Воздух, 2019, №39

Вентилятор
Опросы

Поэзия в эпоху социальных сетей

20 лет назад в связи с массовым распространением Интернета литературе вообще и поэзии в частности предрекали революционные изменения — и, в общем, ничего особенно радикального так и не произошло: электронные издания не вытеснили бумажные, мультимедийные форматы не потеснили (по крайней мере, за пределами массовой культуры) чисто вербальные... Однако с широким распространением нынешнего поколения социальных сетей вопрос о дигитальной революции в поэзии вновь оказался на повестке дня: во всяком случае, новейшая премия «Поэзия», присуждаемая за одно стихотворение, — определённо дитя нынешней эпохи, когда стихотворения сплошь и рядом приходят к читателю по отдельности в ленте Фейсбука. Ощущаете ли вы в том, как вы пишете и читаете стихи, в том, как вы видите и ведёте себя в профессиональном сообществе, влияние сегодняшних режимов медийности, сложившихся в Фейсбуке, ВК, Ютьюбе и т. д.?



Демьян Кудрявцев

        Безусловно, ощущаю. Как единицей потребления новостного медиа стала одна заметка, а не выпуск, газетный номер, так и единицей знакомства с автором, поддержания этого знакомства — стало одно стихотворение. А сборник, книга — скорее превратились в коллекционное или мемориальное понятие. У этого наблюдения много следствий. С одной стороны, развивается читательская и исследовательская лень. Ещё стремительнее вымирает осмысленное поэтическое книгоиздание. С другой стороны — очевидно, что под лупой перепостов повышаются шансы, что до тебя дойдёт стихотворение, оказавшееся у этого автора действительно для этой аудитории выдающимся. Проще говоря, число интернет-рук, через которые проходят все опубликованные тексты автора в соцсети, — отдалённо сродни времени, за тебя совершён отсев. Конечно, автор может в какой-то мере управлять этим процессом — не публиковать стихи порознь по мере написания, если единицей публикации он считает книгу или подборку. И есть авторы, выдерживающие этот способ — и объёмом и плотностью высказывания, способные пробить читательскую избалованность, из последних книг можно упомянуть Гронаса. Но это скорее исключение.



Дмитрий Веденяпин

        По известной классификации я, разумеется, типичный digital immigrant, никак не native. Поэтому легко допускаю, что многих нюансов данной проблемы я просто не чувствую. Собственно, более или менее активным пользователем ФБ я стал всего лишь около полутора лет назад. Тем не менее, попробую описать свои, честно говоря, довольно путаные ощущения. Добавлю ещё, что я бы не решился рассуждать на эти темы, если бы не полагал, что эта путаность — следствие не только моей неопытности, но самого «поля», с которым всем нам приходится иметь дело. Например, стихи, которые приходят к нам в ленте, с одной стороны и вправду воспринимаются нами отдельно, с другой — постоянно меняющаяся (движущаяся) лента уносит-смывает их с какой-то новой — небывалой — скоростью, как раз не позволяя сосредоточиться на каждом отдельном стихотворении. Да, пожалуй, именно скорость, с которой мы можем теперь публиковать свои вещи и получать на них отклик, и возможность следить за тем, что делают другие, что-то изменили для меня, может быть, не в самой материи моих текстов или в восприятии чужих, но в отношении к публикации как таковой. Публикация стала более естественной, что ли. Не знаю, хорошо это или не очень. И ещё одно: вообще говоря, я, наверное, не хотел бы, чтобы наличие или отсутствие соцсетей и моё в них участие-неучастие слишком сильно на меня влияло. Всё-таки важно сохранять независимость. Не говоря уже о том, что никакие технические приспособления не могут конкурировать с живыми поэтическими чтениями. В общем, подводя итог, я бы сказал, что благодаря соцсетям мы лучше представляем себе нынешнюю литературную ситуацию и мир в целом (опускаю бесчисленные оговорки), но сосредоточиться стало труднее.



Александр Беляков

        Страницу в Фейсбуке я завёл семь лет назад — в январе 2013 года. С тех пор все новые тексты публикую здесь, практически сразу после написания. Таким образом, контакт с узким кругом вполне конкретных читателей каждый раз устанавливается сразу, здесь и сейчас. Их немногочисленность учит смирению.
        Возможность прямого контакта с этим кругом стала реальным стимулом для работы над малой прозой — формата, идеально подходящего для Сети. Из фейсбучных новелл выросла книга «Возвышение вещей». Таким образом я смог распорядиться значимым для себя материалом, который не мог быть переработан в стихи.
        Что касается стихов, никаких изменений в методах работы над ними за это время не произошло. По крайней мере, мне этого не заметно. Если сами стихи менялись, то с пребыванием автора в Фейсбуке это едва ли связано. Сети стимулируют краткость, но мои тексты и до того были краткими. Куда уж дальше.
        Что касается чтения чужих стихов, в связи с их обилием в описываемой части Фейсбука я стал придирчивей и нетерпеливей. Если не зацепило сразу, бросаю. Если слишком длинно, бросаю. И так далее.
        Поначалу мог вступить в полемику с литсобратьями, сейчас от неё воздерживаюсь, наученный своим и чужим горьким опытом. По моему разумению, в спорах о поэзии ничего не рождается, кроме горечи, неприязни и недоумения.



Игорь Лёвшин

        Уверен, что для меня это важно. Не уверен, что премия «Поэзия» порождена и заряжена фейсбучностью. Сборник 2000 лучших стихотворений ещё труднее отнести к ФБ-инспирированным, а чтение стихов в ФБ — это, скорее, чтение бесконечных сборников знакомых поэтов.
        Я вижу другое: динамика поведения в ФБ неплохо коррелирует с поэтическим поведением. Сейчас принято делиться в сетях своими несчастьями. Мне это понятно, хотя я так обычно не делаю (но я не образец). Поэтика поэтического пип-шоу и живу-в-витрине — и особенно вовлечение в пип и витрину близких и не всегда живых, — это пришло и из соцсетей. А отчасти, может, это влияние контемпорари арта и его звёзд а ля Марина Абрамович. Это хорошо — это движение, это обогащение поэзии. Но есть и другая сторона: я считаю, что наступившая почти полная технологическая прозрачность личности и личного — это не неприятная особенность сетей и нашего времени, а настоящая общечеловеческая трагедия. И вот к вам в дом пришли с обыском. А вы:
        - А вот что ещё у меня есть!
        - Да нам не это нужно.
        - А может, вот это пригодится?
        На это есть немало возражений, но рефлексия непропорционально мала.
        Ютуб — совсем другое. Подкасты и аудиокниги за рулём только ещё начали входить в привычку, но для поэзии это важнейший поворот: я давно для себя решил, что стихотворение услышанное и стихотворение прочитанное глазами — это суть два разных стихотворения (сам я часто делаю два таких варианта, но я не образец). А может, и разные жанры даже. Ютубы и саундклауды способны взорвать привычки употребления поэзии. Взорвут ли — кто знает.
        Темы блог-как-самостоятельный-жанр и поэзия-vs-ИИ оставляю за кадром — как слишком большие и интересные.



Георгий Геннис

        Соцсети (в моём случае это Фейсбук) привели к довольно существенным изменениям в самом процессе стихотворчества. Прежде всего ФБ, когда я стал одним из его пользователей, подстегнул меня к более активному письму, тексты стали появляться чаще (этот количественный показатель, не столь, в сущности, важный в литературе, оказался для меня на определённом этапе едва ли не решающим). Не исключаю, правда, и того, что подключение к соцсети просто совпало по времени с неким внутренним ростом, с более интенсивным дозреванием некоторых тем и замыслов, получивших, наконец, развитие и оформившихся в нечто более цельное и определённое. Но я всё же склонен видеть в этом влияние Фейсбука, позволяющего автору получать мгновенный отклик от читателей и создающего ощущение востребованности его текстов (впрочем, иногда вполне иллюзорное). Я даже думаю, что моя книга избранного, вышедшая в начале 2019 года, могла бы и не состояться, если бы не эти несколько лет «многописания», плоды которого регулярно выкладывались мной на странице в ФБ.
        Любопытным было для меня и то, как формировалась читательская аудитория, как она постепенно наполнялась людьми, нередко далёкими от того круга, который принято называть экспертным сообществом. Некоторые из них, к моему удивлению, оказались способными воспринимать или, по крайней мере, сочувственно относиться к текстам более «радикального» образного свойства, нежели те, с которыми они, судя по всему, привыкли иметь дело. (Безусловно, выставляемые лайки не могут быть надёжным критерием высокого художественного качества, но тем не менее.)
        Соцсеть изменила кое-что и в моём отношении к чужим текстам, сосуществующим в одной непрерывной ленте. Многих талантливых поэтов, которых знал и раньше, я смог лучше почувствовать и понять, читая их стихотворения изо дня в день. А кого-то и вовсе открыл для себя; и этот стихотворный поток в режиме nonstop, сопровождаемый к тому же репликами и комментариями других читателей, позволил мне также чуть более подробно вникнуть в некоторые новые поэтические явления, которые, возможно, остались бы в стороне от меня, не будь я пользователем Фейсбука.
        В то же время не покидает ощущение, что ФБ — это не самое подходящее место для поэзии, чересчур уж разношёрстным, эклектичным и хаотичным представляется его общий контекст, где стихи возникают в ленте вперемежку с новостями, стёбом, троллингом и разного рода склоками. Но, может быть, это и есть тот самый сор, которым теперь «для наглядности» со всех сторон обставлены на Фейсбуке поэтические тексты...



Александр Уланов

        И 20 лет назад от Интернета больших перемен не ждал — это только средство распространения, оно, конечно, имеет некоторое влияние на распространяемое, но не в состоянии его радикально изменить (the medium is the message Маклюэна — всё-таки полемическое преувеличение). Интернет сильно увеличил доступность стихов для читателя, но не изменил сами стихи, по-прежнему интересная мне «сложная», поисковая поэзия составляет малый процент. Интересные дискуссии, для которых социальные сети создают условия, также редки.
        Интернет очень расширил размер литературной тусовки, придав трёпу (в том числе на бытовые темы) и восхвалению друг друга глобальный характер. На это есть время, в основном, у тех, чьи стихи для меня интереса не представляют. Превращаться в медийную персону, возглашающую свои тексты окружающим, никакого желания нет. Профессиональное сообщество (конкретное сообщество, а не сообщество вообще) с теми средними взглядами, которые там сложились, меня не слишком устраивает, и моё поведение относительно него — оставаться на расстоянии. Чему медийность не мешает и не помогает.
        Есть отдельные важные пункты. Например, группа ВК Reader's block выкладывает очень много современной англоязычной поэзии (но я также слежу и за некоторыми группами по арт-фотографии или современной архитектуре). Через ВК меня нашли некоторые интересные мне авторы, например, Александр Фролов. Facebook полезен для быстрой реакции и коммуникации. Страницы отдельных авторов, публикующих свои стихи, компенсируют неповоротливость издательской политики, ориентирующейся на всё те же средние сложившиеся взгляды. Но кажется, что читателей у таких страниц немного.
        Думаю, что моя сеть — не социальная, а сеть личных контактов, которые во многом происходят по электронной почте, где есть возможность писать большие спокойные письма.
        И чтение на писание стихов оказывает влияние только вместе с очень многим другим.



Евгения Риц

        Я, конечно, ощущаю. И в то же время мне кажется, что, да, если не за 20 лет, то примерно за 15 почти ничего не изменилось. Для меня и, думаю, не только для меня, метаморфоза произошла одномоментно во времена Живого журнала. В первую очередь мне это видно как читателю. Все стихи я читаю в ленте Фейсбука, а в изданиях — по ссылкам из ленты. Я и неэлектронные книги в руках держу давно уже очень редко, теперь даже поэтические многие можно покупать на Литресе, и что очень важно, в формате fb2, а не только имитирующий бумагу pdf. То, что премия «Поэзия» появилась только сейчас, — во многом случайность, нечто подобное могло появиться и на базе ЖЖ очень давно. И как публикующийся автор я тоже всё это ощущаю. У меня почти нет журналов с моими публикациями: когда мне в одном журнале предложили прислать экземпляр, я была очень удивлена, да он так и не дошёл. При этом ссылку на публикацию мне дать всегда очень приятно, именно она для меня материальна, а не бумажные экземпляры, которые я и не видела. Плюс я смотрю записи вечеров, дискуссий, часто даже тех мероприятий, которые проходят у нас в городе, и радуюсь, как Иван-дурак, мол, мне так хорошо рассказали, как будто я и сама там была. И из дома можно не выходить.



Даниил Да

        Ежедневное бессмысленное проматывание ленты Фейсбука, конечно же, не могло не отразиться на стихах. Жажда моментального одобрения торопит руку: там, где следовало бы подумать, она велит не думать, а делать. А там, где следовало бы подождать, заставляет выложить всё немедленно, ради ёбаных лайков и одобрительных комментариев подписчиков. От этого там, где могло бы получиться внятное, осмысленное стихотворение, возникает анекдотик, коротенький и глуповатый, как мысль деревянного человечка. Это ещё хорошо, что хватает ума не писать ничего на злободневные обсуждаемые темы, которыми, в случае сезонного обострения, кашляет с экрана каждый второй. Есть куда падать. С другой стороны, вряд ли кто-то стал бы читать в ленте стихотворение длиннее 10 строф. Да ещё и несмешное! Всё это, уверен, лечится гигиеной: и быстрое невнимательное чтение, и страстное желание понравиться знакомым и незнакомым людям, и шутовство, и спешка, и упрощение — всё можно вылечить и поправить. Но пока не получается. Сам я дочитываю в ленте стихи тех авторов, которых давно люблю, и новых — если в них есть свежесть, безумие, дерзость, магия, странная интонация, свой тоненький дребезжащий голосок. И если они не очень длинные, конечно.



Елена Глазова

        У меня изначально сложился низкий уровень гигиены в соцсетевом поведении (именно в плане добавления друзей), так что я наблюдаю у себя отчуждение в плане «кто эти люди» про 80% состава. В связи с этим я не доверяю Фейсбуку свои тексты столь целенаправленно, как это делают коллеги по цеху (чему я в некоторой степени завидую). А может, просто так проявляется интровертность. Публикацию стихов в Фейсбуке я восприняла бы как своего рода прибивание к позорному столбу на глазах у пяти тысяч неведомо кого — а фильтры для аудитории мне кажутся слишком надуманным решением. В то же время все свои тексты я до сих пор пишу в блог на livejournal, по-детски наивно веря, что их особо никто не читает (но при необходимости находит). Набирание собственных текстов в файл Word'а и хранение их на своём компьютере меня пугает приблизительно как положение живьём во гроб. Ну, а сочинённое мною до выхода в Интернет не поддаётся обнаружению: что от руки написано на бумаге, то давно стало невидимым в силу особой оптики (есть только то, что есть в Cети).



Фридрих Чернышёв

        Мне сложно говорить о каких-то особых режимах медийности — касательно социальных сетей я ощущаю себя человеком консервативным: Фейсбук мне крайне не нравится, Ютьюб не смотрю, ВК в Украине и вовсе не работает, а зачем нужен Инстаграм, я так и не понял до сих пор. Даже свой любимый телеграм-канал через определённое время начинаешь воспринимать как повинность.
        Однако дигитальная революция, несомненно влияет и и на меня: вот и этот ответ пишется стилусом на айпаде (как и последний стихотворный текст), а обычно мои стихи напечатаны на телефоне, где и хранятся. Так выходит, что поэтические тексты всегда с тобой (правда, теперь ты несколько зависим от наличия розетки и/или интернета), а их сочинение становится более импульсивным. Включается диалог с техникой: автозамена порой предлагает очень неожиданные слова, и я их оставляю. Есть даже такой способ письма, когда следующее слово выбирается из предлагаемых программой, подобранных на основе того, что человек использует чаще всего, когда пишет в телефоне: это ещё и анализ собственного языка и привычек.
        Социальные сети ещё дают возможность автору при написании текста вступать в диалог с читателем буквально в прямом эфире, исправляя и комментируя на ходу (что заставляет сильнее задуматься: что из написанного сегодня будет актуальным завтра, а что является сиюминутным ответом на хайп в новостной ленте и через неделю будет забыто самим автором: это тоже интересное место рефлексии, в частности, о том, где вообще границы понятия актуальности). Или, напротив, от комментариев отказаться, особенно в Телеграме, где вообще более этичные и гибкие настройки (тут отдельно хочется упомянуть канал Евгения Никитина «Русская поэзия 2019» с прикреплённым к нему чатом, предназначенным для обсуждения текстов и критики).
        Вот что ещё: когда текст буквально создаётся онлайн (я свои довольно часто редактирую прямо в окне фейсбучного поста), когда текст появляется в личной ленте записей, где много всякого другого, — грань между текстом и биографией различить всё труднее. Наверное, это не для любой поэтики так, но мои-то стихи — это, по сути, продолжение моего гражданского активизма (и, одновременно, противостояние ему, поиск личного, интимного в общественном и открытом). В мире социальных сетей я вправе по умолчанию рассчитывать на то, что основной ключ моей поэзии — трансгендерный опыт, опыт гомосексуального мужчины, опыт квир-сообщества — не может не считываться, ведь рядом в моей ленте, например, репортажи с демонстраций, с транс*флагами, а в одном клике от ленты — телеграм-канал, где не менее откровенно, но совсем не в стихах написано про всё то же самое. Подобный эффект дополненной реальности, если говорить языком современных технологий, вряд ли возможен в отдельном литературном издании, где максимум есть краткая биографическая справка, в которую мало кто заглядывает. А уж как к этому эффекту относиться...
        Ну, и отдельно мне, как русскоязычному жителю Украины, хочется отметить несомненный плюс цифровой эпохи в большей доступности современных поэтических и критических текстов (при том, что печатная продукция и доступ к ней сейчас становятся вовсе не атавизмом, а привилегией): в условиях неиздания того, что нужно, в Украине (в том числе и в переводах на украинский) и запрета на ввоз книг из России (книги «НЛО», Ad Marginem или «Колонны» доступны в 1-2 местах в Киеве, да и те, скорее, из последних сил сопротивляются) — социальные сети поэтов вместе с электронными форматами книг становятся основной возможностью понять, куда движется литература, и вступить с ней в диалог, оставив обсессивное бесплодное пересобирание школьно-университетской программы. Тут, конечно, встаёт уже другой вопрос: а как пробраться через горы псевдопоэтического спама? Но это, видимо, неизбежная плата за доступ к информационному полю — всплывающая назойливая реклама в мобильном приложении...



Дмитрий Гаричев

        Меня воспитала поселковая библиотека, в доинтернетное время выписывавшая «Новый мир» и «Октябрь», и текущая литература с её именами навсегда осталась в моём понимании связанной с неким безлюдным пространством. Шумный литературный фейсбук, где всё происходит мгновенно, а напряжение вокруг отдельных постов растёт на твоих глазах («кто-то печатает комментарий...»), едва ли совпадает с таким представлением, но в том, что касается бытования собственных текстов, ФБ видится мне безлюдным в самом удачном смысле этого слова: кажется, что именно здесь, нанизанные на чужие ленты заодно со стихами, которых я точно не хотел бы написать сам, и такими, которых мне не написать, как бы я этого ни хотел, они отрываются от живого меня максимально далеко. Видимо, для того, чтобы эта дистанция не сокращалась, я не оставляю на странице личных записок от имени мужа, отца, сотрудника российской госорганизации, автомобилиста и т.п., и когда мне раз в году случается что-то прилюдно читать, я чувствую себя разоблачённым. Впрочем, самые болезненные разоблачения прилетают от пабликов ВК, вывешивающих вдруг десятилетней давности тексты, которые я имел неосторожность напечатать: это напоминает и об условности виртуальной ширмы (стыдно-то всё равно мне), и о том, что ответственность за опубликованное никуда не исчезает, как бы далеко оно ни казалось отпущено.



Елена Михайлик

        Определённо да. И определённо нет. Для меня ситуация, как мне кажется, поменялась куда менее существенным образом — поскольку куда более основательно поменялась раньше. Я уже более четверти века живу в Австралии, а Австралия — это не просто глубокая провинция, а глубокая провинция сразу нескольких метрополий, до ближайшей из которых (Китая) всё равно десять часов лёту. Как следствие — родина и убежище реликтов и гибридов, для которой дистанция — не только проблема, но и способ жизни, а смешение языков и грамматик — обстоятельство ожидаемое и часто не становящееся объектом рефлексии.
        В силу того же расстояния и временно́го разрыва электронная почта, затем форумы, затем социальные сети с самого начала были для меня не вспомогательным, а основным каналом — а тексты, стихи ли, проза ли, поступали по отдельности — по случайности, по чьей-то рекомендации, по ссылке. Часто — безымянными или снабжёнными только сетевым прозвищем автора или рекомендателя. Так что сравнительно недавний проект «Русская поэтическая речь» тоже не был для меня полностью удивителен, поскольку ситуация «неизвестно чьи стихи» для меня и, подозреваю, не только для меня — не столько радикальный литературный эксперимент, сколько один из вариантов вполне бытового свойства. Частичное выпадение отдельных стихотворений и их авторов из групп, процессов, традиций тоже происходит в таком случае естественным путём.
        И то же самое с моими собственными текстами. Они отправляются по кабелю куда-то туда, на ту сторону — и как-то там существуют, самостоятельно и отдельно. Благодаря Фейсбуку или Живому журналу я могу следить за какими-то формами этого существования — но далеко не за всеми. Часть даже сетевого пространства мне не видна, и я периодически с удивлением узнаю, что состою частью какого-то процесса, какого-то потока, какой-то (постфактум) относительно узнаваемой группы — как, например, сюрпризом было то, что обращение к нарративу (в книге «Экспедиция»), для меня диктовавшееся, скорее, природой материала, оказывается, является частью общего течения. Находись я в России, в Украине — или даже в Америке, — это взаимодействие и наличие/отсутствие внешнего давления ощущались бы мною, полагаю, совершенно иначе.
        С другой стороны, формат дневника, хронологической последовательности, оказался неожиданно удобен, востребован, воспринят и пишущими людьми, и аудиторией вообще — и стал менять ситуацию как в сторону большей концентрации на единичном — так и к большей связности, как мне кажется, если говорить о журнальных публикациях и книгах. Возможно, я ошибаюсь — опять-таки в силу дистанции, — но мне кажется (в том числе и на собственном опыте), что в последние годы даже журнальные подборки стали более едины, более сюжетны, если можно так выразиться, сделались более слитным высказыванием, возможно, в противовес дискретности социальных сетей.
        А с третьей — на какой-то стадии расстояние до всего становится одинаковым. И когда видишь в ленте среди новых стихотворений людей знакомых и незнакомых расшифрованный текст Георгия Иванова, легко и естественно представить себе, что он тоже где-то тут, существует и пишет — ну, мало выкладывает, но это со многими так.



Андрей Тавров

        В последнее время мне на глаза настойчиво попадались статьи, посвящённые влиянию ландшафта — скажем, наличия или отсутствия реки — на творчество того или иного писателя. Естественно, что тема, посвящённая влиянию виртуального «ландшафта», сегодня стоит не менее остро, являясь, кстати, обратной стороной первой темы. То, что я скажу ниже, не претендует ни на жёсткость формулы, ни на однозначный вывод, а, скорее, обозначает некоторую тенденцию, свойственную восприятию и написанию литературного произведения, помещённого в пространство и время Фейсбука и демонстрирующего себя в них.
        Как ни странно, всё начинается с путешествия света. Я имею в виду траекторию светового сигнала, несущего информацию собственно читателю или зрителю. В скобках напомню, что свет, как и вода, обладает памятью, т.е. и вода, и свет способны удерживать и передавать некоторую усвоенную и свёрнутую информацию.
        Свет, который делает возможным мой контакт как читателя с бумажной книгой, приходит снаружи, из искусственного или естественного источника. Именно он даёт мне возможность различить буквы, строфы, цвет шрифта и всё напечатанное стихотворение в целом. Обратите внимание, что это свет — отражённый. Он, исходя из носителя, освещающего всех помещённых в его пространство, доходит до страницы, отражается от неё и несёт информацию сначала зрачку, потом через импульс — мозгу. Одним словом, этот свет — общий на всех, находящихся рядом с книгой, даже если он идёт из искусственного источника. И он один для всех людей вообще, если исходит от солнца. Т.е. это свет братский, «мандельштамовский». Все, кто читает с его помощью книгу, в него погружены, и в него же погружены те, кто эту книгу не читает. Он — залог некоторого не замечаемого, но интенсивного информационного и жизненного (если брать глубже и помнить о роли Солнца) единства.
        Бумажную книгу можно уподобить, таким образом, некоторой комнате, с условными стенами и открытой дверью. Я вхожу через эту дверь в пространство книги, информативно общее для тех, кто ещё в неё заглянет, войдя после меня, получив свой свет с информацией, снятой со страницы, и это общий озаряющий свет для всех, кто в комнату книги входит. Это свет — дарующий, открытый, бескорыстный. Итак — мы сравнили бумажную книгу с комнатой, освещённой или естественным, или искусственным источником, работающим с этой стороны книги в форме отражения от страницы.
        Что же происходит с чтением с компьютера или «телефона»? В игру вступают минимум два новых фактора. Свет не является больше общим и отражённо рассеиваемым на всех. Он приходит не с этой стороны страницы, а с той стороны экрана. Вы скажете, какая разница! Сейчас объясню. Свет, который не отражается, обладает совсем иной природой. Эта природа — облучение, подобное тому, которым обладает прожектор. Его цель и психологическая составляющая — поймать, настигнуть, овладеть, проконтролировать. Это первое. Второе. Это свет не общий, он направлен на вас конкретно, и ваша психология не может тайно, но задействовав фундаментальные установки психики, на это не реагировать, даже если для вас это всё неважно.
        Бумажная книга окружена светом и функционирует в предельно бесконечном пространстве. Прожекторное, прицельное считывание имеет дело со временем, причём со временем опасным, которого, во-первых, никогда не хватает, во-вторых, это время конфликта, отдалённо восходящего к конфликту беглеца с лучом прожектора. Вот почему электронную книгу или даже пространство электронного стихотворения, считываемого со страницы Фейсбука, логично будет сравнить не с комнатой, а с камерой заключения. Это пространство, где за тобой всегда наблюдают «с той стороны», пространство затаённого конфликта, пронизанное контролем и слежкой. А то, что телефон обладает отслеживающими и шпионящими за потребителем функциями, — ни для кого не секрет. Характерно то, что в камерах для бессрочников при нехватке средств для многих других необходимых вещей — стоят цветные телевизоры, что меня некогда поразило. Теперь этот симптоматичный факт становится более понятен. Глазок и облучающий экран — два смысловых узла камеры заключения, свойственных и её двойнику — телефону или компьютеру.
        Мы видим, что и геометрия, и психология двух типов чтения (бумажного и виртуального) сильно отличны, что не может не сказаться на природе (структуре) текстов, воспринимающихся на означенных носителях. Человек, пишущий и помещающий свои стихи в Фейсбуке, также не может быть не задет условиями их презентации, как психологическими, так и пространственно-временными.



Ирина Машинская

        Когда у меня впервые появилась пишущая машинка, меня поразило, как мгновенно изменялось стихотворение — оно как-то сжималось и так или иначе преображалось, это было новое его тело, совсем другое существо, чем в рукописи. Непонятно было, какое из двух настоящее, но эта опрятная ипостась текста оказывалась всегда немного неожиданной — нельзя было заранее предугадать новый его образ. С другой стороны, сразу становились заметны требующие немедленного вмешательства места, которые в рукописи как-то пропускались. Позже, познакомившись с фотографами и с тем, как они вывешивали у себя в мастерских на прищепках ещё мокрые «карточки», я стала так же поступать с некоторыми стихотворениями, развешивая по одному или два, — проходя мимо, я задерживалась на них взглядом — так было проще что-то заметить (а не только услышать в голове). Конечно, публикация в журнале или книге дают ещё более трезвое представление о написанном, но на этом третьем уровне, как правило, уже ничего нельзя изменить. В этом отношении размещение текста в Фейсбуке оживляет стихотворение и делает его более уязвимым — даже в старом тексте становится заметно то, что тебя каждый раз смутно беспокоило, но к чему ты относился как к данности, — как если бы стихотворение было литографией и вдруг снова стало воском. Поэтому я иногда вешаю беспокоящий меня фрагмент под абсолютным замком, невидимо, как на леске с прищепками, только для себя, чтоб смотреть на него, — или увожу в эту невидимую зону вывешенное только что публично. Меня спрашивают: «А где вот тот текст?» — а я его просто убрала, потому что уже прояснила что-то для себя.
        Фейсбуку свойственна непосредственность: автор выходит к читателю в дезабилье и продолжает одеваться уже на публике, он раскрывает двери мастерской, и любой проходящий мимо может заглянуть внутрь. Слово «заглянуть» неслучайно — это и есть свойственный нашему времени взгляд скользящий: если подобрать латинский перевод, он обозначит эпоху. Стихи ещё более, чем проза или даже эссе, соблазняют возможностью туристического ознакомления. А хорошее стихотворение, как мы знаем, — плотное тело, даже если наполнено воздухом и паузами: оно требует неспешного погружения, а то и бурения, и, следовательно, долгой остановки и траты энергии.
        Скользящий читательский взгляд напрямую связан и с вопросом атрибуции. Анонимный листок с одним стихотворением, слетевший тебе под ноги, — это когда-то было для меня идеальной моделью чтения поэзии. Сейчас я согласна с ней лишь отчасти: стихотворение мне по-прежнему интересно и по отдельности, безотносительно к имени человека, его сочинившего (и сложившемуся у меня образу этого имени), и, с другой стороны, как часть корпуса работ именно этого человека (но не биографии его!). Можно было бы предположить, что стихотворение воспринимается ныне как отдельно стоящий (парящий) текст, выброшенный в пространство Фейсбука. Но это совсем не так: стремительность, характерная для чтения текста и реакции на него в социальных сетях, неожиданным образом сопряжена как раз с анти-анонимностью: текст воспринимается в соответствии с ожиданием, он становится ещё одним блог-постом данного автора — по сути, его дневниковой записью. Это точно соответствует особенностям времени, в котором ценится как раз непроцеженное и неотфильтрованное, то есть личное как таковое (а не существовавшее в искусстве веками условно-личное). Отсюда и частые наивные реакции читателя Фб, не могущего отделить сказанное от первого лица от вымышленного или более или менее условного первого. Возможно, в этом ожидании есть что-то от отчаяния или, как точно сказал недавно Михаил Айзенберг, отвечая на вопросы «Кольты» о главных свойствах 2010-х, замешательства. Чужой дневник отвлекает от этого замешательства, помогает с ним справиться. То есть я думаю, что сейчас общественное и история в целом понимается более по Плутарху — отсюда тяга к биографиям, автобиографиям и семейным историям, — возвращаясь к премии «Поэзия» и её лауреату, оттого и «так много бабушек», в Фейсбуке и, следовательно, повсюду.
        Есть и ещё один аспект, с этим связанный (может быть, он и есть самый интересный) — темпоральность восприятия. Сильное стихотворение может долго не обнаруживать свою природу, и потому присутствие его в социальной сети виртуально вдвойне — это лишь призрак, alias-файл, присутствующий чисто номинально, и не потому даже, или, по крайней мере, не только потому, что век (например, век данного искусства, в данном случае, ars poetica) «не дорос», а потому, что новое время распоряжается старым текстом, как распоряжается им перевод, манипулируя им: настоящий живой экстраординарный текст приглашает к такой манипуляции.



Арсений Ровинский

        Конечно, да, для меня важны «социальные сети», и самому мне важно иметь блог и публиковать там свои стихотворения. В идеале совсем без читателей, под замком, для самого себя, просто чтобы иметь возможность посмотреть на написанное стихотворение со стороны, как на что-то уже опубликованное. Блог всегда помогает мне как инструмент, я пользуюсь им уже лет 15, и, по-моему, за эти годы у меня не было ни одного стихотворения, которое я бы не увидел у себя в блоге до того, как послать в печать. Но в конце концов для меня как автора важна только бумажная книга — ко всему остальному я отношусь только как к черновикам.
        Совсем другое дело, если я буду отвечать на этот вопрос как читатель. Особенно если я читаю кого-нибудь впервые — чужая публикация в блоге наверняка намного лучше для меня, чем публикация на бумаге. Просто потому, что бумага — это всегда больший риск, чем блог, и к автору, публикующемуся в условной «Звезде Тавриды», заведомо относишься с предубеждением, иногда граничащим с отвращением.
        Упоминание в этом вопросе премии «Поэзия» кажется мне ошибкой — я совершенно искренне не вижу никакой связи между тем, что в последние 10-15 лет поэты публикуют свои стихи в блогах, и идеей премии за лучшее стихотворение года. Потому что идея эта замечательна сама по себе, и она была бы актуальна и 50, и 200 лет назад. Мне кажется очень правильным отвлечься от работы поэта в целом и вообще забыть о нём самом, о его книгах, посмотреть только на отдельное стихотворение, оторванное от контекста. И к поэтам XIX века это относится так же, как к поэтам XXI-го. Другое дело, что премия эта сразу же, при рождении, из премии превратилась в конкурс, с возможностью номинации самого себя, и с очевидно единственным экспертом, проводящим предварительный отбор. Но это, опять же, совершенно отдельная история, не имеющая никакого отношения к бытованию поэзии в блоге и на бумаге.



Жанна Сизова

        Цифровой оборот, приведший к мгновенному распространению информации, не изменил восприятие идей в сфере науки, имеющей дело с фактами. В философии, где временны́е рамки усвоения идей обширнее, чем в науке, и формата заметок недостаточно, роль книги осталась на прежних позициях. В поэзии временной интервал восприятия меньше, чем в философии, и прочтение поэтического текста, данного в социальных сетях, происходит более адаптивно. Кроме того, поэзия, в отличие от философии, работает на широкой выборке читателей и в большинстве случаев не требует специальной литературы и глубокого исторического дискурса. Публикация текста в социальных сетях представляет собой некое «прямое выражение», претендующее на онтологичность — то есть на явление события. Однако событие приобретает свой смысл не в тот момент, когда оно происходит, а с некоторой задержкой, потому что его (текст-событие) никто не ожидает, не проявляет готовность, и для его прочтения не предусматривается предварительного фона. При этом нет гарантии, что участник социальной сети, предполагающей особый способ восприятия, направленный на снятие «мгновенных сливок», с ходу способен различить текст как событие. В этой связи интересен опыт премии «Поэзия». Вынув тексты из ленты Фейсбука, она сделала их событием, поместив в «задержку» премиального листа, в условиях которого поэтический текст приобрёл новые коннотации (или утратил прежние), и, представив ретроспекцией существующее поле современной поэзии, отмаркировала явление новейшего времени.
        Если чтение поэтического текста, размещённого в сети, стремится к обнаружению текста-события, то голосовое чтение, напротив, уходит от «декламации событийности». Так на смену интонационной выразительности обертонального чтения приходит манера «войсовера» (voice-over), когда микшированная и бесстрастная речь звучит «поверх» написанного текста и напоминает закадровый перевод. Такой способ чтения словно «оголяет» смысловую нагрузку текста, избавляя его от некоторого количества ложных интонаций, которые заложены уже в самом факте воспроизведения и особенно неизбежны при выразительном чтении, а также, возможно, сдерживает натиск той беспрерывной информации, которой уплотнена условная реальность.
        С другой стороны, именно благодаря медийной экспансии, единовременно наступающей через цифровые каналы (Youtube, Telegram), возникает интерес работать в «многозадачном письме», развивать новые жанры, которые отражают способ мышления и находятся, к примеру, в поле зрения звуковой полифонической поэзии, в которой различные языковые регистры могут быть задействованы одновременно.
        Но как бы ни развивались события — при всех модальностях текста, способных проявиться в виртуальных условиях Новейшего времени, — статус поэтической книги как физического объекта по-прежнему остаётся непререкаем.



Кузьма Коблов

        На самом деле я мало пользуюсь интернетом, часто, но скудно. Для меня интернет — это посттелевизор. Когда-то я возвращался домой и включал телевизор, просыпался и включал телевизор. Почти всё время он работал, днём там шли мультсериалы, потом телесериалы, в 21:00 было кино, утром вчерашний фильм показывали снова. Телеэфир был для меня такой же данностью, как все прочие впечатления, если не большей, в социальном смысле. Не все впечатления могли быть общими, а телевизор смотрели все. По выходным мы созванивались с подругами, чтобы обсуждать в прямом эфире «Полундру» или «Самый умный», например. Потом, старше, мы обсуждали мультсериалы, потом телесериалы и так далее. Потом перестали, хотя всё равно смотрели, потом перестали смотреть, а через несколько лет, уже с кем-то ещё, почему-то снова стали обсуждать, иногда, типа «а помнишь».
        Интернет оказался круче, чем телевизор. Если телевизор — это только смотреть и слушать, то интернет ещё играть, общаться (смотреть ещё внимательнее). Интернет — наше общее место, в смысле, что мы уже давно говорим о том, что увидели в интернете. Мы говорим об этом друг с другом в основном в интернете. Я думаю, что мы никогда не писали так много. Что происходит с письмом?
        Я говорю «увидели в интернете», но можно сказать «сделали». С телевизором не приходило в голову сказать «сделал» о том, что увидел. Социальные сети и онлайн-игры показали нам, что мы делаем, я думаю, это зрелище может очаровать нас больше, чем что-либо. Я думаю, что самый лёгкий и доступный способ показать, что мы делаем, — писать.
        Хотя есть сторис в инстаграме, будто бы более доступный и способный медиум: можно, минуя письмо (но почти все что-то пишут, хотя этого можно не делать, так странно), рассказать историю. Она проживёт один день, её увидит несколько человек. Временный пост. Что в связи с этим с поэзией? Может быть, ничего, потому что интернет (у телевизора такой опции не было) даёт тебе то, что ты хочешь, вернее, просто пускает тебя в интерактивность. Может быть, ничего ещё потому, что революционных изменений ждут не там, где надо. Письмо и общественное внимание сейчас очень доступны, я бы скорее хотел увидеть — кто сейчас назовёт себя поэзией, завладеет понятием, и какую роль в этом сыграет институт литературы в том виде, какой он у нас. Эта роль может быть скромной, второстепенной, хотя мы (я), конечно, ещё чтим экспертное мнение, журналы, издательства, просветительские центры и тд. Может быть, стоит подумать об антологиях, когда-то был тамблер, и блогеры там собирали себе aesthetic контент, становились известными, изобразив поле, воспитывали вкусы. Надеюсь, что «фейсбук утонет, как ЖЖ» наконец, как писал Данила Давыдов, у нас появятся интерфейсы поинтереснее, может, там мы придумаем что-то новое.







Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service