Времена года малых дел и форм подборка без героя и конца А мы, как Меншиков в Берёзове, Читаем Библию и ждём. *Да сны такие путаные, говорит, не запомнишь и не расскажешь Вчера вот опять умирала, от удушья, что может быть гаже Встала на четвереньки и боролась с каким-то в горле Ну ладно, время такое, весна Чего уж ждать от простого московского сна Да и вообще: и не такие мёрли. А рыжая ноги переплетает, волосы распускает Усмехается, интонирует, вся такая тверская. Что ли писать. Чтобы сызнова не напортачить, Не расплескать в маленькие слова Не запакостить патокой торжества. Как будто писать. Ну а как иначе. Наши кинулись жизнью плеваться во вскрытую реку, За́берегами отколются с кровью — и нету. Меж тем, число соглядатаев в мартовских лужах Горнего винограда должно оставаться прежним — Иначе не птицы петь и не подснежник А только стужа, стужа. *Когда двое прощаются, один прощается первым: В сутолоке перехода, перед казармой, у фонаря, Ты справа стоишь, он устремлён налево, Он парус поднял, ты отдал якоря. Удаляешься легчайшей из своих походок, От неловкости судорожно гримасничая в воротник, Эвакуируя нежность сотней спасательных лодок, — Капризного опыта послушливый ученик. *Из подворотни явилась — с головою закинутой, Мокрой гривой, победной ухмылкой — во всю Москву; Винным духом дыша, искрясь арлекином, ты Меня скормишь, как белке, своему щегольству. *кромсаешь курицу-гриль за окном гроза вдругорядь сменяет нехотя гнев на милость о если бы чудом каким или юдом за сей взбалмошный вечер и ты ко мне переменилась *В безвременье меж Старой и Новой ратушей, меж Медовым Спасом и лицейскою годовщиной Распяленный на пинаклях, затягиваешь брешь, А с водостоков таращится всякая чертовщина. Готические пропорции, припорошенные бельём, Стаккато претензий к миру, легато няшек — Где оно? Длинное, тонкое, загорелое — моё. Копию снять — сунуть в сердечный кармашек. Мостовая, вспоротая колёсиками, — где? Я спросил у всего Шварцвальда, не то что у тополя. Но эльфы молча выгнали в сутолоку площадей — Рифмами темперировать гаргульи немые вопли. *Чай лишён вкуса, яблоко — кислоты, комната — воздуха, повествование — смысла; вместо жаркой подушки, какую мычащим «ты», на плечах — чугунное коромысло. *Моя любезная бродит по Таллину А я заключён в лабиринте палевом Ведать не ведаю, долго ли, коротко ль И думать забыл, право ли, лево ли А только о прядях над белым воротом В каком мой возлюбленный ходит по Ревелю. * единственная, в общем, благодать С полудня зреет январский закат Поджигает белую пену берёз Мороз не даёт ни о чём всерьёз Кто выпустил нас за мкад? У дороги рыба от ольги, тута же червяки — Сам выбирай, всё лучше — лежать на печи. Проносимся мимо домишек, чьи Окна им велики. С лица, по такой погоде, доска доской С души сосёнка — ждёт и трепещет, ишь. С краю, где не лежу и, заведомо, не лежишь, Холод в обнимку с тоской. Кто варит варенье из шишек, воздух рубит сплеча, Кто вёсла смолит ночами, стругает петь или мить. Я же зимую зиму, токмо ища испить Равно горячий и крепкий чай. *отгудели метели, стёкла оттаяли отгорела рождественская мишура красться, красться губами от щиколоток до талии глубокой ночью в тугом островерхом таллине не уступая в гибкой бессоннице флюгерам *ползут, переливаясь, гигантские змеи мкада каждый раз всё труднее потом собирать себя в lego как рафинад, ага, обломочки старого снега как брусчатка без соли солёные — шоколада *Вне облака тёплых спиралек Я как слепой словарик: Листает со вздохом и всхлипом, А заветного не нашарит, — Как красный воздушный шарик, Застрявший под чёрным джипом. Письмо венецьянского друга
Похудел, как чёрт знает что, говоришь. Ещё бы. Зубодёр глотку дерёт, помавая десертной вилкой, В ночной вазе, верхом на ёршике, поспешает старая ведьма, С моря тьма наступает камней перекатных валом. Как души твоей скорая поступь в колониальных трущобах Замерла, пастораль обернулась кабальной ссылкой, — Так пусть Город наново встретит статуй зелёной медью, Запахом кофе, каналов плеском, сполохом карнавалов. Отсыпьте мне с полкило вредительных ворожей — Пусть зубодёра с ведьмой прогонят взашей. Отлейте с пол-литра бешеных берендеев — Пусть заклюют их стаей вздорных индеек. Отрежьте с полметра порчельников первой пробы — Пусть обратят их в пару гнилых авокадо, Сами собою питались чтобы В чёрные дни генуэзской морской блокады. Но лавка закрыта. Сижу стучу на своём «Ремингтоне» — Мне бы другой «Ремингтон» — и немедля по ко́ням. Друг для друга мы сто́им заполненного амфитеатра, Ключевой воды, соснового воздуха, чёрного шоколада — Всего, собственно, стоим, чего уж считаться, К нам — не знаю, как боги, — благоволят авгуры. Только ты чахнешь, постылого узник клуатра, Забери меня, говоришь, тут же молвишь: не надо Ковырять перстнем землю — далеко, не дорыть до палаццо. ...Что же, у нас всегда остаётся литература.
|