Времена года
малых дел и форм подборка без героя и конца А мы, как Меншиков в Берёзове,
Читаем Библию и ждём. *Да сны такие путаные, говорит, не запомнишь и не расскажешь
Вчера вот опять умирала, от удушья, что может быть гаже
Встала на четвереньки и боролась с каким-то в горле
Ну ладно, время такое, весна
Чего уж ждать от простого московского сна
Да и вообще: и не такие мёрли. А рыжая ноги переплетает, волосы распускает
Усмехается, интонирует, вся такая тверская.
Что ли писать. Чтобы сызнова не напортачить,
Не расплескать в маленькие слова
Не запакостить патокой торжества.
Как будто писать. Ну а как иначе. Наши кинулись жизнью плеваться во вскрытую реку,
За́берегами отколются с кровью — и нету.
Меж тем, число соглядатаев в мартовских лужах
Горнего винограда должно оставаться прежним —
Иначе не птицы петь и не подснежник
А только стужа, стужа. *Когда двое прощаются, один прощается первым:
В сутолоке перехода, перед казармой, у фонаря,
Ты справа стоишь, он устремлён налево,
Он парус поднял, ты отдал якоря. Удаляешься легчайшей из своих походок,
От неловкости судорожно гримасничая в воротник,
Эвакуируя нежность сотней спасательных лодок, —
Капризного опыта послушливый ученик. *Из подворотни явилась — с головою закинутой,
Мокрой гривой, победной ухмылкой — во всю Москву;
Винным духом дыша, искрясь арлекином, ты
Меня скормишь, как белке, своему щегольству. *кромсаешь курицу-гриль за окном гроза
вдругорядь сменяет нехотя гнев на милость
о если бы чудом каким или юдом за
сей взбалмошный вечер и ты ко мне переменилась *В безвременье меж Старой и Новой ратушей, меж
Медовым Спасом и лицейскою годовщиной
Распяленный на пинаклях, затягиваешь брешь,
А с водостоков таращится всякая чертовщина. Готические пропорции, припорошенные бельём,
Стаккато претензий к миру, легато няшек —
Где оно? Длинное, тонкое, загорелое — моё.
Копию снять — сунуть в сердечный кармашек. Мостовая, вспоротая колёсиками, — где?
Я спросил у всего Шварцвальда, не то что у тополя.
Но эльфы молча выгнали в сутолоку площадей —
Рифмами темперировать гаргульи немые вопли. *Чай лишён вкуса, яблоко — кислоты,
комната — воздуха, повествование — смысла;
вместо жаркой подушки, какую мычащим «ты»,
на плечах — чугунное коромысло. *Моя любезная бродит по Таллину
А я заключён в лабиринте палевом
Ведать не ведаю, долго ли, коротко ль
И думать забыл, право ли, лево ли
А только о прядях над белым воротом
В каком мой возлюбленный ходит по Ревелю. * единственная, в общем, благодать С полудня зреет январский закат
Поджигает белую пену берёз
Мороз не даёт ни о чём всерьёз
Кто выпустил нас за мкад? У дороги рыба от ольги, тута же червяки —
Сам выбирай, всё лучше — лежать на печи.
Проносимся мимо домишек, чьи
Окна им велики. С лица, по такой погоде, доска доской
С души сосёнка — ждёт и трепещет, ишь.
С краю, где не лежу и, заведомо, не лежишь,
Холод в обнимку с тоской. Кто варит варенье из шишек, воздух рубит сплеча,
Кто вёсла смолит ночами, стругает петь или мить.
Я же зимую зиму, токмо ища испить
Равно горячий и крепкий чай. *отгудели метели, стёкла оттаяли
отгорела рождественская мишура
красться, красться губами от щиколоток до талии
глубокой ночью в тугом островерхом таллине
не уступая в гибкой бессоннице флюгерам *ползут, переливаясь, гигантские змеи мкада
каждый раз всё труднее потом собирать себя в lego
как рафинад, ага, обломочки старого снега
как брусчатка без соли солёные — шоколада *Вне облака тёплых спиралек
Я как слепой словарик:
Листает со вздохом и всхлипом,
А заветного не нашарит, —
Как красный воздушный шарик,
Застрявший под чёрным джипом.
Письмо венецьянского друга
Похудел, как чёрт знает что, говоришь. Ещё бы.
Зубодёр глотку дерёт, помавая десертной вилкой,
В ночной вазе, верхом на ёршике, поспешает старая ведьма,
С моря тьма наступает камней перекатных валом.
Как души твоей скорая поступь в колониальных трущобах
Замерла, пастораль обернулась кабальной ссылкой, —
Так пусть Город наново встретит статуй зелёной медью,
Запахом кофе, каналов плеском, сполохом карнавалов. Отсыпьте мне с полкило вредительных ворожей —
Пусть зубодёра с ведьмой прогонят взашей.
Отлейте с пол-литра бешеных берендеев —
Пусть заклюют их стаей вздорных индеек.
Отрежьте с полметра порчельников первой пробы —
Пусть обратят их в пару гнилых авокадо,
Сами собою питались чтобы
В чёрные дни генуэзской морской блокады.
Но лавка закрыта. Сижу стучу на своём «Ремингтоне» —
Мне бы другой «Ремингтон» — и немедля по ко́ням. Друг для друга мы сто́им заполненного амфитеатра,
Ключевой воды, соснового воздуха, чёрного шоколада —
Всего, собственно, стоим, чего уж считаться,
К нам — не знаю, как боги, — благоволят авгуры.
Только ты чахнешь, постылого узник клуатра,
Забери меня, говоришь, тут же молвишь: не надо
Ковырять перстнем землю — далеко, не дорыть до палаццо.
...Что же, у нас всегда остаётся литература.
|
