|
В новейшей социокультурной ситуации взгляд на соотношение религиозного и секулярного всё больше меняется, прежде отчётливые различия видятся теперь как зыбкие и проблематичные. Исследователь Дмитрий Узланер артикулирует понятие «постсекулярный поворот» как «кризисную ситуацию эрозии, с одной стороны, привычных религиозных/секулярных форм, а с другой — модели их репрезентации в академическом дискурсе»: дихотомии «религиозное/светское, духовное/материальное, рациональное/иррациональное, вера/разум, религия/наука, традиция/современность, регресс/прогресс и т. д.»1 уже недостаточны для описания современности. В связи с этим возникает множество логик, в которых иное соотношение религиозного и секулярного связано с расширением эмансипаторной функции религии: освободительный пафос выражается в трансформации границ между почтением и кощунством, абсолютным и приватным, сакральным и профанным. К примеру, в современной русскоязычной поэзии возникает новая религиозная образность, о которой Илья Кукулин пишет, что она «оспаривает сразу две устоявшихся интерпретации отношений религии и секулярного искусства: радикально-антиклерикальную, предполагающую, что любое использование религиозной метафорики в светском искусстве несёт в себе претензию на власть над умами и душами, и радикально-фундаменталистскую, согласно которой использование религиозной метафорики может отсылать только к одному, каноническому представлению о Боге»2. Примером нового соотношения религиозного и светского в смежной сфере является «панк-молебен» Pussy Riot, который, с точки зрения того же Дмитрия Узланера, «стал посягательством на контролируемый сверху процесс управляемой гибридизации политики и религии»3, продемонстрировав возможность иной логики постсекуляризма. Уместно вспомнить здесь и «материалистическую теологию» Славоя Жижека, и «теологию кода» Михаила Куртова как примеры гибридных постсекулярных интеллектуальных интервенций.
Мне представляется, что тексты украинского поэта Ильи Риссенберга (1947–2020) как раз и построены на подобной оптике: на перераспределении религиозного и секулярного из сопряжения частного социального опыта со сложной иудейской метафизикой, порождающей особый способ религиозно-политического высказывания.
Предпосылки такой оптики возникают уже в ранних стихах Риссенберга — например, в «Музыке мухи»: Семи небесам подлежащая сызнова радуга
Сквозная — видали игру богомазного блика! —
По ней истекают любовью олейна и патока,
Ведь алиби здесь-бытия для Таможни — улика!.. На две её жизни удвоенной тверди велю сию
Двойную ответчицу твёрдо упрятать за ширму.
На то, чтоб Эону делить без остатка иллюзию,
Запахла антоновкой капелька света Решиму. Попытка рецепта: добавьте гвоздики и мускуса
Для полного звука в сосуд абсолютного духа.
Избытку его отольётся по-царски, как музыка,
Ночным, и дневным, и невидимым образом муха4. Метафизическая образность каббалы, идея цимцума — самоограничения и самоудаления Бога, которое необходимо для возникновения мира, — здесь синтезируется с бытовыми контекстами. «По ней истекают любовью олейна и патока» — это остатки света Бога Эйн-Соф (Абсолютной Сущности), «которые сохранились <...> даже после акта цимцум, подобно каплям масла, остающимся на стенках сосуда даже после того, как он опорожнён»5, но названы они по торговой марке подсолнечного масла «Олейна», существующей в Украине с 1998 года. В следующей строфе эти остатки света, Решиму, именуются уже прямо — и снова соотнесены с бытовым объектом, подчёркнуто частным (не яблоко вообще, а один его сорт, антоновка). При этом в каббалистическую образность вплетается терминологический аппарат западноевропейской философии: «здесь-бытие» Хайдеггера и «абсолютный дух» Гегеля, метафоризация которых соотносится и с метафизическим измерением текста, и с иронией, возникающей при изображении «жужжащей смертной муки». Конфликт разрешается не убийством насекомого («рай даровать»), а «попыткой рецепта»: пряность и благовоние — гвоздика и мускус — прибавляют вкус и запах к осязанию («щепоть распускаю»), зрению и слуху, обеспечивая полноту и даже избыточность бытия.
Еврейская религиозная терминология в смешении с диалектизмами, архаизмами и старославянизмами создаёт в стихах Риссенберга тот особый язык, о котором в 2010 году писал Олег Юрьев: «Илья Риссенберг, человек с немецкой фамилией, которую на славянский можно было бы перевести как... ну, скажем, Разрывгора, несколько десятилетий упорно, безоглядно, безотрывно строит в своих стихах пятый восточноевропейский язык — не русский, не украинский, не белорусский, не карпаторусский-русинский, а — кнаанский. Точнее, новокнаанский»6, — имея в виду утраченное славяно-еврейское койне Средневековья. Межъязыковое взаимодействие в текстах Ильи Риссенберга подкрепляется и вниманием к звуку, сложной оркестровке стиха: Новогодью сладкому благодарна страна,
С перебором арфиным ради ауры струнной.
Радуется хором об урожае стерня
С уманью правоверной по-над пращурной урной. Сто трублений: табор небонаборщика, встарь
Суждено способности освятить суеверья,
Вышел из народа премирный труженик: — Встать! —
Льёт чистилище в душу террориста-еврея. Краснозём прощупали море, площадь, зенит,
Зубоскальство мумии, кремлеторий отверстый..,
Вакуум трепета в человеке казнит
Солнечная корона над Субботой-невестой. Счетовод зозулею за учителя Стус,
Кос-Арал то кобза, бо восковеет и фосфор.
Кровь и прах на равных на корабельном посту,
Мачтовый дар — осанка, ось — осанна, Иосиф7. В этом тексте вплетение метафизики в социальную реальность выражено не только лексически, но и фонически: повторами переднеязычных согласных [s], [z], [d], [t] и [r] и губных гласных [o], [u], рождающих сочетания [stra], [stru], [su], [to], [tru], [zu], [stu] и т.п. — перебор арфы «ради ауры струнной» и «сто трублений» в ритуальный рог шофар (по случаю Рош ха-Шаны, еврейского Нового года, празднуемого осенью). Но звуковая палитра стихотворения дополняется, с другой стороны, звуками зозули (то есть, по-украински, кукушки), символически нагруженного украинского национального инструмента кобзы и стихов украинского поэта, выдающегося мастера звукописи Василя Стуса. Разнонаправленность культурных аллюзий, семантическая многомерность усугубляются метафорикой («Льёт чистилище в душу», «Краснозём прощупали море, площадь, зенит»), неологизмами («кремлеторий»), архаизированным синтаксисом («бо восковеет и фосфор»). Изображение иудейского праздника становится способом выстроить взаимопересечение профанного и сакрального, «террориста-еврея» и «Субботы-невесты», при том, что властный «премирный труженик» показан через «зубоскальство мумии» и «кремлеторий отверстый», пустому содержанию которого также противопоставляется синтез сакрального и профанного, души и тела — «кровь и прах на равных», «ибо душа всякой плоти — это кровь её», как сказано в Торе (Ваикра 17:14).
Теме особого места человека в мире и в диалоге с Богом посвящена первая, поздно изданная книга Риссенберга «Третий из двух» (2011): «путь к иудаизму — это уж точно "путь в пути". Вернее, два в одном, "Третий из двух". Ибо я (сам поэт, — А.М.) есмь Путь»8. Во вступлении к книге Риссенберг пишет о том, что «человекопоэтическая идея экзистирует вот-бытие в будущий мир, конечное трансцендирует в бесконечное, помещая последнее внутрь первого»9, что явно отсылает к каббалистическим идеям о движении души к первоооснове и свету Эйн-Соф. Через метафизику, при которой «право утверждать созидая и созидать утверждая полагает основу особого характера поэтической идеи: единство Слова и Дела»10, трактуется и трихотомия «автор — текст — читатель»11, кстати говоря, восходящая к структуралистскому взгляду на литературную коммуникацию, триаде «адресант — сообщение — адресат» Р.О. Якобсона, воспринятой через концепцию семиосферы Ю.М. Лотмана. При этом возникает и многомерное понимание роли поэтической речи, в которой «словесная данность эмпирико-трансцендентальному удвоению (по М. Фуко) в профанной и сакральной действительности находит себе место по эту или ту сторону индивидуальной жизни»12. Постсекулярная гибридизация религиозной метафизики и социального опыта не только в самих текстах, но и в поэтологии Ильи Риссенберга базируется на синтезе гуманитарной мысли (идеи структурализма, «вот-бытие» как вариант хайдеггеровского здесь-бытия, эмпирико-трансцендентальное удвоение Фуко) с иудаистской теологией (сферы Света Сфирот, идея Творения), причём во взаимодействии этих систем возникает оригинальная поэтическая философия, в рамках которой «я-как-народ, временем духа имманентный и трансцендентный я-зыку спора (то есть самим его ведущим) Первопоэт ведёт дело к мирному решению: вернуть настоящему времени его последующее, его непосредственное стихоТворение, его живой звук»13.
Этой гибридизации способствует и особый графический приём, к которому Илья Риссенберг обращается в 2010-е годы, — своего рода буквенная дробь, обеспечивающая двойное прочтение: «при/ж/му», «/с/ловцу», «дел/д/ом», «Пе/р/л», «наро/я/д», «Воспад/л/ение», «стру/а/ною» и т. п. Двойственность чтения выражает, в том числе иконически, многомерность религиозного и социального опыта: По т/г/орным путям дарованье упрямо:
Матерьи у духа на атму по гривне, гремя,
На жертвенный т/д/вор третьевечного Храма14. — вся строка регулярного стиха прочитывается повторно, создавая и зазор, и связь между торными и горными путями, между двором Храма и «твором» Храма — пространство, в котором и возникает «мыслеобразный Храм мироздания между землёй и небом»15.
В 2011 году книга «Третий из двух» вошла в короткий список премии Андрея Белого, годом позже Риссенберг получил за неё Русскую премию, присуждаемую русскоязычным авторам из-за пределов России. Принимая эту премию, он произнёс речь под названием «Поэзия. Вперёд к Первослову»: «задача поэта — служить идее человека всем своим существом, мыслью — словом — действием возвращать речевой дар, усиливая и преумножая источник миротворной энергии, света-из-тьмы, пророчески обращённым сотворчеством»16.
Эта оптика, посредством которой стихотворение воспринимается как «перекодировка святописьменных речений для голоса и оркестра "я"-народа, Человека как такового, в ныне живом, слава Б-гу, первообразе которого земное, эмпирическое, удваивается в небесном, трансцендентальном, небесное же — в земном»17, выдерживает новое испытание во второй книге «ИноМир. Растяжка» (2016), посвящённой событиям в Украине 2013-2015 гг., революции и войне.
Политическая ситуация усложняет метафизику Первослова в стихах Риссенберга: расколовшийся привычный порядок напрямую связывается с каббалистической идеей катастроф при Творении («Сведёт концы к цимцуму мирозданий / Глухая молния»). Переразложение конфликтной реальности делает интенсивнее и работу со словесными деформациями и трансформациями: расщепление идёт вглубь и вширь («терр-иконы/-ористы лжи», «р-аспр-и», «сов-па-день-е», «рух/блядь», «(С)лепота (с)лепочёлыми»), встречным образом происходит сращение нескольких слов в одно по модели хайдеггеровских терминов («вровень-косточек», «У-крайней-ликости», «Жаль-потрясла-Моисея»), где-то сходятся оба процесса («до-ста-да-на-род», «не-весту-висьмя», «Мах-на-Мономаха-легке» или «В Пути-на-мировую»). Сильным графическим акцентом выступает использование заглавных букв внутри слова — отсылая как к метафизическим доминантам («стихоТворение»), так и к злободневным политическим реалиям («УПАл однажды дух времён к воде иссиняокой», «А ТО оглохни вовсе / В Любавичах славечных у Ребе о душе» — аббревиатуры, тесно связанные с военно-политическим и идейными противостоянием текущего момента, неслучайно врезаны именно в строки, непосредственно говорящие о духовно-религиозном поиске). В словаре Риссенберга, как считает Дмитрий Кузьмин, после 2010 года «на фоне нарастающей языковой усложнённости пласт архаической лексики (и её имитаций) заметно пополнился украинизмами»18.
На протяжении всей книги выстраивается ключевой для Риссенберга геополитический концепт: «Русь Украинского мира» — антитеза российскому империализму, от лица которого выступает «Генералиссимус Крымнаш, примоченный к сортиру» (прозрачная аллюзия к известному изречению российского президента). В силу этого эманация Адама Кадмона («предвечного человека», но не библейского Адама), первого мира, сотворённого из света Эйн-Соф, высшей сферы на древе Сфирот и источника человеческих душ, нисходит непосредственно на украинских добровольцев («Команду Киборга один Адам / Кадмон являю на передовую»19), а после революции появляется новый человек: С верой грядущему ныне соитью прадавнему
Рад Украине Божественный свет дотемна.
Вновь недарма садоводу Адаму Майданову
В кровь универсум дочерних речей имена. Образ войны в Украине как «духовной войны», конечно, связан с традиционной идеей «священной войны», однако по большей части переосмысляется через каббалистическую метафизику, сращённую с выражением частного опыта. Стремясь проникнуть именно в «сердцеВину войны рядовой», Риссенберг не чурается прямого обличения путинского империализма и его «колониального метронома»: «Путана спутала Самсона пьяного», «под маской мирно-русской огнемётная геенна / И подиум отчаянной войны». Но именно через восприятие ужасов войны возникает в книге и сквозной мотив солидарности, в основу которой ложится как переживание посюсторонности сакрального («Любят всецелого оборонца звёзды»), так и трансцендентное содержание вполне земного опыта сопричастности: «Пред киборгом Б-га обещана рота / Свободному месту, где выбора нет, / Кроме тьмы из-бегущего-смерти народа», «Станет отныне блокпостным столпом / Слёточка облачной славы геройской» и т. д.
В текстах, написанных Риссенбергом в самом конце жизни, многомерная постсекулярная оптика усугубляет как герметичность метафор, неологизмов и архаизмов, так и социальную рефлексию. Так, в стихотворении «позвоночный псалом-2» через метафизику «ойкумены обратного дня» и образы древних городов (Кабал и Метагоний) выражается голос «б-жественного лифта», проникающий во все травматические сферы общественной жизни «ради места святого святому»: вон миров суеверных грабитель из вен
и словесных убёг изваяний
ой суров габриэль осевой суверен
онесвоенный ветр о-снований <...> двуполосный о-вира позднейшего дух
по-за облако дым промайнущий
вспомни лобные пазухи слепоказух
будней ветхих на поезд неймущий погоняло умистика снять блокпосты
миротворствует стихлому дому
кабалу-метагонию третьей стопы
ради места святого святому Творческий путь Ильи Риссенберга показывает, как размываются границы между религиозным и секулярным в современной поэзии и как частный духовный опыт становится опытом солидарности. В его текстах происходит встреча «истории Духа» и «истории вещей»20: так возникает сопричастность «Рождества гражданского травм/ле родовой». Усложнение техники межъязыкового взаимодействия, расщепления и сращения слов, звуковой оркестровки стиха подкрепляет взаимопересечение сакрального и профанного в стремлении «для себя и в себе осуществить главное деяние — уловить Голос»21. Всё это создаёт почву для сборки субъективности, при которой религиозность сливается с социальной борьбой. 1 Узланер Д. А. Постсекулярный поворот. Как мыслить о религии в XXI веке. — М.: Изд-во Института Гайдара, 2020. — С. 11.
2 Кукулин И. Возрождение религиозной образности в русской поэзии начала XXI века (2011) // Кукулин И. В. Прорыв к невозможной связи: статьи о русской поэзии. — Екб.; М.: Кабинетный учёный, 2019. — С. 363-364.
3 Узланер Д. Указ. соч. — С. 164.
4 Риссенберг И. Музыка мухи // Освобождённый Улисс Современная русская поэзия за пределами России / Сост. Д. Кузьмин. — М.: Новое литературное обозрение, 2004. — С. 835.
5 Бурмистров К. Ю. «Он сжал Себя в Самом Себе»: каббалистическое учение о «самоудалении» Бога (цимцум) и его интерпретации в европейской культуре // История философии. — 2009. — № 14. — С. 6.
6 Юрьев О. А. Илья Риссенберг: На пути к новокнаанскому языку // Booknik.Ru, 21.04.2010.
7 Риссенберг И. Мачтовый дар // Воздух. — 2009. — № 1-2. — С. 162.
8 Краснящих А. Поэзия как язык молчания. Беседа с Ильёй Риссенбергом // Лехаим. № 8 (244), август 2012 г.
9 Риссенберг И. Третий из двух. — Харьков: ТО Эксклюзив, 2011. — С. 15.
10 Там же, с. 11.
11 Там же, с. 14.
12 Там же, с. 6.
13 Там же, с. 14.
14 Там же, с. 32.
15 Горалик Л. Илья Риссенберг. Интервью // Воздух. — 2013. — №2-3. — С. 26.
16 Илья Риссенберг. Речь на вручении «Русской премии» // YouTube, 5.06.2012.
17 Краснящих А. Указ. соч.
18 Кузьмин Д. В. Другие // Волга. — 2019. — № 11-12. — С. 153.
19 Киборгами называют украинских солдат-добровольцев, защищавших донецкий аэропорт в мае 2014 — январе 2015 гг.
20 Илья Риссенберг. Речь на вручении «Русской премии»
21 Краснящих А. Указ. соч.
|
