* * *сегодня я ходил во двор по юго-западной стране как пассажир метро и вор я был во сне, я был во сне со мною шёл весь белый свет по небу, но и по пятам мне было слишком много лет но я не знал, что я был сам я просто шёл и шевелил то, что пошевелить нельзя тень на стене, венки могил, которые со мной в друзьях я как бы воду наливал в больное горло невермор я как бы песню напевал что я не вор, что я не вор я шёл и пристально курил как курят до́ма старики когда в кармане пятаки у них зажаты наповал а воздух плыл как белый снег и был ушанкой и цветком, и падал на далёкий брег, уставши быть, ничком * * *
Шестиногая собачка вдоль Синьории прошла а известная чудачка рукой вдоль сердца провела пелена ли с глаз упала или сердце поняло но собачку увидала и всё прошлое прошло и теперь за той собачкой как безумная идёт то из вида потеряет то нечаянно найдёт видит бедная чудачка улетают облака улыбается собачка и валяет дурака обернётся, шаг убыстрит и блестит как Арно шерсть глазки носик в глазках мысли ножек чудных ровно шесть * * *
в тридевятом царстве-государстве жил один отряд передовой на переднем крае и на заднем успевал и шашкой и ногой ну а населенье отставало уставало очень потому на переднем крае и на заднем что к чему — всё невдомёк ему говорили смятые качели: «ведь и нас теперь в утиль-сырьё». белые на чёрных не глядели красные всё думали своё так летели годы пролетали над оврагом и травой сырца чёрные синели госпита́ли упадали женщины с лица говорили смятые качели: скрип родной, уйди из наших уст ничего такого не хотели деятели музык и искусств ничего такого не видали и не понимали почему всё синели эти госпита́ли и чернели тоже почему Песенка вечной разлуки
цикады латунные вы мимо меня пролетели посланники лунные монахи ночного дождя где спите вы на бархате чёрном сознания в сознание — не в сознание — не в сознание не приходя? * * *
Во все поры́ я улетаю на крыльях не своих, на бабочках арабских голубых. Забыт назойливый бедекер под диваном, и с рюкзачком, в котором мало букв, я улетаю в рощи пиний, смокв. Пусть царствуют очки (удел они, удел!) и осень бабелем как розы расцветает — от поршней старости и смерти не убежать ни в рыжий цвет домов, ни к ра́кушкам, ни в закоулки снов. Всем ласковым привет неласковый готов, а мы с подружками уже живём не здесь * * *
«Моя Агарь, моя Эдит на подоконнике сидит, глядит в окно разлук и варит щуплый суп, ведь в комнатах невест страданьям нету мест», И рыцарь говорит супруге: «Зачем глаза твои упруги? я верен клятве, видит Бог, но рог трубит, и путь далёк. Холм за холмом, как новый лес, намечен битвой ход небес, мы тронем путь путём равнин, я выйду заполночь один, вернусь — вас будет трое». И небо голубое. * * *
Стихи, которым полчаса до сноса, вдруг вылетят из глаза или носа, вдруг закачаются, как лодочка в тумане, такие лёгкие, как Таня или Ваня. А я им «здрасьте» говорю с улыбкой, ложитесь рядом и побудьте рыбкой, не стоит кукситься, что времена убоги, что люди смертны и они не боги, на сердце лампочка мигает Ильича, и дует ласточка на тех, кто сгоряча! «Зачем Ильич?» — вы спросите с презреньем. — А он на небе с воодушевленьем вчера две длани простирал и растворялся, но мне запомнился, и вот — не потерялся. * * *
памяти Олега Юрьева за щекою розовой в рощице берёзовой воздух одноразовый а багет глазетовый где же смысл? — а нет его, человек не пыжится, просто говорит: роза, птица, ижица, русский алфавит
|