Воздух, 2021, №42

Вентилятор
Опросы

О поэтических премиях

Разгоревшийся вокруг присуждения Марии Малиновской премии «Поэзия» скандал на удивление не рассказал нам ничего нового о русской литературной жизни. Между тем вопрос о действительной и возможной роли премий в развитии русской поэзии остаётся не лишённым смысла, хотя существующие профессиональные награды для русских поэтов можно пересчитать по пальцам. По идее, премия — это не просто способ порадовать получающего её автора, но, прежде всего, некоторый сигнал — и читающей публике (на что обратить внимание), и коллегам (что сегодня кажется наиболее важным и перспективным). Отсюда вопросы:
1. Доходил ли до вас сигнал? Случалось ли, что поэтическая премия — русская или, возможно, иностранная/иноязычная — заставляла вас открыть для себя нового автора или пересмотреть отношение к уже известному?
2. А какой сигнал хотели бы подать вы? Какой премии в области русской поэзии вам не хватает? Кому из сегодняшних русских поэтов вы бы хотели вручить некую премию и за что?



Арсений Ровинский

        1. Наверное, я буду не единственным, кто назовёт Луизу Глик — к своему стыду я ничего о ней не знал до 2020 года, и даже прекрасные переводы Бориса Кокотова и Ивана Соколова каким-то образом прошли мимо меня. То есть я не то что не читал Глик до вручения премии, но даже и не слышал её имени. Это был единственный раз в моей жизни, когда Нобелевский комитет открыл для меня великого современника, и да, это было абсолютным попаданием в точку. С русскими авторами такого внезапного романа у меня случиться не может, я всё-таки достаточно много читаю по-русски и не могу себе представить, чтобы какая-либо из русских премий открыла для меня что-то новое — я, естественно, говорю исключительно о стихах. Здесь, в лучшем случае, вручение премии может оказаться приятной неожиданностью. Например, я давно люблю стихи Тани Скарынкиной, но не мог себе представить, что настолько независимый и ни на кого не похожий поэт может получить какую-либо премию. И в прошлом году это было действительно «ух ты!», но к открытию новых имён отношения не имело.
        2. Мне не хотелось бы множить поэтические премии — но, назвав какие-либо имена, я в каком-то смысле создам премию им. Ровинского, по крайней мере внутри этого предложения — а как раз этого мне хотелось бы избежать. Я серьёзно отношусь к премии Белого, к премии Драгомощенко и к «Поэзии» — и мне не кажется, что этого мало, особенно учитывая количество имён и направлений в премиальном списке «Поэзии». И ещё ведь постоянно появляются очередные жертвы литпроцесса, чающие создания новых премий, заточенных специально под них и под их приятелей по Литинституту или по посиделкам в Липках. То есть мне, честно говоря, кажется, что премий у нас достаточно. Совсем другое дело, если мы расширим этот вопрос и поговорим, например, о необходимости стипендий и резиденций для поэтов. Понятно, что в сегодняшней России это невозможно, ну или возможно исключительно в формате, подходящем под политику партии и правительства. Но бывают ведь и какие-то исключения — если я не ошибаюсь, прошедшим летом при премии Драгомощенко было организовано что-то вроде резиденции, — если да, то это именно тот формат, которого, как мне кажется, нам не хватает.
        



Игорь Лёвшин

        1. Сигналы получал и в показанном направлении следовал. И за Тумасом Транстрёмером, и за Луизой Глик — искал переводы, посматривал в оригиналы (Глик). Первая премия Марии Малиновской — и да, и нет. Я и без этого знал, следил (по мере сил, оставшихся после других необходимых, но далёких от поэзии занятий) и ценил. Но после присуждения, например, выделил время на чтение «Ямайки» (а это большой текст). Из текстов Малиновской, которые я читал, этот, кажется мне, самый сильный.
        Ну а как сигнал, привлекающий к направлениям в поэзии, — для меня вряд ли. И для многих. Примерно все здесь знают о популярных сейчас направлениях и контекстах, и у людей успели сложиться наборы примерно одних и тех же карт, но с возвышенностями и ямами по вкусу. И вряд ли сигналы тут что-то поменяют. Для меня как раз Малиновская — та, кто лихо прошлась по всем картам, миновав ямы.
        2. В 2017-м я мечтал в ФБ: вот бы учредить Премию имени Владимира Казакова (прозаическую и поэтическую — я люблю и его прозу, и стихи). Или имени Виктора Iванiва. По этому поводу даже вёл какие-то переговоры. Но моих деловых способностей и близко не хватило для такой затеи. Теперь, конечно, есть и ещё вариант: имени Васи Бородина.
        За что давать-то? Кому? Тем, конечно, кто изобретает в поэзии (ну и в прозе) что-то своё, необычное. Не «успешно развивает» и не наспех импортирует. Может, скажем, с уклоном в онейро- или в психоделическое, но совсем не обязательно. От призёров Тёрнера и Кандинского не требуется живописать под Тёрнера и Кандинского.
        



Станислав Бельский

        1. В начальную пору знакомства с современной поэзией премия Белого была чрезвычайно для меня полезна и действительно открыла даже пару десятков интересных авторов — важны были не столько списки победителей, сколько шорт-листы, которые являются более репрезентативным инструментом. Однако сейчас новых поэтов я узнаю из журнальных (прежде всего, интернет-) публикаций.
        2. Интересна была бы премия, полностью сосредоточенная на «линиях ускользания», на поэтических практиках, не укладывающихся в текущий мейнстрим. Способствующая постоянному обновлению, ретерриторизации поэтического ландшафта. Устроить её, я думаю, можно по-разному. Не может ли она быть (отдалённым) аналогом таких состязаний «второго плана», как Лига Европы или Лига Конфедераций в футболе? Авторитетных поэтов/критиков следует лишь приглашать в коллегию номинаторов (и надо проводить в ней непрерывную ротацию). Премия должна быть в максимальной степени agile — стоит награждать ею дважды в год или в ещё более коротких итерациях. Единственного победителя можно и не выявлять — достаточно сформировать короткий список, где все считались бы призёрами. Оценивать нужно скорее журнальные публикации авторов, чем отдельные тексты или книги. Следует напрямую интегрировать премию с книгопечатанием: кроме денежного приза, выпускать и небольшие сборники каждого из призёров — в том случае, когда у автора достаточно для этого удачных произведений. Правильно было бы предусмотреть и отдельные номинации (или квоты) для авторов, проживающих вне России, а также в русской провинции.
        



Андрей Сен-Сеньков

        1. Премиальные сигналы до меня доходят очень редко. Элемент случайности в выборе награждаемого настолько велик, что всерьёз к происходящему в премиальной преисподней относиться как-то не хочется. Наверно, единственный раз за последние лет двадцать — это «Бегуны» Ольги Токарчук. А так... Всё же я и так знаю, где и кого читать.
        2. Премий должно быть много. Вот прямо много. И должны они быть карнавально-игровыми, без пафоса, миллиона шведских марок и бронзовой краски, имитирующей настоящую бронзу. Ну, например, за лучшее стихотворение года об отражениях в зеркале. Или за лучшее стихотворение десятилетия о Вере Холодной. Или за лучшее стихотворение недели о квантовой механике. Смешно относиться к себе всерьёз, когда к тебе относятся смешно.
        



Андрей Тавров

        1. На каком-то этапе случалось. Например, когда-то так было с Нобелевской премией Милошу и Шимборской: стал искать их тексты и читать. Потом долго мне было не очень, что ли, интересно, кто из поэтов, особенно русских, какую премию получил. Последние лет семь стал снова обращать внимание, но не на все премии, конечно. Премия, действительно, хорошая «указка» для читателя, ибо оделяет победителя некой трудно уловимой, но безусловной социально-поэтической аурой. Больше, конечно, социальной, чем поэтической.
        2. Не хватает, кажется, премии, которая бы собирала «прекрасных чудищ» — поэтических разномастных, но уникальных зверей — от колибри до дикобраза и глубоководного удильщика. Условие — уникальность стихо-человека или человеко-стихотворения, то, к чему приходил в конце пути Мандельштам. И, конечно, «чудовищность и неповторимость (таланта)», неожиданность самого стихотворения, его тяни-толкай. Т.е. не представительство в лице автора какой-то дружной школы или тренда, а самодостаточность священного (так!) сверхуродства или сверхчудесности, чуда-юда. В большом приближении/отдалении — премия-кунсткамера.
        Премии, мне кажется достойны, хоть отчасти и авансом, ребята из «Флагов», прежде всего Соня Суркова (за продолжение дела Хлебникова), Михаил Бордуновский (за энергию наполнения и уникальную геометрию текста), Василий Савельев (за детскую непогрешимость любых высказываний), Соня Дубровская (за танец, воплощённый в слове, за чистоту народного и танцевального ритма стихов), Владимир Кошелев (за возрождение глубокого слова, за монометафорику), Любовь Баркова (за бесстрашие новизны, чувство языка). Но я лично не стал бы, хоть они и достойны, её (премию) давать. Потому что после серьёзной премии возникает порой внутренний бессознательный отказ от развития.
        Ещё — Елена Михайлик (за отчуждение от предсказуемого, за иномирность знакомого), Вадим Месяц (за отвагу иронии, неотделимой от драмы, за верность косвенности в протяжённой игре, за совершенство народного песенного инструмента), Алина Дадаева — за метафизическую телесность образной системы... Богдан Агрис (за отчаянную метафизику звука и знакомства слов в отчаянной же традиционной форме), Владимир Аристов (за многолетнюю верность «идем-форме» в статьях и ритуальном верлибре), Фёдор Сваровский (за создание промежуточного, но родного мира с иной пластикой), Кирилл Корчагин (за великую и пустынную Азию в современном тексте), Сергей Соловьёв (за именных чудовищ Индии), Александр Фролов (за отвагу в метафорах и растрескивание поверхностей)... Ну, и простите великодушно те, кого не назвал, люблю вас и ценю!
        



Николай Кононов

        По поводу первого вопроса ничего сказать не могу. Интерес всегда вызывала премия Андрея Белого до известного распада. По поводу второго — я, честно говоря, не очень-то и присматриваюсь. Большие поэты как-то собирают себя сами, и мы их рано или поздно узнаём независимо от премий, ведь настоящий текст одним касанием может обжечь навсегда, как меня когда-то обжёг «Вариант рабфака». Вот за него Фаине Гримберг я и вручил бы такую эфирную Премию премий за неиссякаемую лирическую силу и красоту. Как Блоку за «Двенадцать», его ведь тоже не наградили.
        



Владимир Аристов

        1. О наших «малых» масштабах: приведу пример — у меня была книжка Тани Скарынкиной «И все побросали ножи», но я, по сути, не заглянул в неё. Премиальный (Андрея Белого) аспект заставил взять её в руки, — и я не смог оторваться до конца. Автор нашла своё пространство между серьёзными понятиями, с каким-то сдвигом улыбки скользя между всеми и всем. О премиях на «глобальном» уровне: некоторые поэты, отмеченные Нобелевской премией в 60-е — 70-е (имена на слуху, даже не называю их), оказали сильное воздействие на меня, да и, насколько я знаю, и на других. В последние 40 лет особых поэтических сверхоткрытий, идущих от этой премии, для меня, пожалуй, не было.
        2. По поводу премий: неоднократно я слышал о том, что чем больше премий хороших и разных, тем лучше. Возможно. Но стоит высказать и критические замечания о свойствах некоторых из них. Например, премия «Поэт» представлялась авторитетной, но с самого начала были подозрения (к сожалению, оправдавшиеся), что она склоняется к тому полюсу премий, что я называю «распределительными». Присутствует некоторый ресурс — не только финансовый, но и «внимания». Есть предварительный список авторов, между которыми предполагается всё распределить. Когда, по мнению спонсоров, произошло исчерпание до дна (ведь и не может быть, как предполагалось ими, больше 12 настоящих поэтов здесь и сейчас!), премия закончилась. Премия «Поэзия», на мой взгляд, прежде всего интересна тем, что даёт длинный список отдельных стихотворений отдельных авторов, что являет уникальную, хотя и «случайную» поэтическую картину данного года. Выявление одного стихотворения странно — ведь трудно, допустим, в 1913 году (есть книжка Олега Лекманова, пытающаяся охватить все поэтические книжки, изданные тогда) выбрать «лучшее», да и десяток «лучших» стихотворений. Хотя, конечно, соревновательный азарт (и денежную важность) ничто не отменит. Но в этой и в ряде других премий вплоть до «Большой книги» всё решает группа порядка сотни экспертов. При таком количестве «фильтров» слабые тексты не проходят, избираются, в основном, достойные произведения, но принципиально новые вещи, обнаруживающие неизвестные ещё литературные области, вряд ли могут поощряться. Такое количество судящих выявляет явно или неявно господствующее мнение («есть мнение») или мнения — это важное коллективное бессознательное или сознательное суждение. Такая «соцсеть» или «нейронная сеть» определяет и намечает тенденции, но поэтические достижения истинной поэзии с её невероятностью и непредсказуемостью срезаются.
        Можно было бы предложить (хотя я, к сожалению, далёк от практических реализаций) гипотетическую поэтическую премию под названием «Автор». В ней могли бы отмечаться и живущие, и ушедшие из жизни авторы, чьи труды незабываемы или были забыты. Могли бы участвовать и только что вышедшие книги. Но должно быть ощущение некой «суммы» —- значимости для нашей, а может быть, и не только для нашей поэзии. Хотелось бы, чтобы здесь было жюри, но не больше 6-8 персонажей, вероятно, сменного (время от времени) состава. Люди разных поэтических убеждений, но чтобы было многократное обсуждение, чтобы они посмотрели друг другу «в очи», хотя может быть и заочно on-line. Найденное решение могло бы стать непредсказуемым чудесным итогом.
        



Георгий Геннис

        1. На мой взгляд, премии, и прежде всего такие, как премия Драгомощенко и «Поэзия», с их длинными списками и предваряющими окончательные решения жюри публикациями претендентов, дают общую картину современного поэтического контекста. Во всяком случае, мне это кажется наиболее важной и полезной стороной премиального процесса в целом. Сказанное отчасти (но только отчасти) относится и к премии Андрея Белого, устроенной всё-таки иным образом, хотя, разумеется, она одна из самых, а может быть, даже самая авторитетная, но не позволяющая судить о более широком круге поэтических «достижений». Благодаря лонг-листам и предварительным подборкам (в первую очередь имею в виду премию АТД) я, например, смог познакомиться с новыми интересными авторами, а в каких-то случаях более пристально посмотреть на тех, кого знал раньше. Учитывая возрастное ограничение, это знакомство с поколением поэтов. И возможность почувствовать общий вектор развития и в то же время увидеть различия в их предпочтениях и «наклонностях» представляется мне даже более ценной, чем сами итоги экспертных обсуждений и финальное объявление лауреатов.
        2. Я бы обрадовался появлению премии, присуждаемой поборникам свободного стиха. Хотя — опять же вспомним премию АТД — верлибристы уже преобладают в существующем премиальном процессе (или занимают в нём значительное место). Но, как мне кажется, их оценивают исходя из других критериев. Сам же верлибр как одна из форм поэтического высказывания, обладающего своими особенностями, своей — уже давней — традицией, своим арсеналом выразительных средств и т.п., остаётся до сих пор в тени. И, к слову сказать, недавняя вспышка возмущения части литсообщества по поводу награждения Марии Малиновской во многом свидетельствует о свежести и отчасти неосвоенности свободного стиха, ещё далеко не растратившего свой потенциал «взрывной» энергии, способной эпатировать косных и зашоренных и разрушать всякого рода условности. (Фестивали верлибра, напомню, ежегодно проводятся и всегда вызывают немалый интерес, но у них всё же другая задача.) Так вот, можно было бы подумать о разных номинациях: верлибр философский, лирический, верлибр абсурдистский, верлибр, тяготеющий к поэтике Айги, верлибр, условно продолжающий традицию Бурича, верлибр «документальный», например, — да мало ли что ещё. Критики и филологи, изучающие проблему, думаю, сумеют необходимые критерии и в целом регламент такой премии разработать... Что же касается последнего подвопроса, то затрудняюсь на него ответить. Те поэты, которые мне интересны и которых читаю, вроде бы не обделены вниманием. Пожалуй, можно было бы отметить — вот только какой премией? — Олега Шатыбелко как создателя Галы Пушкаренко с «её» невероятным физиологично-философским эпосом-приключением. И особого поощрения, на мой взгляд, заслуживают сильные, экспрессивные верлибры Ирины Котовой, возможно, достойные и выдвижения на премию Андрея Белого.
        



Алексей Прокопьев

        1. На первый вопрос я бы ответил a contrario. Вот если бы у (со)учредителей премии «Московский счёт» не сработал постсоветский рефлекс и они бы включили в неё номинацию «поэтический перевод», я точно скажу, мы бы каждый год узнавали много нового и интересного. Это были бы очень заметные сигналы!
        2. Да, я бы с удовольствием учредил премию за поэтический перевод, которая вручалась бы не «профессиональному» переводчику, а поэту. Возникающие при этом вопросы, как-то: кого считать непрофессиональным переводчиком, критерии отбора, кто бы мог её учредить (может быть, даже я?), где и как основать премиальный фонд, примерный устав и пр., — выношу за скобки.
        



Андрей Родионов

        1. Да, я пользовался охотно с юности результатами работы нобелевского комитета, потом и нашими премиальными листами. Удобно, хотя бы имена все запомнить для начала. Читал и читаю лауреатов современных премий и пользуюсь этими знаниями в культуртрегерстве своём. Во всероссийском слэме сигнал всегда реально считывается. Например, в финале — яркие политические тексты (пример — Анна Русс). Премия «Поэзия» — ровно тот же сигнал. Вряд ли это совпадение.
        2. Я бы хотел вручить премию за самый большой тираж, за самое большое количество просмотров, за преследования, за вызываемую творческой единицей опасность. Каким авторам? Формулировок не придумал, но вот, например, таким: Oxxxymiron, Вера Полозкова, Галина Рымбу, Дмитрий Данилов, Андрей Сен-Сеньков.
        



Ирина Котова

        1. Как известно, каждая из поэтических премий в России охватывает определённый поэтический сегмент. Есть премии, результаты которых меня никак не интересуют. Вернее, я отстраняюсь от их результатов, дабы не огорчаться. Но итоги некоторых очень даже отслеживаю. Премия Андрея Белого для меня теперь довольно предсказуема. Но для человека, только вошедшего в литературу, может быть принципиально важной. В финал, как правило, выходят известные и любимые мной авторы, каждый из которых этой премии достоин. И уже неважно, кто в конечном счёте становится победителем. Премия Аркадия Драгомощенко, до моего пристального знакомства с поэзией молодого поколения, приносила сюрпризы, и во многом именно благодаря ей у меня появились представления о трансформации языка современной литературы. Премия «Поэзия» пытается эпатировать неожиданными результатами, и ей это удаётся. Ничего нового для себя в текстах победителей, стихи которых очень люблю, я пока не открыла, но зато эта премия наглядно выявила новые тенденции, которые радуют. Верлибр из экзотического зоопарка переместился если не в дикую природу, то хотя бы на городские улицы. Прямое высказывание тоже стало жизнеспособно. Значит, русский поэтический язык всё-таки развивается наряду с другими языками, как бы ни давила на педаль тормоза и ни пускала мыльные пузыри силлабо-тоника.
        Открытием, пришедшим через зарубежные премии, в последнее время для меня стала Луиза Глюк. Нельзя сказать, что её стихотворения сдвинули тектонические плиты внутри, но точка видения окружающего дала почву для размышлений.
        Знаковой для меня является премия «Со-творчество», организованная Владимиром Коркуновым. Как для члена жюри, особенное значение для меня имеют тексты, написанные слепоглухими. Порой возникает ощущение, что вакуум рождает слово. Понятно, что во всех случаях этот вакуум относителен. Но слова в паузах этого вакуума видятся как шуршащие белоснежные простыни, развешенные на фоне ярко-синего неба.
        2. Мне бы хотелось, чтобы поэзия не ориентировалась на «в столбик или не в столбик», «в рифму или не в рифму», а стала абсолютно свободной. Здесь не имеется в виду полное разрушение формы, скорее — раскрытие дыхания. Хотя бы потому, что терять-то поэзии и тем, кто её создаёт, особенно нечего. 80% из того, что появляется сейчас в сетях и журналах, заковано в рамки глубоко закомплексованного мышления. В последнее время в наше подсознание ещё и постепенно внедряется внутренний цензор, которого можно поначалу просто не заметить, а потом, увы, стать его частью. И это по-настоящему страшно.
        Наверно, мне хотелось бы создать премию, которая бы каждый год давалась за разное, связанное как с поэтическим языком, так и с личными качествами автора. Например — за свободу, смелость, неожиданность, безрассудство, историзм, за поэзию в поэзии и так далее. Можно было бы придумать, например, «Премию птицы» и дать её Васе Бородину, хотя его уже нет с нами. Ещё мне всё время хочется одарить какой-нибудь премией Александра Курбатова. Видимо, потому, что он очень непосредственный. Либо утвердить, например, премию за самое краткое и ёмкое произведение, а председателем жюри избрать Андрея Черкасова.
        



Полина Барскова

        Дискуссия о результатах последнего раунда премии «Поэзия» показалась мне одновременно яркой, как это бывает с аутентичными скандалами, и поучительной: она поучила/убедила меня снова подумать о силах и направлениях в нашей поэзии сегодня. Всё же одна из составляющих хорошего литературного скандала — это обнажение «скрытых», припорошённых повседневностью процессов. Каковы же результаты этого обнажения, что я (у)видел: разные представления о том, «что же такое поэзия», не обязательно представляются соединимыми на одной карте их адептам. Как в фильмах про мафию, разные семьи настаивают на переделе территории или, наоборот, на нежелательности или невозможности этого передела. Поразительно, как много комментаторов настаивают на своём абсолютном знании, кто или что в поэзии (не)желательно. Впрочем, можно также предположить, что спор это старый, Юрий Тынянов написал об одном из его первых витков важную книгу «Архаисты/Новаторы», которую ему рекомендовали позже переименовать в «Архаисты и новаторы».
        Тут, конечно, любопытно смотреть на это американским, скажем, взглядом: американскому читателю фраза «это не поэзия» вряд ли представляется возможной: здесь поэзией считается то, что так себя называет и умеет привлечь к себе внимание. Естественно, меняются поветрия и тенденции, но сложно представить себе текст, который бы захотели выгнать из варежки «поэзия» по формальным признакам (с содержанием сейчас, во время «режима отмены», всё сложнее). Поскольку я занимаю идеально бесхребетную и сладостно гибкую позицию, что интересное письмо — это письмо разнообразное, превращающееся (то есть мне интересно переводить в язык/момент этого «сегодня» то Тютчева, то Кияновскую, то Гуро, то Бодлера, то Викторию Ченг), постольку идея выбора одного способа кажется мне поразительной в своём вынужденном целомудрии, обеднении, сужении возможностей.
        Ещё один срез, видимый мне в результате дискуссии: любопытная роль в этой Войне Роз популярной поэзии, то есть поэзии, чья задача — делать читателю красиво и заведомо приятно. Практиков у этого рода поэзии тьмы, да и лидеров немало, назову хотя бы фантастическое существо Дмитрия Быкова. Естественно, у этой поэзии есть свои важные и полезные задачи — поражает то, что многим комментаторам эти задачи кажутся единственно важными. Отличительным качеством данного вида поэзии мне кажется то, что это поэзия именно повторения пройденного: нужно, чтобы данное упражнение языка было усвоено и пережито, чтобы язык уже двинулся дальше. Чтобы он развивался, конечно, необходимо различие, езда в незнаемое, зачастую — риск, неудача, провал.
        Сама возможность наблюдать все эти явления показывает, что премия «Поэзия» очень любопытна. Остроумец и провокатор Пуханов снова придумал полезный механизм литературы.
        К более прагматическим вопросам: я всё же редко следую за решениями жюри в своём выборе чтения, слежу за парой дюжин избранных мной сильных, круг их что-то не очень стремительно меняется, большинство из них вполне обласкано бедным светом нашего критического сообщества.
        Я была бы рада введению форм похвалы и ласкания для тех, кто обрабатывает (или нарушает?) границу между поэзией и прозой, гибридизируя и опыляя.
        А в принципе, мне кажется, нужно больше институций (призов, стипендий, особенно — резидентур со стипендиями) для отдельных, новых книг поэзии, написанных на различных этапах литературной судьбы (не только её рассветов и закатов), которая, по определению, пытает и дарит нас взлётами и падениями. (Подпись: седеющая вундеркинд.)
        



Алексей Цветков

        На протяжении последних лет десяти, а может быть, и дольше (счёт утерян), я являюсь членом финального жюри одного из довольно популярных в РФ поэтических конкурсов, старательно вычитываю десять присланных подборок, высчитываю баллы, проставляю места и отсылаю организаторам. И вот результат многолетних наблюдений: за всё это время мой фаворит ни разу не стал победителем. Хочу сразу отметить при этом, что я не считаю себя недосягаемым эталоном художественного вкуса и допускаю существование других. Тем не менее, такое постоянство начинает мне досаждать.
        Кроме того, наблюдая за другими конкурсами и премиями, я могу сказать, что крайне редко выбор победителя совпадает с моим собственным. При этом я стараюсь по возможности судить не с позиции эксперта, а воображая мнение гипотетического читателя, достаточно образованного и интересующегося жанром, но не имеющего в этих скачках знакомой лошади, которой невольно тянет оказать предпочтение. Беда в том, что в этой позиции трудно удержаться: аудитория хотя бы гипотетически нелицеприятных читателей слишком невелика, маска эксперта имеет свойство прирастать к лицу, премии присуждают лошади и хозяева конных заводов своим же лошадям, и неизбежные пристрастия слишком часто одерживают верх.
        Поэтические состязания в том или ином виде существовали всегда, здесь можно вспомнить знаменитую балладу Франсуа Вийона, представленную на одно из таких состязаний, хотя я не помню, вышел ли он победителем, и не уверен, что его судили именно эксперты. Но сегодня, общаясь довольно тесно с другими подобными экспертами, я вижу, что веры даже в приблизительную иерархию поэтических дарований и техник в них довольно мало. Между тем, что же собственно такое институт премий и конкурсов, если не выстраивание таких иерархий, и разве вера в них — не необходимое условие? Слишком часто получается, что на конкурсе яблок побеждает апельсин.
        Мой неизбежный вывод — все эти премии лучше отменить. Во-первых, ввиду цеховой инцестуальности, коррупции в них не избежать. Во-вторых, слишком часто вместо ожидаемых почестей победитель получает некрасивую потасовку вокруг своего триумфа — свидетелями одной из таких мы только что были.
        С другой стороны, я понимаю, что это не выход, что мы таким образом ликвидируем одно из немногих, в отсутствие массовых тиражей и аудиторий, орудий поощрения молодых дарований (старые я бы точно запретил поощрять — они уже своё получили, а если не получили, то и поделом). Если не прибегать к крайним мерам, то необходимы как минимум две реформы. Во-первых, это поиски оптимальной организации жюри — идеал недосягаем, но коррупцию устранить крайне трудно. Поиски, конечно, ведутся с момента возникновения состязаний, очевидного успеха до сих пор не было, а любые новые меры можно обойти, и тут у меня никаких свежих идей. Но во-вторых, и это вполне реализуемо, отменить должность увенчанного лаврами короля поэтов, оставив это на усмотрение аудитории, и присуждать премии в строго очерченных пределах: апельсиновые — апельсинам, яблочные — яблокам. Так, по крайней мере, можно будет уменьшить масштабы неизбежного кровопролития.
        



Ирина Машинская

        1. Возможно, было, но я не могу вспомнить такого случая. Разве что Ольга Токарчук — премия напомнила о том, что я давно собиралась прочитать её большие вещи (которые я всё равно с тех пор ещё не прочла). Моё чтение направляется какими-то другими указателями и метками, порой и для меня самой неожиданными. Я ищу по наитию, с кочки на кочку.
        Я обратила внимание на стихотворение Малиновской и выделила его для себя сразу, когда случайно наткнулась на него в Фейсбуке. Оно оставило необычное впечатление, произвело какую-то работу (в физическом смысле) со мной как с читателем — я его запомнила и, услышав новость, сразу поняла, о каком именно тексте речь. До этого я уже была знакома и с работой Маши как редактора «Лиterraтуры», и с её стихами (выступление в Москве на Биеннале, её книжечка тогда же, в «InВерсии», которую я именно потому с радостью и интересом увезла домой). Узнав о премии, я порадовалась за неё, но это ничего не добавило к моему читательскому опыту.
        2. Так как я сама не пользуюсь премиями как указателями, я и смотрю на них нейтрально, как на новости «из мира культуры». Премии в лучшем случае что-то уточняют в моём понимании происходящих в литературе процессов. Они никак не определяют, что (для меня) важно и перспективно, тем более что я даже не уверена, что мы все одинаково понимаем это слово: «перспективно», — прежде всего, потому что не верю в поступательное развитие искусства и, в частности, литературы.
        Но иногда мне хочется привлечь внимание к тому, что, как мне кажется, вниманием так или иначе обойдено. Тогда я пишу эссе или статью. Я не знаю, можно ли считать это сигналом, а если да, то сколь многие его вообще поймают, потому что я всё-таки ощущаю себя на периферии литературного мира. Но я делаю, что успеваю. Раньше я издавала «Стороны света», и это тоже была возможность показать что-то, публикуя в журнале текст или текст о тексте. Теперь только Cardinal Points, но это уже другая, англоязычная аудитория.
        Я знаю, что, отвечая на этот вопрос, я несколько противоречу сказанному выше, но повторюсь, что я говорила лишь о своём отношении к сигналам, который явно отличается от отношения моих коллег.
        Так как я в последние годы поневоле оказалась в мире перевода, меня волнует то, что происходит в этой области: перепроизводство «переводов» скоростных, безличностных (то есть потеря определённости голоса автора: оригинала или перевода или какого-то третьего, небывалого ещё автора-персонажа), практически подстрочников, причём подстрочников, значительно ухудшенных «поэтичностью», вообще огромное количество халтуры. Поэтому я особенно ценю работу неспешно работающих мастеров, таких, как например, Григорий Стариковский, годами роющих, как говорил о Хлебникове Мандельштам, как кроты, вдумчиво, глубоко — и очень медленно. Особенно тех, кто делает это, как он, школьный учитель, выкраивая трудновыкраиваемое время. Так что я предложила бы премию за выдающиеся достижения медленного труда.
        И ещё за анахронизм поэтики. Не за архаику, потому что часто такие поэты как раз новаторы, а именно: за не-современность, анти-современность, если угодно, за труд на обочине «литературного процесса», за принципиальную (по характеру, ставящимся задачам, стилю работы в литературе) заведомую невписываемость в любой тренд.
        И ещё третью, раз уж представилась возможность об этом сказать. Мне кажется, что авторы не совсем представляют себе, что это такое: самостоятельно издавать независимый журнал, особенно печатный. Годами оплачивая его собственными дневными трудами в областях, далёких от литературы; ночами редактируя и разбираясь с потоком почты (удивительно, и через три года после закрытия «Сторон света» я всё ещё получаю уйму инерционного самотёка). Сколько там технического и т.п. совсем не литературного труда. Сколько испорченных отношений с малознакомыми, но обидчивыми авторами, которым не придёт в голову обижаться на «толстый» журнал. Чтó вообще для этих редакторов-одиночек означает опасное слово: периодическое издание. Это знают только те, кто пробовал. Вот я и давала бы премию (лучше денежную) таким людям. История 300 лет русской литературы ведь в большой степени — история журналов, начиная с (не случайно!) «Трудолюбивой пчелы». Возможно, ввела бы две категории: независимые журналы метрополии и независимые зарубежные (как, например, «Двоеточие», и не только). Потому что издание журнала в эмиграции имеет свои дополнительные и зачастую огорчительные особенности.
        



Виталий Лехциер

        1. Я помню, как несколько раз поэтическая премия провоцировала весьма полезные экспертные дискуссии (в Сети и не только) о современном фрейме поэтического — так было, например, когда в 2015 году российскую национальную премию «Поэт» получил Юлий Ким или в 2016 году Нобелевскую премию получил Боб Дилан. То есть для меня это были интересные кейсы из области социологии поэзии, поскольку, разумеется, такие премии воленс-ноленс постулируют своими решениями то или иное понимание поэтического и либо нарушают, либо подтверждают те ожидания от поэзии, которые имеются в самых разных профессиональных и непрофессиональных средах. Для исследователя фреймов в поле литературы, их исторической динамики премиальные решения и дискуссии вокруг них — очень ценный материал. Иногда Нобелевская премия как бы подтверждала некоторые мои знания и вкусы, как например, премирование Тумаса Транстрёмера в 2011 году, а иногда действительно открывала новое имя. Так произошло в прошлом году с премией американской поэтессе Луизе Глик, о которой я до того, к сожалению, ничего не слышал и не читал. А зря, потому что у неё — судя по публикуемым переводам — очень хорошие стихи.
        Что касается российских поэтических премий... Несколько лет я был номинатором одной из них (имени Драгомощенко), и именно в ходе работы номинатора какие-то новые молодые имена для меня действительно открывались. Впрочем, и наблюдая за премией уже со стороны, тоже отмечаешь для себя (например, как для редактора) каких-то не известных ранее поэтов. Премия Белого и своим шортом, и своими обсуждениями короткого списка, и речами о победителях даёт очень ценную и профессиональную навигацию. Даже несмотря на то, что вроде бы знаешь поле русской поэзии, акценты и выводы, которые делаются в рамках премиальных событий (Премии Белого), весьма помогают ориентироваться. Премия «Лицей» или премия «Поэзия», то, что происходит с ними в последние годы, для меня ценны как кейсы социологии литературного процесса. Весьма характерны колебания этих премий, их эстетические флуктуации, но всё-таки постепенное, как мне кажется, движение (особенно «Поэзии», что не может не радовать) в сторону актуальной поэзии, нарушения тех надежд, которые возлагали на неё представители государственно-консервативного сегмента литературного поля. Хотя нужно признать, что пока эти премии, говоря языком физики, находятся в неравновесном состоянии, в ситуации развилки, и их аттрактивный идеал ещё не вполне понятен.
        2. Мне не хватает двух премий. Во-первых, премии имени Дмитрия Александровича Пригова. Я думаю, это будет мощная поддержка конкретистско-концептуалистского мышления в современной поэзии. Такая премия, в том числе, может быть премией для молодых авторов. Мы знаем, что премия Драгомощенко тоже включает подобные эстетики и поэтики, но имя её патрона всё время провоцирует споры на эту тему, да и крен в сторону определённого типа письма там всё-таки есть. Поэтому необходим другой премиальный полюс для молодой актуальной поэзии.
        Во-вторых, нужна премия или, возможно, специальный фонд, которые бы поддерживали создание и развитие институтов актуальной поэзии в регионах — форматов литучебы, издательств, фестивалей, семинаров и пр. Это была бы очень важная деколониальная кураторская политика, хотя бы отчасти выравнивающая литературную ситуацию в столицах и регионах и создающая для молодых авторов из регионов альтернативные лифты. Я думаю, что это нужно делать прямо срочно, потому что в основном литпроцесс в регионах форматируется государственными институциями литературы, транслирующими нынешнюю государственную идеологию, и институциями популярной культуры, причём сегодня эти два сегмента литературного поля чаще всего образуют причудливые сочетания. Вот примерно то, что происходит в рамках Красноярской ярмарки книжной культуры (я имею в виду содержательную сторону этой ярмарки), должно происходить в каждом крупном регионе России, во всяком случае там, где есть центры актуальной поэзии.
        



Александр Бараш

        1. Я по профессиональной необходимости, как, конечно, и большинство коллег, обычно читаю тех, кого не знал раньше, и тех, кто мне интересен. Премии, кажется, ни разу не открывали мне кого-то совершенно нового. У Д. А. Пригова на стене в коридоре квартиры в Беляево висела в 1980-е годы карта литературной иерархии, насколько помню — со званиями, от генералов до младшего командного состава. Если мыслить иерархиями, премии, понятно, придают такой пирамиде живость, в ней происходят «подвижки». К новизне премированных текстов и поэтик это вряд ли имеет прямое отношение — скорее, к тому, какая поэтика, какого тысячелетия — у нас на дворе, действенна сегодня. И не в меньшей, вероятно, степени — к удачности каких-то «коммуникативных стратегий» и к способности вызывать эмпатию.
        Не помню случаев, чтобы премии заставили меня пересмотреть отношение к уже известному. Скорее всего, они продвигают или укрепляют статус, подтверждают «звание». Текст Марии Малиновской, получивший последнюю премию «Поэзия», я прочитал, как и многие литературные друзья по ФБ, ещё в ленте ФБ, и это умное, талантливое высказывание запомнилось с того времени. Последнее запомнившееся премиальное событие в иноязычной литературе — присуждение израильской премии имени Йегуды Амихая (которого я много переводил) уже хорошо известному в современной ивритской поэзии Натану Вассерману (которого я тоже переводил): благодаря премии произошло дальнейшее укрепление реноме замечательного поэта.
        2. Хорошо было бы возобновить масштабную премию для авторов, пишущих по-русски за пределами языковой метрополии (возобновить — поскольку некоторое время назад существовала «Русская премия» с тем же общим форматом). Цель новой премии: отметить в творчестве авторов, живущих в Америке, Израиле, Европе, то, что отличается от создающегося в России. Привнесение других культурных, исторических, психологических контекстов плодотворно для любой литературы. Расширяет границы восприятия мира, помогает осознать соотношение между своей и мировой культурами. Уже около ста лет, с первых волн массовой эмиграции, в другой жизни оказались — и стали её частью — многие значительные писатели. Но рефлексии о различии создаваемого на русском языке внутри и извне России, о том, чем обогащает русскоязычный мир литература, транслирующая иной, не российский опыт, было очень мало. Новая премия могла бы помочь понять и поддержать этот процесс. Называться она могла бы Международная русская литература (МРЛ). Когда-то я предлагал эту идею (в одноимённой статье в журнале «Зеркало», № 9-10, 1999). По-моему, имеет смысл возобновить этот разговор.
        



Елена Глазова

        1. Оговорю сразу, что премии я считаю неким необходимым злом литературного процесса, так как они плодят много ненужных страстей, а также «вводят в искушение» лауреатов и остальных участников литературного процесса, поддерживая иерархические системы (без которых, увы, как показывает практика, существование литературного процесса ставилось бы под вопрос). Безусловно, «сигнал» до меня доходил, в тот период моей жизни, когда я пыталась разобраться в современном процессе русской поэзии: я тогда себе слабо представляла, на какие ориентиры мне следует равняться, и сведения о лауреатах (премия Андрея Белого, премия «Дебют» и проч.) выступали чем-то вроде информационной подпитки для меня в дальнейших исканиях. В тот временной отрезок, когда я уже многие вопросы для себя прояснила, премия Аркадия Драгомощенко стала для меня большим источником вдохновения (таковой и является по сей день), потому, скрепя сердце, я всё же являюсь сторонником инициатив, подобной этой, поскольку они позитивно влияют на развитие интеллектуальной мысли в определённой среде.
        2. Мне кажется, большим шагом на пути интеграционного процесса у нас в Латвии было бы учреждение латвийской государственной премии для русскоязычных литераторов (в области прозы, поэзии, критики) — по примеру Эстонии, где такая премия существует и ни у кого не вызывает сомнения ценность русскоязычных авторов и их творчества в контексте страны. В Латвии же русскоязычные авторы воспринимаются как какой-то пережиток или некая неуместность. В частности, мне часто приходится отвечать на вопрос: «А почему вы пишете на русском? Почему не на латышском?» — и достаточно элегантного ответа я пока не удосужилась изобрести, к сожалению. Разумеется, проект такой премии выглядит утопически, поскольку любая премия является также политическим высказыванием, а на данном этапе развития латвийского общества такие высказывания не выглядят реалистичными.
        



Дмитрий Данилов

        1. Пожалуй, нет. Не могу сказать, что итоги какой-то поэтической премии открыли для меня что-то новое. Обычно побеждают уже известные мне авторы. По крайней мере, не могу ничего такого вспомнить сейчас.
        2. Мне кажется, не хватает общенационально значимой премии за лучшую поэтическую книгу года. Есть хорошая премия «Московский счёт», но она ограничена московской выборкой. Общенациональной значимой премии за лучшую поэтическую книгу года, кажется, нет. И было бы здорово, если бы это была премия с сильным медийным эффектом, чтобы резонанс от неё выходил за пределы поэтического профессионального сообщества и долетал до более широких кругов квалифицированной читательской публики. Если говорить о конкретных персоналиях, то, будь у меня такая возможность, я бы с радостью вручил какую-нибудь серьёзную премию Игорю Караулову - просто за очень сильную поэзию. Мне кажется, авторы такого уровня должны быть буквально знаменитостями, а не просто известными среди других поэтов.
        



Дмитрий Гаричев

        Я подозреваю, что все мои осмысленно пишущие ровесники так или иначе прислушивались к тому, что скажет премия «Дебют», и могу признать, что моё представление о том, «как теперь пишут стихи», было на долгие годы определено сочинениями Екатерины Боярских и Кирилла Решетникова из сборника «Плотность ожиданий», вышедшего по итогам её первого сезона, а ещё новомирской подборкой Марианны Гейде, лауреата 2003 года. Мне было пятнадцать, эти стихи одновременно оттолкнули и насторожили меня: я понял, что в такую литературу меня, конечно, не пустят, но само существование этих текстов, вдобавок увенчанных высокой наградой, было всё-таки вызовом, игнорировать который уже не получалось.
        Хотя сам я засылался на «Дебют» всего два или три раза, это никак не мешало мне раздражаться на его ежегодных финалистов и лауреатов: можно сказать, что зачастую премия не открывала, а закрывала для меня авторов — так было с Екатериной Соколовой и Алексеем Порвиным, до чьих вещей я дотянулся уже сильно позже того, как они забрали свой миллион. При этом лауреатство Владимира Беляева, случившееся в последний для премии сезон, в моих глазах выглядело уже несколько запоздалой канонизацией одного из самых выразительных авторов своего поколения, — но если бы это включение в канон тогда не состоялось, сейчас это казалось бы какой-то стыдной нелепостью.
        Собственно, сегодня мне не хватает того напряжения в литературном поле, которое создавал в своё время «Дебют», чьи длинные списки читаются теперь как вполне себе «документы эпохи». На примере премии «Лицей», уже пять лет «Дебют» пародирующей, мы видим, что институция, готовая раздавать большие деньги за стихи и прозу, но не слишком разборчивая в выборе награждаемых, превращается в своего рода социальный эксперимент, достаточно прямо отсылающий к старинной истории о чечевичной похлёбке. Возможно, к подобным механизмам и стоит относиться проще, но всё же сами их устроители, думаю, могли бы отладить их так, чтобы соискатели шли туда не ради финальных денег, а были бы счастливы и просто повисеть в лонг-листе.
        



Ростислав Амелин

        Работая в самой большой и посещаемой московской библиотеке, я точно могу сказать, что в принципе литературные премии — основной триггер чтения современной литературы. И это касается не только библиотек, но и магазинов. Дело даже не в том, что премия как-то сразу делает книгу интересной, а в простых принципах работы институций — посредников между автором и читателем. Например, они формируют списки актуальных книг, книг, которые попадут на самую видную полку, книг, которые с большей вероятностью будут взяты или куплены, — в этом вопросе институции руководствуются не столько ценностью содержания книги (её, возможно, никто даже не читал), сколько выгодой, и в этом нет ничего плохого. Сам я множество раз покупался на подпись «лауреат Пулитцеровской премии», «двукратный лауреат Букера» и т. д. В ситуации книжного рынка, когда актуальные новинки сменяют одна другую и невозможно прочесть всё, а рекомендации и списки составлять надо, — премии оказываются идеальным способом сэкономить время. Библиотекарь или продавец книг просто делегирует другой институции (в данном случае, премии) ответственность за качество контента. Даже если книга, получившая Букера, не покажется интересной читателю, он сможет сделать, однако, свой вывод — о трендах, о темах и идеях, важных для мира литературы, присуждающего эти награды. По сути престижная премия крайне выгодна всем: как автору, который получает славу, так и институциям, которые экономят время, и читателям, которые, как правило, не являются одержимыми книговедами, а хотят быть в курсе литературной жизни. Так, например, я очень благодарен, что писатель и биолог Эдвард Уилсон получил Пулитцера, потому что короткая книга «Смысл существования человека», которую я бы иначе никогда не взял в руки хотя бы из-за названия, изменила мою картину мира и реально что-то приоткрыла о смысле существования.
        Другое дело — поэтические премии. Никогда, никогда не происходило того самого откровения, хотя были и вполне яркие открытия, как, например, с Луизой Глик или Тумасом Транстрёмером, но это настолько крутая премия и настолько редкое явление, что не могу построить из этого никакой статистики.
        Переосмысление, однако, возникает почти всегда — или, скорее, осмысление: когда узнаёшь, что некий автор получает некую премию, в голове решается математическая пропорция между относительной значимостью премии и относительной значимостью автора. Результат становится общим впечатлением, и, должен признаться, с каждым годом меня всё меньше волнуют, интригуют или радуют эти впечатления, и лично я, если бы меня попросили составить рейтинг самых интересных и ярких, новых или безоговорочных голосов современной поэзии, никогда бы не положился на премии, хотя авторы, которых я в него включил бы, вполне могли оказываться по 25 раз в коротких списках или даже становиться лауреатами. На результат поэтической премии невозможно положиться. Что это говорит мне не как поэту, а как работнику в сфере книжного рынка? Это говорит мне о том, что я не буду брать поэтические премии в расчёт при составлении списков, полок, трендов, что постепенно я просто забуду об их существовании, несмотря ни на какие скандалы и интриги в Фейсбуке, а поставлю в «Тренды» Бродского, на которого положиться можно. И это удручает меня уже как поэта, потому нет такой премии, которую я хотел бы получить в России, за исключением, пожалуй, «Большой книги», которая, однако, потребует исключительного труда и объёмов. Да, мне не хватает «Большой поэтической книги», на которую можно было бы положиться в институциях, связывающих авторов и читателей. Так выходит, что современная проза действительно читается, происходит культурный процесс (неважно, какого качества), а поэзия не особо читается, не ставится во внимание, к ней брезгливое отношение, и поэтому никаких политических, эстетических и социальных трендов она не формирует. Возможно, так было и всегда!
        



Руслан Комадей

        1. Для меня является проблематичной прямая связь символического капитала с тем, что репрезентирует премия, с тем, кто её получает.
        Чаще всего я ощущаю, что тот или иной, когда получил премию, получил что-то внешнее — статуэтку, знак или денежное содержание.
        Никогда нет ощущения, что премия дорастает и прорастает сквозь автора — чтобы была связь.
        Даже в случаях с премиями, претендующими на горизонтальность, ситуация выглядит так, будто победивший оказывается тем, которому приносятся в символическую жертву остальные (или приносят в жертву его). В этом тоже есть отчуждение.
        2. Премии хотят сохранять лицо, а не затеряться в толпе. Это делает их заложниками, пусть и на один премиальный сезонный миг, одной этики и/или политики.
        Премиальный процесс превращается в бесконечное лавирование между этическими, символическими, репутационными крайностями.
        Хотя всё премиальное могло бы состоять из генерации смыслов и разыгрывания самих условий, составляющих процесс номинирования, победы, поражения, критики и т. п.
        Это даст исчезнуть назначающему или даже обнаруживающему жесту, а номинируемые, номинация, деноминация, лауреатство превратятся в связность.
        Именно такая сложно возникающая связность и позволит выявить действительно неожиданные пути познания — создать разрывы в сложившемся поле.
        Пока же выглядит так, что в лучшем случае премия производит заострение одного из следов поля и маячащих за ним других элементов. Но как будто не для того, чтобы последний раз показать мерцание и освободить место другим следам.
        Я убеждён, что те поэты, которым бы хотелось вручить некую премию, что-то получат или нечто дастся — им. Как будет сконструирована их премия, кем, ими ли самими, и как будет вручаться — ещё неизвестно.
        Чтобы это узнать, требуется слишком ненавязчивое вглядывание в события творчества, соединённые в темпоральности.
        







Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service