под небом неспокойно...»)
Заметим, что город этот нигде не назван по имени он безымянен, как лес и болото, но так же отличим, как этот лес и это болото. Он город с определенным артиклем.
И город этот будто бы припаян, Прикован, как кольцо во пасти льва, И всадник на кобыле неприкаян: За крупом тьма, а впереди Нева.
(«Невиденный проспект слегка коснулся...»)
Я выбрался к Неве. Знакомый конь Стоял один, как пень, на пьедестале. Река скрипела, чавкала, плыла...
(«Я ночью из окна увидел снег...»)
Кроме не раз возникающей Невы, которая сама по меньшей мере равна городу и поэтому не может рассматриваться как узко городской топоним, крайне изредка мелькают отдельные названия, столь общедоступные, что их уже можно считать нарицательными. (Тут исключение цитированное выше стихотворение «Лишь пилигрим способен наяву...», где имена собственные вновь обретают свою собственность, поскольку из строфы в строфу идет игра на сопоставлении московских и петербургских топонимов). Когда мы читаем: «Я с ней по Невскому прошел, зашел в кафе», Невский важен лишь как предельно городская артерия, потому что «она» сидящая на плече поэта стрекоза.
Что делать с нею? Отнести ее домой? Но, вероятно, это ей решать самой.
Так и стих Вольфа тоже, как стрекоза, «тихонько лапками суча и семеня» без крика и демонстративности сам решает, когда ему вспорхнуть с плеча поэта и как: стрекозою ли, «птичкой маленькой» или как «вспархивает сердце».
|
|