Москва Мурманск Калининград Санкт-Петербург Смоленск Тверь Вологда Ярославль Иваново Курск Рязань Воронеж Нижний Новгород Тамбов Казань Тольятти Пермь Ростов-на-Дону Саратов Нижний Тагил Краснодар Самара Екатеринбург Челябинск Томск Новосибирск Красноярск Новокузнецк Иркутск Владивосток Анадырь Все страны Города России
Новая карта русской литературы
 
 
 
Журналы
TOP 10
Пыль Калиостро
Поэты Донецка
Из книги «Последнее лето Империи». Стихи
Стихи
Поезд. Стихи
Поэты Самары
Метафизика пыльных дней. Стихи
Кабы не холод. Стихи
Галина Крук. Женщины с просветлёнными лицами
ведьмынемы. Из романа


Инициативы
Антологии
Журналы
Газеты
Премии
Русофония
Фестивали

Литературные проекты

Воздух

2016, №3-4 напечатать
  предыдущий материал  .  к содержанию номера  .  следующий материал  
Переводы
Я пришёл на готовое

Ицхак Лаор (ליצחק לאור)
Перевод с иврита Гали-Дана Зингер

Я пришёл на готовое

1. Liebestod

Зима, большой скорпион, продвигается медленно, влажно,
почти дрожит и вновь, замерзая, ляжет, труп
в глубине ямы на теле солнца, снег, как шерсть,
иней, как пепел, развеет — и нет его, даже не поэзия, только тишь,
чёрные ветки, глаза преисподней, останки, вновь не
поднимется свет, а моё молчание лишь повинуется, да здравствует наш повелитель,
царь наш смерть, «а почему ты хранишь свою скрипку
полвека уже, даже больше, и не играешь?», не знаю.

Не играй, усталый Орфей,
Эвридика — всего лишь костёр
на лесной опушке, слово, даже меньше,
спасайся, Орфей,
усталый, сжав зубы, он пристрастился
к своей сладкой и тёплой смерти, не
пиши, не отвечай речи соблазна:
дам тебе, отсосу, поговори со мной,
пиши, живи. К чему мне? С миром
упокоюсь, усну.

2. Суглинок

Не свет луны в облаках и не фонарь тюремщика
в карцере, и не луч прожектора, гуляющий по окутанной мраком и плесенью темнице, тонкая
и ломкая струя памяти пронзает тьму, проницает, его образ не покидает меня:
зонд во рту, большие зелёные беззвучные глаза, движением
пальца попросил бумагу и ручку, тогда он написал записку
своим изящным почерком: «Пожалуйста, позвони сиделке, чтоб
завтра не приходила», а назавтра снова попросил бумагу и ручку и набросал
несколько ровных строчек и знаки, не иврит, не
немецкий, вообще никакой не язык, не слова, не буквы. Когда
забывается язык, когда угасает желание говорить, и как, и когда
стирается воспоминание, тоска? Тоска по матери, оттенки цветов,
их названия, большой лес неподалёку от его города, название леса, и его отец,
вернувшийся из сибирского плена, реки, снег, башня городской управы
и часы, поезд, школа, радио, демонстрация, Гитлер,
корабль, его новая страна, работа на апельсиновых плантациях, британская
армия, пустыня, войны и их названия, его любовь
к жене, ждущей его сейчас, её имя, ласковое прозвище, которым он
называл её и которое никому не ведомо, и как держал тебя за руку, тепло, пожимал нежно,
чтоб ты никогда не забывал, до самой смерти или пока не сотрётся это
воспоминание, и что хотел сказать, а ты не знал, чем и кем был для него,
все те часы, пока он не сдался и не затих в мучениях немого тела, подключённого
к монитору, пока не умер в постели беспомощный маленький человек, большой
человек, что был мне отцом, что держал меня на руках под шелковицей
и пел мне немецкую колыбельную нежным голосом, без слов, и я не

боялся, чуть дыша, и он был со мной, и я глядел на золотые

ягоды в небе, у меня был сильный отец, нагим он вышел из чрева матери
в Германии и нагим возвращён был в землю, укрыт комьями суглинка, рот его
наполнился суглинком, сладки ему были комья суглинка, постепенно глаза его пролились
в суглинок, слились с суглинком, который он так любил, с корнями, с червями,
исчез его широкий лоб, отец мой, бледный поток в темноте за
скорпионом зимы, пока не забудутся слова и не исчезнут знаки
и останется только тоска по тёплому прикосновению руки, место моё не будет уже знать меня и я не
буду знать своё место, и встанет предо мной очищенное, как сталь, бормотание смерти:
приближается, смерть приближается, смерть приближается, дух пройдёт сквозь меня, сила камней —
моя сила, если тверда моя плоть, запою на свету о свете.

3. Золото

В марте, в конце улицы, каждый год открывается с севера радость,
тучи пчёл расхищали цветочный нектар, и звон их поднимался
в воздух, перекрывая любое иное пенье, и состязался с фимиамом
миллиона белых цветов, Олимп твоего дома, родина
цветущих апельсинов, облечённых синевой, и огромное счастье, год за годом, снова
и снова, а напротив твоего дома в поле — молочай, анемоны, тюльпаны,
яснотки и ирисы, и шафран, и хризантемы, и дубы, и эвкалипты
в цвету, великая, шумливая и нежная природа звала тебя мириадами распускающихся
бутонов и почек: приди, не бойся, иди и учись смотреть на запад, за большой рощей
скрылись дождевые тучи, и весна во всём, на мгновение. Ты всегда приходил на готовенькое,
режим строгой экономии не морил тебя голодом и не пугал, ведь тебя оберегали,
и войны не подвергали тебя опасности и не страшили, у входа твой отец посеял
сиреневый, белый, розовый и жёлтый львиный зев, и у цветов были названия на иврите,
и не было иного досуга, кроме работы на земле, после службы, беспричинная
любовь затягивает, наша страна утопает в золоте у нас во дворе, золото яблок, золото
апельсинов, лиловые сливы и два розовых граната, и золото мушмулы, и золото
мандаринов, и золото грейпфрутов, и золото лимонов, и зелень виноградной лозы, и золото
кукурузы, и золото картошки из суглинка, и душистая грядка томатов,
редиски, лук, ты пришёл на готовенькое. Ах, красная земля, если
и быть мне тобой поглоченным, если и погибнет всё, что покрыло тебя, синева и шафраны
обернут тебя вечным саваном, зверь души — это зверь
тела, помнящий помнящую тёплую руку.

4. Эвридика

Первой весну узнавала весёлая птичка, во тьме,
на холоде, я имя не знаю её и уже не узнаю, но песню её
буду помнить, потонет потом, безымянная, в разном чириканье, в уйме
воспоминаний, а вдоль дорог —
ожерелья лиловые, деревья и крошечные их соцветья, вечность неизвестных
этого мира продирает глаза, я не знаю ни им подобных, ни их названий,
а для тех, что учил, не найду перевода,
ведь у них нет цветов в нашей речи, но я слышу и вижу
и чувствую запах этого праздника, чужестранец (без языка,
что мог бы вместить красоту), я пришёл на готовое. И Вергилий писал:
«С неба Ирида летит на шафранных крыльях росистых,
В утренних солнца лучах стоцветный след оставляя»*.

Пять часов полёта, Эвридика,
заря, что тлеющие угли
на горизонте, воздушный змей синевы
распростёрт над городом, громадный
дракон скидывает свои путы и немедля
язык его изблюёт множество красок
в преддверье этого мига,
нашей жизни избытка. Приди, Эвридика, я купил
пластинку Фрэнка Синатры,
задёрнем шторы, никто не увидит
нашей гниющей изношенной плоти, станцуем,
обнявшись, будем жить в красоте, что вокруг,
саван синевы. Моя разорённая речь.

27.3.2016 Берлин

* Перевод С. Ошерова.


Ужин

За обильным гуманитариями ужином передо мной
сидела Генриетта из города Рига (ну, потом
из Israel, затем из ЮАР, ну, сейчас из Новой Зеландии),
мы обменивались вежливыми словами о пердеже
овец и баранов в её новой стране и о брани
в её прежней стране, а главное, о том, как говорят «зад»
по-русски и как — по-польски (видимо, из-за дивного зада,
действительно дивного, официантки Эллы), и я, со своей стороны,
рассказал, что помню одну песню по-латышски, выучил её
пятьдесят шесть лет назад, и по такому поводу, упившись красным французским
и белым итальянским вином (как свинья на кладбище,
пил я из двух бокалов, а когда всё допил, принесли мне ещё
бутылку), спел ей тихим голосом: «Kur tu teci,
kur tu teci, gailīti mans?»*, как помнил, а потом остановился,
голос уже хриплый, даже когда я трезв, да и
далеко, далеко моя мать откинула занавески, чтоб вошёл солнечный
свет, распевая: «Дети! В школу собирайтесь, петушок пропел давно!», а ночью,
когда сердце почти разрывалось от излишка алкоголя, мне показалось
на миг, что она споёт и «Рожинкес мит мандлен»**, и я усну,
как тогда, когда сердце почти разрывалось от избытка эфедрина, только сейчас
я ограничился снотворным в винной реке моих кровеносных сосудов,
всё равно она бы меня упрекнула: «Ты пьёшь, как гой, ещё
помрёшь от этого», а с другой стороны, может, мёртвые вообще слепы или
всё позабыли, даже самых любимых своих сыновей, даже жизнь
перестаёт иногда тосковать, и тогда понятно, что ещё немного, совсем
немного, и конец.

* Куда ты спешишь, куда ты спешишь, мой петушок? (лат.)
** Изюм и миндаль (идиш).


  предыдущий материал  .  к содержанию номера  .  следующий материал  

Продавцы Воздуха

Москва

Фаланстер
Малый Гнездниковский пер., д.12/27

Порядок слов
Тверская ул., д.23, в фойе Электротеатра «Станиславский»

Санкт-Петербург

Порядок слов
набережная реки Фонтанки, д.15

Свои книги
1-я линия В.О., д.42

Борей
Литейный пр., д.58

Россия

www.vavilon.ru/order

Заграница

www.esterum.com

interbok.se

Контактная информация

E-mail: info@vavilon.ru




Рассылка новостей

Картотека
Медиатека
Фоторепортажи
Досье
Блоги
 
  © 2007—2022 Новая карта русской литературы

При любом использовании материалов сайта гиперссылка на www.litkarta.ru обязательна.
Все права на информацию, находящуюся на сайте, охраняются в соответствии с законодательством РФ.

Яндекс цитирования


Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service