Воздух, 2017, №1

Дышать
Стихи

Видеоклипы

Марина Тёмкина
1-й

Жалкая я, и причастные обороты
покинули насовсем. Их съела ряска,
сжевала водная рябь по слогам,
снесло течением в рыбьи ротики. Небо на вате.
Устных вопросов с голоса не пойму,
ставят к стенке, к доске в тоске.
Бранное поле, брань, Тамань, глухомань.
Крестьянский лоскут-надел,
дом-утюг, угол снимал, такой удел, и болел.
Снопы, букашки-буки, клобу́ки, головные уборы
без тел, мародёр-проходимец раздел.
Всходы-восходы-расходы, пустили в расход,
развод. Затвор калитки, наган, пробор,
чубчик-субчик, крынка из глины. Глинка.
Стрихнин. Свечной стеарин
течёт по странице с лошадкой и вестовым.
Шастают печенеги по косогорам крутым,
по носорогам русских народных былин.
Равнины-куртины, косые богатыри,
бурка-урка-каурка, кирза-слеза, Багратион-аккордеон.
Заигранная пластинка сипит невнятно
имя женского рода из города Ним,
аноним непереводим. Процессы, процессии
с факелами, древки древних, запевалы,
демонстрация глухонемых. Всё смеша...
Умрёте — умом не поймёте.


2-й

Пора играть амплуа старух, новая карьера
перед зеркалом. Выбрать роль от Шекспира до Чехова
и современников. Беспокоиться и хлопотать,
как няня Джульетты. Обезумевать, стуча клюкой,
как мамаша-шестидесятница дяди Вани.
Как Ида Каминская, кино «Магазин на площади»,
как моя бабушка в конце жизни после погромов и войн.
Прятать от зрителей, как Марлен Дитрих, кожный покров
динозавра. Немножко грима, макияж морщин,
низкий старушечий голос, убрать сонорные,
вечно ворчливая интонация, одежда
двух поколений назад; возможно, курила.
Палка, зонтик, очки для близи уже ношу,
шарфик, седые волосы в кичке. Сыграть
постаревших красоток с их тёмным прошлым,
бывших кокеток-поэток, певичек романсов с гитарой,
с вуалькой и мушкой, всех, кем не была. Ханну Арендт
с её банальным злом привязанности к мужчине-нацисту,
Симону де Бовуар в будуаре с экзистенциалистами,
Веру Слоним за спиной супруга в тени мировой литературы.
Не показав страха, креативно, в полном присутствии духа
на театре, у рампы, перед камерой, на экране, вдохновенно,
с энергией, нежностью, в интимно-непосредственном
контакте с единственным зрителем. На вторых ролях
бессловесно исполняю в кресле психоаналитика
перформанс матери и бабушки для тех, у кого их не было
или нет. Или в той пьесе, где актриса-жена Жана-Луи Барро
говорит даме помоложе: «Милочка, немного упражнений,
и вы ни в чём ему не уступите. В постели». Успех последует.


3-й

Двадцать лет снятия осады Сараево.
Мы бы не узнали, забыли, пропустили,
хорошо, платим за французский канал.
В Греции в 94-м делали проект для Евро-центра
в Дельфах. По дороге из аэропорта прочитала
указатель «До Парнаса 3 км», старый драндулет-такси
затрясся от нашего смеха. Устроились,
попросили отвезти к Кастальскому источнику,
серпантин спуска, внизу огни Пелопоннеса.
Еле заметная струйка высохшего источника
течёт в разломанную цементную лохань,
Байрону некуда здесь нырять за правдой.
Надпись на трёх языках «Мыть машины запрещается».
Послали открытку Бродскому. Скульптурный парк,
нашли три высохших дерева, пересадили их вместе,
обернули стволы и ветки металлическими бинтами,
как группу раненых. В корнях спрятали фотовспышку.
Проходит публика. Дерево-Пифия дышит,
вздыхает, стенает: «Сараево, Сараево, Сараево...» —
оттуда так близко.


4-й

Едем в поезде с Венецианского биеннале
в Равенну. В окне вагона дорога сквозь горы
крупным планом. Я одержима
маниакальными идеями, во-первых, середины жизни,
во-вторых, нахождением сумрачного леса,
где заблудился Данте. Спрашивала итальянцев,
знатоков Комедии, никто не знает, существует ли этот лес
в природе. Это девяностые, прошлый век, до фейсбука.
Мчимся в такси с вокзала по берегу Адриатики,
виражи, повороты. Настраиваюсь, как он советовал,
«оставь надежду». Подъезжаем. Справа возникает
рощица пиний, вот они, остатки его леса,
наискосок от нашей гостиницы. Сняли по дешёвке
через дорогу от пляжа. Давно ведь могли срубить
строители туристского рая, сберегли, говорят,
самовоспроизводится. Пошли-вошли в этот лес,
стоим неподвижно, «замри-отомри».
Сбылась мечта поэта. Купили открытки.
Всё ещё потрясённые, пошли купаться, зашли в воду,
виден другой берег. Соображаем, там война.
Долго всматриваемся, не разглядеть.
Не до пляжа, выходим из воды и уходим.


5-й

Ты давно не была в «Старбаксе»,
ты вообще давно не гуляла в городе или по городу.
Уже не знаешь, как правильно, позор,
и непонятно, кто эта «ты», «она», «я».
Смотришь на лохматиков в очереди,
их польтики в клетку, шарфики, джинсы
потёрто-поношены c прорехами, кеды, сникерсы,
ботинки, голливудские каблуки, рюкзаки в цветочек,
в полоску, их личики из японских мультиков,
уткнутые в телефончики. Макияж вампирский,
у каждого готовый имидж манекена-модели,
рекламы журналов, редимэйды готовые,
можно ставить их сразу в витрины.
И тут ты со своей незавидной жизнью
служишь богу и маммоне, отдаёшь долги.
Безотцовщина в патриархальном обществе,
знаем, чем чревато, читали, проходили.
И драйв смерти у нежеланных детей, а кто,
спрашивается, был желанный до контрацептивной
таблетки, покажите мне такого. И фраза в ушах
«Вы не тусуетесь». Перепутала время
визита к врачу, вышла из его кабинета,
оказалась во временно-беззаботном зазеркалье.
Открыла книжку, углубилась, прочла,
кто по чью сторону развоевался, и полстраницы
стишка на инглише. Тут, как в «Мойдодыре»,
на сцену въезжает инвалид в коляске с флажками,
просит освободить место, ты на нём сидишь,
не заметив знака, это для него, не для тебя.
Уходишь в скверик напротив, называется Юнион,
вспоминаешь страну с таким названием,
там уже поздняя осень, тут спохватываешься,
забыла свой кофе в кафе на столике.


6-й

                  И. С.

Не стесняйся. Я знаю о бедности всё
и о тулупчиках заячьих. Уповаю,
чтобы чашу цветаевскую пронесло.
Кто их знает, как повернётся добро и зло,
кто на чьей стороне окажется или себя найдёт,
проснувшись ночью от грохота или под утро,
и обнаружит, что он/она в другой стране
в результате переворота, войны, потопа,
потепления-оледенения глобальных мозгов.
Идёт по вагону слепой с собакой-поводырём,
медленно чисто поёт непоставленным голосом
арию из «Дон Жуана». А мы, грех жаловаться,
на своих двоих, подсчитываем калории,
читаем умные тексты на этикетках об ингредиентах
вместо того, чтобы вопить публично, как Пригов,
дитя войны, орать на площади в жёлтой робе: а вы, а вы,
вы любите смотреть, как умирают дети? Что вы, дяденьки
в телике, собираетесь делать с детьми, бомбить?
Так сейчас и живём, похоже, развязываем со всех сторон,
и те, кто об этом знают, как перед любой войной,
молчат и не могут ровно ничего, и кто эти «те»,
кто знают, кто эти «мы» опять, «она», «оно»? И я со всеми
безмолвствую, полуграмотный русский интеллигент,
падший в кухонных сраженьях еврейского гвалта.
Куда подевался слепой с кружкой, почему замолчал-то?


7-й

                     Памяти С. В.

Простая девочка, совсем простая,
а как я по ней скучаю,
что говорила мне, умирая,
про сына: «Квартиру ему оставляю
в Риге. Смотри, моя собачка знает,
что будет и что меня не будет,
как в "Мастере" кот Бегемот».
Её любимая книга, единственная хорошая,
которую прочитала, а так всё больше новые
женские детективы, пыталась осилить «Имя Розы»,
но не пошло. «Вот лежу, — говорит, —
как в санатории для детей-сердечников,
не разрешали вставать, доктор поставил диагноз
порок сердца, а его не было». Думаю о пороках,
добродетелях, о её истории, её родители,
мать из семьи староверов, пьяный отец
её гоняет, семья советского офицера без веры.
Еврейский доктор, ясно, профессор из старой Риги:
«Она здорова, отдайте в школу гимнастики».
«Знаешь, такая радость бегать, прыгать,
носиться по улице, помнишь, тогда на улицах
не было машин. Мне не до бега, а это помню».
И про счастливый свой брак: «Когда депрессуха
и утром не встать, зову "Алик, Алик!" —
и он приходит».


8-й

Думаешь купить еды на двадцатку,
покупаешь на сороковник.
Супруг комментирует философски:
«Всё течёт, деньги жидкость».
Думаешь, будет дождь, уже осень.
Теплынь на улице, солнце шпарит, в меду листья.
Мама ждёт на кладбище,
видно, что-то хочет мне сказать поважнее,
чем «Не пей газированную воду
в автоматах на улице из их стаканов».
Ехать одной далеко, хочешь с сыном.
Становишься как натянутая струна
и бренчишь на себе, на самой, по очереди.


9-й

В мае мы ездили в Гавр
по музейному делу.
Кто-то из наших писал о Гавре,
Бунин, Куприн? Матросы
парлают по-всякому, балакают
по-польски, гречески, итальянски.
Война с ними с каждым справилась,
не разбирая страны.
Блиндажная архитектура
послевоенных построек
для наскоро новорождённых
и такой же новый собор.
Восстанавливают
трамвайные линии,
после войны разобранные.
Улицу не перейти,
непроходимый урбанизм беспросветный.
В некоторых городах
Франции что-то погибло,
как будто Холокост
только что закончился,
в Бордо, в Ангулеме, в Париже.
Исчезнувшие с лица
пытаются рассказывать
непредставимые ужасы о человечестве,
но их никто не слушает.


10-й

Передача по радио.
Передача в тюрьму.
Зубчатая и автоматическая передача.
Передача челобитной царю.
Передача старых слов
в карманы новых молитв,
в небесное сито, где шито-крыто.
Передача новостей, информации,
дезинформации, диффамации,
службы погоды в органы царя небесного,
там пеленгуют и, глядишь, арестуют.
Здравствуй, племя молодое
цензурного аппарата,
ты выросло, пока я отсутствовала.
Брошенные дети, их не вылечить
глубоким сочувствием.
Передача педагогического опыта
из роддома в детсад, в школу, университет,
больницу, богадельню, крематорий.
Битый небитого и недобитого свезёт.
Передача части рая, рая для бедных,
в агентство по продаже недвижимости,
восьмой карой карая. У меня была тётя Рая.
Передача государственного имущества
в частное владение и обратно
в государственное имущество, и опять обратно.
Передача смысла жестом. Передача
хлеба-масла за обедом. Передача хлеба-соли
вернувшимся, пересёкшим границу,
ступившим на родную землю, её целующим
перед отправкой в Гулаг, это белоэмигрант.
Передача эстафеты из рук в руки,
из уст в уста убитого ума предков,
их заветы, их тянучки-конфеты.
Передача традиций, обрядов,
песнопений, цитат, рецептов кухни,
инструментов правления и починки обуви.
Обнимаю весну, принимаю
и приветствую звоном Тельца
золотого. Передача докладной с печатью
«Совершенно секретно» в архив и в мусор.
Только не перевоспитывайте меня.


11-й

30 сентября, 2016, Нью-Йорк. Вернулась с конференции
к столетию термина Шкловского «остранение».
Переводят как estrangement, т.е. как отстранение,
как будто это его опечатка или он опустил это «тэ»
ненамеренно и случайно. Думаю о приставке «о»,
приставка приобретения функции и качества.
Обеднение, окормление, одевание, осеменение,
онемечивание, оголение, окучивание, обритость.
В семнадцатом году намерение Шкловского
принимать участие в войне, бойне, революции,
эмиграции могло быть в конфликте с желанием
диссоциироваться от всего этого ужаса,
в том числе от новояза. Думаю, его «о-странение»
от «страна», создать себе страну, приобрести место
жизни, найти территорию, географию, чтобы не метаться
от ностальгии по утерянному старому миру.
Не просто же так он объяснял остранение
на классических примерах Толстого и Пушкина, но и
Хлебникова. Бессознательное в славистике.


12-й

Мука́ предо мною. Один в мукоке,
стою на вершине с мешком на плече,
полпуда муки донесу до печи,
где Муромец спит крепким сном в тридцать три,
пока не проснулся. Я помню муку,
я, может быть, даже мукой дорожу,
как галстуком красным, но белой мукой,
я даже согласна на крупный помол.
Мука-моя-му́ка, по локоть в муке,
как мама со скалкой, скачу на коне,
как ведьма, всадник в тумане с дитём,
как в звёздной муке, как в мучном облаке́,
и посох походный зажала в руке,
чтоб соли исторг с рафинадом Моисей,
две палки дрожжей для глобальных людей.
Я самый нежадный, я чистый еврей,
я хлеб замесила и я испеку
не тело Господне, но просто к столу
такой каравай, вот такой каравай.
На выборы все! кого хочешь выбирай.


13-й

Закат кроваво-красный,
как будто кого-то убили
в Илиаде, в Иудее или в Украине.
Молись, если можешь, траве, птице и рыбе,
воде, козе, барану, корове, чтобы выжили
и кормили-поили в убежищах, в укрытиях,
в приютах, в госпиталях, в горах, в пустыне, везде.
Повтор. Остановка. Повтор. Автоматная очередь
тра-та-та-та. Небо становится цвета пакли,
взрыв, дым, чернота. Выключи телевизор.
Радио вещает, обсуждает науку, чем отличается человек
от животного зверя, оказывается, а то мы не знали, ничем.
Крысы громко хохочут,
когда их щекочут,
но мы не слышим.

Весна-осень, 2016







Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service