Москва Мурманск Калининград Санкт-Петербург Смоленск Тверь Вологда Ярославль Иваново Курск Рязань Воронеж Нижний Новгород Тамбов Казань Тольятти Пермь Ростов-на-Дону Саратов Нижний Тагил Краснодар Самара Екатеринбург Челябинск Томск Новосибирск Красноярск Новокузнецк Иркутск Владивосток Анадырь Все страны Города России
Новая карта русской литературы
 
 
 
Журналы
TOP 10
Пыль Калиостро
Поэты Донецка
Из книги «Последнее лето Империи». Стихи
Стихи
Поезд. Стихи
Поэты Самары
Метафизика пыльных дней. Стихи
Кабы не холод. Стихи
Галина Крук. Женщины с просветлёнными лицами
ведьмынемы. Из романа


Инициативы
Антологии
Журналы
Газеты
Премии
Русофония
Фестивали

Литературные проекты

Воздух

2018, №37 напечатать
  предыдущий материал  .  к содержанию номера  .  следующий материал  
Переводы
Времена великого одиночества

Джи Лионг Ко (Jee Leong Koh)
Перевод с английского Дмитрий Кузьмин

Юному поэту

Брось свою страну, как только сможешь,
пока не ступил на карьерную лестницу, не обручился
с выгодным ипотечным кредитом.
Не обращай внимания на местных старцев.
В душе им стыдно, что они остаются здесь.

Брось свою страну, но не стоит
отрясать её пыль со своих подошв.
Наоборот, уезжая, прибереги улыбку
для всего, чему тебя научит отъезд.

Выучи, что значит «милости просим»
для монетки в твоём кошельке, для мощно упёртых ног,
когда тачку толкаешь в гору или речь за хорошее дело.
Когда милость пройдёт (а она пройдёт),
выучи, как уехать опять, теперь уже за моря.

Двигайся всегда своим путём, а по прибытии
спи со всеми, кто захочет тебя. Как знать,
чем они могут тебя одарить поутру.
А ты однажды, вдруг или после целой зимней ночи,
узнаешь, что за дар у тебя есть для них.
На прощанье целуй только в губы.

Будут и времена великого одиночества.
Не убежать от них, так что сядь и обозревай
пустыню без грома и молнии.

В каждом городе осваивай здешний выговор
и прибавляй к своему, уже не слишком чистому,
словно примешивая секретный элемент к букету духов.
Слушая тебя, вся таверна будет гадать, откуда ты родом.
Пей до дна их изумление. Смотри, не предай его.

Оставив бармену хорошие чаевые,
забирайся в свою узкую комнату и пиши, что хочешь.
Твои цветы украсят какому-то буйволу потный лоб.
Твоя политика будет пахнуть духами.
А если писать о старой своей стране, напиши,
как твоя любовь среди ночи с места рядом с тобой
встаёт и подходит к окну посмотреть на ро́жки луны.


Брат

Во чреве матери мы начались парой лёгких, как тесной
сцепкой морских огурцов, прильнувших к рифу. У нас отросли
пальцы-лучи, губки мозга, гениталии (расслаблены текучей песней).

Ультразвуком они засекли нас в нашей лодке подводной:
мы — одно. Мы сосали большие пальцы друг другу, солёной волной
убаюканы, — это правда, оказавшаяся монозиготной.

А потом потащили наружу, так грубо, вперёд головами,
располовинили, будто яйцо вкрутую — проволокой волосяной,
пуповину поддёрнули и отсекли и в пупок завязали.

Мама молчит о тебе, но я точно знаю, что ты был со мною
в этом море. Как иначе понять, почему погибаю со страху,
если в прятки играют, и с треском переламывается каноэ,

и мокрые сны, и мужское касание в них, и рыдания с бранью,
просыпаясь, бог весть от чего, как морскую выбрасывает черепаху
на иссохший песок, — что за проблески исчезанья?


На сингапурские автобусы всегда можно положиться

            И ему сказали, что в Праге скончалась мама.

                                   Полина Барскова, «Материнство и детство»

Она мне скажет сама, что она умерла.
Она не даст никому другому
звонить мне с этим из Сингапура.

Она мне скажет сперва, что папа
сходил к специалисту по лёгким,
и теперь его кровь стала жиже,

что у Четвёртой тёти
нашли рак груди и она
больше не может есть,

что Раймонду, мужу сестры, предстоит
операция на сердце, простая,
так он говорит. А у девочек всё в порядке.

Наконец она скажет, что выпала
из автобуса, как в тот раз, когда
синяки на долгие дни обступили её глаза,

но в это утро ей так и не удалось
подняться с дороги. Она вроде взялась
за поручень двери, как я всегда говорил ей,

но только схватила рукою
воздух,
как однажды давным-давно,

когда, переходя Орчард-роуд,
я выдернул свою ладонь из её ладони,
потому что мне не было и шести.

Горе горе и горе.
Она будет их сравнивать, тот день и другой.
Этим и заняты мёртвые.


Пепельницы размером с автомобильный колпак

              В женском туалете одна кабинка была открыта.
              Женщина на коленях что-то мыла там в белой чаше.

                                Мэри Оливер, «Сингапур»

Та женщина, оттиравшая большущие пепельницы синей тряпкой,
была моя мать. Её руки не взмывали подобно речной волне.
Её тёмная прядь не была словно птичье крыло, а безвольно свисала.
Она улыбнулась вам, а смущаться ей было нечего.
В унитазе удобней всего мыть большие пепельницы,
но, конечно, она догадалась, что вас могло и стошнить.

Вы улетели домой и вставили её в стихотворение про Сингапур.
Ни минуты не сомневаюсь, она любит свою жизнь, написали вы,
но пускай она вспрянет из грязной лужи и полетит к реке.
Для вас и ваших поклонников в Штатах она превратилась в образ
света, который может сверкнуть из любой жизни, в образ святой,
картинка завершена, совершенна, полна деревьев и птиц.

Она вернулась домой на автобусе и ничего не сказала, совсем
забыла про вас, спешила вывесить из окна бельё на просушку.
Она вспомнила вас позднее, ночью, влажной, как все здешние ночи.
На ней были такие хорошие чулки, а то бы она, поди, стояла
на коленях вместо меня. У неё хватает своих проблем, как у всех
,
сказала она, с обиженной снисходительностью бедняков.


Вот и вся история

              Наутро их нашли обоих мёртвыми.
              От холода. От голода. От яда всей истории.

                            Ивен Боланд. «Карантин», из цикла «Замужество»

Пол теперь холодный, зима всё ближе.
            Надену белые носки
и опущусь перед чёрным провалом окна,
а в мыслях: наше расставанье подходит к концу.

Наша история больше двух лет была нам,
            как рубашка, впору.
Тебе и прежде нравилась возня с утюгом.
У меня всегда был кто-то, кто гладил одежду.

Но мы движемся дальше в прошлое, к подпольным
            встречам в парке,
многозначительным взглядам, надписям на стене туалета,
средствам остаться тёплым и белым до конца зимы.

А вчера один молодой знакомый сказал: нельзя же,
            чтобы дети видели
однополую свадьбу. И холод прошиб меня.
Ярость выплеснулась, как кровь на рубашку.

Я не смог отстирать её. А ты теперь уже не хотел.
            В чулане, в шкафу,
памятью о любви и о ярости, она застыла
на плечиках, на тонкой проволоке стальной.


Бесполезность

              И в первый раз увидеть что-то кроме
              болотного ила еды.

                            Ли Цзу Фенг, «Неандертальская костяная флейта: открытие»

Когда она высасывала мозг из косточки
на празднике в честь его новой женщины,
когда та ластилась к нему, впиваясь
губами в косточку, которую он ей выбрал,
когда хвалили гости превосходный праздник
и новую женщину, давшую начало новой жизни,
когда та отвечала, что лишь три дня назад
они отметили свои четыре года вместе,

прежняя женщина вынула кость изо рта.
Значит, два месяца с новой перед тем, как уйти.
И что ей сказать о своём бесполезном открытии?
Всю ночь костный мозг пузырился на языке.


Пруд Чёрного дракона

              Нет слов для моей докучной тоски...

                            Ли Цинчжао, «О цветах сливы»

                    Кэтрин С.

Вы показали мне стихи,
Ду Фу их сочинил в нищете,

в немилости у двора,
недовольный своей судьбой.

Я запомнил один лишь образ
остывшего очага.

Меня впечатлило больше,
что вы их переписали

к себе в блокнот, к другим
поэтам тоски и утраты,

аккуратно, лист за листом,
вслед за тем, как ваша дочь умерла.

Почти что без всякой связи
мне на память пришёл

Пруд Чёрного дракона
в древнем Лицзяне,

минувшее лето,
безоблачное небо

и как я не мог разобрать,
кому же молились люди:

богам, чтоб не дали дракону
выпить воду из пруда,

или самому дракону,
или самому пруду.


Кунь Мэн, называвший себя Кристофером

              Один куплет пою для цитры милой и для гуннской дудки.

                                    Цай Вэньцзи

Уделали вчистую нас ребята из Экспресса
в футбол, и мы отхлынули в буфет.
Ты, развалясь и ногу вытянув вдоль лавки,
подкалываешь их: «Вот баскет завтра точно не сольём.
Все звёзды Чайны против англичан».

Бен улыбнулся: «Непременно», — мне: «Спасибо, сэр,
отличная игра», — и вышел на урок.

Цзинь Шэн, себя крестивший Николасом,
зевает в голос: «Школа, что за скука, что за сянь, а-а-аххх...»

В недвижном воздухе ты высказать готов:
«Учитель, я, короче, до Экспресса недобрал
всего четыре балла» (вверх четыре пальца).
«В начальных классах я-то был хороший,
со школы прям домой и за уроки,
решать задачи, веришь, нет».

                                               Цзинь фыркнул.

Ты искоса взгляд на меня бросаешь
и говоришь: «Но ничего не вышло, ну,
тогда я стал отбитым. Огребал и палок.
За партой ни урока, так носились».
Никто не мог тебя остановить. А если выгнать,
«Мы же крутые, ржём и валим, будто на прогулку.
Учитель, если наберу одних пятёрок
и с поведением, меня ещё возьмут в Экспресс?»

Привычно отвечаю: «Нет, у них своя программа».

«Всего четыре балла не хватило, и пока.
Последний инглиш провалил».

                                                «Учитель,
да он запал на Ширлин, — Цзинь хихикнул. —
Вы знаете её? Из третьего Экспресса».

«Я вёл у них в подготовительном. Она старалась
и перешла с нормального потока. Да, милая».

«Во, слышь, она из головастых. Тут без мазы».

«Чего это без мазы? Может, я её еще поймаю в Политехе».

Я вспомнил свой профессиональный долг и подтвердил:
«Вполне возможно. Получай хороший аттестат,
потом находишь себе колледж по душе,
там учишься как следует и после без проблем
идёшь в Политехнический. Немного
подольше, вот и всё», — и ожидаю возражений.

Ты ничего не говоришь. Лежишь на лавке,
вздыхаешь громко, глядя в потолок:
«Аххх, школа, что за сянь...»
                                             Звонок.
«Какой урок щас?»
                              «Право. Чёрт, — Цзинь скорчил рожу. —
Наш мистер Ма, говнюк. А я забыл учебник.
Вот будет дрючить, весь урок! Пиздец».
Ты глянул на меня и процитировал с ухмылкой:
«Мы часто прибегаем к бранным выражениям,
когда словарного запаса не хватает,
ага, Учитель?»

                            И пока я думал, что ответить,
ты встал и, потянувшись, двинулся вразвалку на урок.

В буфете стало тихо — ровно для того,
чтоб я тебя мог слышать мысленно, без перевода
твоих проклятий относительно твоих потерь или удач
на твой язык корявых фраз и грубых интонаций.
Мой Калибан, я думал, торопясь преподавать
свою литературу, или, может, Галатея, или...
Твой голос подколол: «Чего, Учитель?»
И я ответил: «Кристофер».

* Сянь — на распространённом в Сингапуре цюаньчжанском наречии китайского языка «тоска, скука».


В другом его доме

              В этом доме не нужно ждать приговора истории,
              И любая страница готова принять версию всякой другой.

                            Эйлин Ни Хилянань, «В другом её доме»

В другом моём доме тоже книги от пола до потолка,
не только по ценным бумагам, «семь навыков», рассказы о призраках,
но ещё и стихи — Артур Яп, Сирил Вонг, Элфиан Саат
и тот, кто покинул нас, чтобы написать «Безымянные дни».

Отец возвращается с электростанции. Отдохнув
(и так я понимаю, что всё не на самом деле), он опять,
по седьмому разу читает нам джеяретнамовское «Обещание Авраама»
ровным голосом, и его не прервёт с перепугу молодой диспетчер.

Наконец он закрывает книгу, и мой покойный дед, яростно
заворочавшись, бросает пару слов, так что ясно: он вдумчиво слушал.
И любимый мой, зная свою очередь, вскакивает с дивана, чтобы
заняться посудой, ведь посуда, любит он говорить, не помоет себя сама.

Умягчённый и просветлённый чувством, которое сходу не назовёшь,
я подхожу к нему со спины и обнимаю за пояс.
Его мышцы дёргаются, как стрелка на приборной панели моторки,
пока руки прижимают костяное китайское блюдо к жёсткому льну полотенца.

В окна вливается свет, словно огромное пустое море.
В этом другом доме ещё будет время заполнить его, но сейчас
колокольчик серебристо звенит, и вот — ночные внезапные гости,
в двери входит сестра с двумя дочерьми.

* Артур Яп, Сирил Вонг, Элфиан Саат и автор книги стихов «Безымянные дни» Буй Ким Ченг — современные сингапурские поэты.
** «Обещание Авраама» — роман сингапурского писателя Филиппа Джеяретнама о непонимании между отцом и сыном.


  предыдущий материал  .  к содержанию номера  .  следующий материал  

Продавцы Воздуха

Москва

Фаланстер
Малый Гнездниковский пер., д.12/27

Порядок слов
Тверская ул., д.23, в фойе Электротеатра «Станиславский»

Санкт-Петербург

Порядок слов
набережная реки Фонтанки, д.15

Свои книги
1-я линия В.О., д.42

Борей
Литейный пр., д.58

Россия

www.vavilon.ru/order

Заграница

www.esterum.com

interbok.se

Контактная информация

E-mail: info@vavilon.ru




Рассылка новостей

Картотека
Медиатека
Фоторепортажи
Досье
Блоги
 
  © 2007—2022 Новая карта русской литературы

При любом использовании материалов сайта гиперссылка на www.litkarta.ru обязательна.
Все права на информацию, находящуюся на сайте, охраняются в соответствии с законодательством РФ.

Яндекс цитирования


Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service