ЖуравлиДеревенским шестилеткой
Рамакришна брёл как-то
вдоль рисовых полей
с лукошком воздушного риса.
Вдруг в небе сложилось огромное
тёмное облако. Глядя, как оно
заполняет собой небо, он заметил
клин белых журавлей,
летящих под той чернотой.
Так поражён был он их видом,
что упал в обморок,
а воздушный рис
разлетелся по воздуху. Молодым человеком я приехал
с далёкого севера в Камарпукур,
к тем самым рисовым полям
или подобным им, но в небе
не было ни тучки. До поры до времени.
Вспомнилось
Бегая сегодня по делам,
я вышел из метро на станции
«Проспект Ашрама Рамакришны»
и внезапно всем скелетом
вспомнил, как я однажды
жил здесь две недели с монахами
четверть века назад,
постигая праведную жизнь.
В те дни тут была лишь грунтовая дорожка.
Погоди, говорю я рикше, а не тут ли поблизости
храм Читрагупты? Ну, бога, который
ведёт записи, знаешь? Рикша
глядит на меня как-то странно
и отвечает: Да, вон там. Тебе туда?
Да нет, говорю, мне в Пахаргандж.
Подыскиваю жильё для друга.
Садись, говорит он, и везёт меня,
вздымаясь и опускаясь на педалях,
а Читрагупта, благосклонно взирая,
записывает всё.
День отца
Зная, что День отца изобрели маркетологи
в стремлении разлучить нас с нашими
многострадальными доходами, я тем не менее
жду битый день, как идиот, чтобы проснулась
моя восемнадцатилетняя дочь. Вспомнит,
не вспомнит? Так точно,
я не лучше, чем любой другой отец,
ни малейшего превосходства над остальными.
Сижу, пишу стихи — тили-тили трали-вали
и ля-ля тополя — и всё жду, и жду, и жду...
И вот просыпается, я её слышу и думаю себе:
«Проснулась! Проснулась! Проснулась!»
(Идиот идиотом.) Не забыла, родная, помнит.
Крепко меня обнимает, никаких там
«С Днём отца тебя, дорогой папа»,
никаких подарков (правильно, не траться),
просто говорит: «Я так тебя люблю,
хоть иногда и ору на тебя!» —
«Ничего, бывает. Спасибо». Слёзы
в дурацких глазах, во всех четырёх,
так что вдруг ни зги не видно. «Бывает», —
говорю я. Что ж, спасибо и тебе,
маркетология (я вынужден признать,
не так уж ты дурна), за то, что ты,
эксплуатируя в целях наживы
нашу человеческую природу,
делаешь это таким образом,
что обрыдаться.
И не такое бывало
Как сообщает сюжет в ленте,
г-н Басу, 41-летний житель
индийского города Бенгалуру,
взял в жёны крысу, которую считает
реинкарнацией своей первой жены,
погибшей в автокатастрофе. Г-н Басу, отец четырёх малолетних детей,
был совершенно разбит горем.
Но прошло несколько месяцев,
и к нему на порог пришла крыса.
«У неё были глаза и нос моей жены», —
говорит г-н Басу, сразу
и без малейшего сомнения осознавший,
что это она.
«Я предложил ей
любимое печенье жены, и она ела
именно так, как ела бы жена».
Была мгновенная взаимная нежность,
было знакомое выражение глаз.
Г-н Басу посовещался со жрецами храма,
те одобрили брак и совершили обряд.
Так произошло воссоединение супругов.
Смейтесь же, любящие смеяться,
и негодуйте, кто любит негодовать,
и трындите назидательно своё, вы,
обладатели единственно верной религии,
с позиций подлинного знания и здравомыслия,
неспособные и помыслить о том,
чтобы жениться на крысе. Я б хотел знать, как они там теперь,
но лента молчит, наша энтропия
ушла далеко вперёд, и о них забыли.
В моём воображении они мне видятся
живущими долго и счастливо
в какой-нибудь укромной избушке.
Я только надеюсь, родная,
что вопреки и наперекор всему
всегда буду за тебя держаться
с такой же безумной верностью
и слепой верой перед лицом смерти.
Я только надеюсь.
Подсчёт
Исключительно увеличиваясь, число бывших друзей
в конце концов превосходит число остающихся.
Прямо перед этим наступает момент,
когда число бывших друзей или
точно равно числу друзей
остающихся, или
отстаёт на
единицу.
Не гони эту мысль
Быть тем, у кого
сплошь одно ничего,
теневой стеной, где зигзаг осы.
Океан здесь пробирает до печёнок
и меня, неумолимо волнуясь.
Вот тебе пример невозможного.
Отсюда нет ни малейшей
возможности позвонить тебе,
сижу без связи, так надо.
Звякни мне позже точка ру.
Здесь уместнее было б умолчать,
что и кто мы суть, где, кого-что созерцаем,
хотя было б ошибкой и обнаружить,
да и преждевременно,
прощальную температуру отбытия.
Изловчимся лучше
крепко поцеловать в лицо
существование. Не гони эту мысль.
Остальное само
обдумается за вечность.
Переносимая грусть
Когда я спрашиваю —
не чужих людей, а близких друзей, —
как у них дела,
они охотно говорят мне,
или, допустим, неохотно, поди знай,
но притом большинство из них
сами о том, каковы мои дела,
не спрашивают.
Ближайшим я всё равно сообщаю,
пускай не спрашивают,
а остальные, вероятно, так и не узнают,
и это для меня новость,
ведь когда жизнь в порядке,
этих пустяков не замечаешь.
Однако оно и понятно,
поскольку все мы уже достигли
определённого возраста,
и каждый и каждая из нас
сражается со своим личным участком
хаоса. Никому нет особого дела
до того, как обстоят твои дела.
А я всё пытаюсь узнать
и продолжаю, идиот, выспрашивать,
как если б было не очевидно,
что у всех у нас,
достигших определённого возраста,
жизнь трудна и постепенно
заполняется как бы переносимой грустью,
заполняется как бы переносимой грустью,
временами почти невыносимой.
Йога машинописи
Когда понадобилось отшлифовать заметки,
набросанные на серых страницах блокнота
с глупой лотосовидной эмблемой в уголке
для оживляжа, в сотый раз увещевая себя
проявлять бо́льшую организованность
и чёткость в обращении с информацией,
я пошёл к калькуттскому перепечатчику,
сидящему с древнего вида пишмашинкой
рядом с торговцем зелёными кокосами.
К немалому моему изумлению, разбирать
мою расхристанную писанину ему было
проще простого. Печатает вслепую по 2
рупии за стр., быстро, практически без
опечаток, пока тем временем продавец
кокосов вскрывает кривым ножом кокос,
обрубая ему макушку, а соломка даётся
бесплатно. Жара сегодня стоит умеренная,
но солнце на тротуаре слишком ярко,
невозможно заслонить глаза. Авторикши
сигналят, проносясь мимо. Кондукторы
автобусов бубнят: живей, живей, леди
садятся первыми, поехали! Но я остаюсь,
пью в калькуттском лесу кокосовый сок,
пока машинка чуть не сама печатает, а её
хозяин рассказывает мне о своём брате.
Тоже писатель, как и ты, прорву стихов
насочинял, но дрянь, никто не печатает.
Буквы моих строчек проводили разножку,
как пришедшие на тренировку каратисты,
пинок за пинком кийа, кийа, кийа, весьма
проворно. У него каждый палец обладал
чёрным поясом по печатанью. В странах
перенаселённых, где так изнурительно
дёшев труд, можно выжить единственно
путём практики самоусовершенствования.
Ностальгия
Уже, слава Богу, не слагаем
строк о блестящей красотке (вид стрекозы),
о мягкой её посадке на
текст стихотворения, игнорируем
подлинный автобиографический факт,
и о деяниях и доблестях наших
ни слова. Автобиография более
не спасает. Старые мастера,
те смаковали каждую пилюлю
боли и обезболивающего.
Их это всех чуть не погубило,
за исключением тех, кого погубило.
Они пали смертью неутолённой ностальгии.
Теперь же пришли новаторы —
актуальная гордыня, новейший метод
улучшенного самоощущения.
Пусть и он отнюдь не спасает, но
зато и не убивает же ведь,
верно?
Мы — из Рэдингской тюрьмы
Дмитрию Кузьмину Я брёл от Темзы под дождём на встречу
со старым литературным персонажем,
Рэдингской тюрьмой.
Музея нет, там всё ещё тюрьма, точнее,
исправительное заведение Её величества.
Ещё в семидесятые снесли
ограждавшую её замковую стену
и воздвигли новую, крепче и выше,
с колюче-режущей проволокой наверху.
Снаружи мало что мне было видно.
Я с сожалением подумал, что визит
не оправдал ожиданий.
Начиная с девяностых заведение
служит колонией и центром
предварительного заключения малолетних
преступников — отличное введение
в историю литературы
для молодёжи.
|
