Москва Мурманск Калининград Санкт-Петербург Смоленск Тверь Вологда Ярославль Иваново Курск Рязань Воронеж Нижний Новгород Тамбов Казань Тольятти Пермь Ростов-на-Дону Саратов Нижний Тагил Краснодар Самара Екатеринбург Челябинск Томск Новосибирск Красноярск Новокузнецк Иркутск Владивосток Анадырь Все страны Города России
Новая карта русской литературы
 
 
 
Журналы
TOP 10
Пыль Калиостро
Поэты Донецка
Из книги «Последнее лето Империи». Стихи
Стихи
Поезд. Стихи
Поэты Самары
Метафизика пыльных дней. Стихи
Кабы не холод. Стихи
Галина Крук. Женщины с просветлёнными лицами
ведьмынемы. Из романа


Инициативы
Антологии
Журналы
Газеты
Премии
Русофония
Фестивали

Литературные проекты

Воздух

2016, №2 напечатать
  предыдущий материал  .  к содержанию номера  .  следующий материал  
Статьи
Тоннель Рошамбо
Об одном стихотворении Майкла Дэвидсона

Никита Сафонов

                  Высадка Рошамбо

                  Капитан собирает свой экипаж на палубе,
                  мы причаливаем, говорит он,
                  он не знает, что говорить дальше,
                  поэтому добавляет: в полночь жду вас обратно, морячки,
                  они не верят ему
                  это не Похищенный
                  и он никогда не сказал бы «морячки»
                  кроме того, сейчас 1780-й, гавань
                  заполнена парусами,
                  и некоторые из них закрывает штемпель.

                  Капитан спустился вниз, чтобы собраться,
                  никогда не высаживался, думает он,
                  что мне надеть?
                  так он стоит, глядясь в зеркало,
                  я ли Рошамбо
                  или то имя моего корабля
                  или мы прибыли, наконец, в порт
                  Рошамбо, где мы договоримся
                  с местными; потом он вспоминает,
                  сейчас 1780-й, вода зелена, как нефрит.

                  Капитан с изумлением узнаёт,
                  что колонии разбили британцев
                  из-за «Штемпельного налога», мы прибыли
                  слишком поздно, он вздыхает и смотрит в окно,
                  где справа от него (слева от нас) высокая мачта
                  упирается в небеса Фрагонара, в которые
                  навечно впечатано 10 центов США;
                  надпись ему по душе, он решает
                  не спускаться на берег
                  и пишет открытку на родину:

                  Мы причалили, пишет он,
                  но не слишком удачно; сейчас 1780-й, гребут
                  от берега навстречу к нам; невозможно сказать,
                  свои гребут или они гребут
                  и кто они такие; много парусов
                  в гавани, и штемпельный валик катится на нас
                  от Бруклина слева (для меня — справа),
                  ждём указаний: это история, и в ней
                  у меня нет подходящей одежды;
                  жаль, я не Наполеон.

                  И вообще, моя жизнь занимает
                  только семь строк в Читательской Энциклопедии,
                  где ясно написано, что я с Вашингтоном
                  разбил Корнуоллиса под Йорктауном
                  и вместе с французским флотом (вот откуда
                  те паруса!) ускорил его капитуляцию,
                  чью «его» — из статьи неясно, так что
                  высадка Рошамбо — сюрприз
                  для обеих сторон, в том числе для читателя,
                  замечающего розовые небеса Ватто.

                  Я — Капитан этого письма, которое начинается с:
                  Дорогая Родина, скучаю по Лиссабонскому землетрясению,
                  гонениям на янсенистов и яичнице с пореем,
                  вспомни о Рошамбо в чужом порту,
                  он довольствуется кукурузой и раздутой памфлетной
                  полемикой; я смотрю вверх, он смотрит вверх,
                  мы наблюдаем, как он медлит посреди истории
                  в поисках фигуры речи — из тех, что он использовал
                  в письмах мадам Р. в Потсдам
                  вроде «ты — автор моего сердца».

                  Но сейчас 1780-й, и Капитан никогда не пишет открыток,
                  в конце концов, он человек действия
                  и знает свой флот, гавань,
                  в которой его корабли бросили якорь,
                  знает небо, такое обычное для США,
                  и воду, изумрудно-голубую,
                  спущусь на берег, говорит он, бросая перо,
                  и выпью avec mon equipage
                  dans les petites boîtes du port1,
                  наконец-то я знаю, что надеть.

                  Потому что я Жан-Батист Донасьен де Вимёр,
                  граф Рошамбо, и я причалил, 
                  вода кроваво-красна от истории,
                  и мы у неё в клешнях (ему нравится
                  фигура речи, и он записывает её в свой дневник,
                  потом поднимается на палубу,
                  где погода ясна):
                  «Шлюпки на воду, — кричит он моряку, — 
                  я сойду на берег в Бронксе,
                  где моим именем будут названы парки и улицы».

                  Но никто не слышит его,
                  палуба пуста, и штемпель
                  закрыл почти весь флот;
                  похолодало с тех пор, как Рошамбо причалил,
                  и когда французы узна́ют, что значит 10 центов США,
                  они лишат его титула, больше
                  не граф, лишь какое-то имя
                  из какой-то эпохи на какой-то марке с какой-то открытки
                  кому-то читающему, кто отворачивается от 1780-го 
                  и вспоминает воду, белую, как их глаза.

        

        
        Автор послания, застывший перед открыткой, которую он собирался надписать, забывает о содержании своего обращения, равно как и о получателе. Белая карточка становится плоскостью, на которой разные материалы (осколки культуры — исторические сведения, факты, артефакты, произведения) входят во взаимодействие, растрескивая, раскалывая зеркало истории — искажения нарушают временну́ю гравитацию. Герой смотрит в него, забывая о собственном имени, которое стало контекстом, обернулось духом, запертым в истории, словно заблокированным в порту. Взгляд Дэвидсона, определяющего в качестве основного своего рабочего интереса вопросы, связанные с восприятием и осмыслением исторического знания, работает детонатором концептуального взрыва, приводящего к расслоению ситуации встречи с объектом почтовой индустрии, увенчанным маркой (stamp), посвящённой 200-летнему юбилею события, обозначившего финишную прямую американской революции. Освобождённый дух начинает странствовать в искажённом времени вместе с читателем, парадоксально связывая самые разные точки воображаемого пространства встречи.
        Итак, 1780 год, 10 июля, Ньюпорт, колония Род-Айленда и плантаций Провиденса (Colony of Rhode Island and Providence Plantations) четыре года назад объявила о своей независимости. 55-летний генерал, получивший в европейских территориальных конфликтах опыта столь же много, сколько и ранений, отправляется в рамках «Частной экспедиции» (Expédition Particulière) через Атлантику оказать поддержку Вашингтону. Несмотря на своё недовольство немногочисленностью предоставленного французской короной личного состава (7000 солдат), через несколько лет под свои знамёна на территории будущих США он поставит бойцов больше, чем у отца-основателя. Они встретятся с ним в районе Гудзона, захватят Йорктаун, сформируют коалицию с Лафайетом, окружат британского генерала Корнуоллиса — тем самым окончательно утвердив независимость нового государства колонистов. Миссия Рошамбо выполнена, он получает в подарок пару британских пушек и отправляется домой в Старый Свет, где впоследствии едва избежит гильотины и уйдёт на наполеоновскую пенсию.
        Но сейчас 1780-й, на берегу в Ньюпорте стоят британцы, блокируя флот Рошамбо. Генерал договаривается каким-то окольным путём с местными колонистами из Колледжа Род-Айленда об обеспечении своих солдат всем необходимым, а спустя год приступает к активным действиям. Он осведомлён о том, что 15 лет назад здесь случилось событие, ставшее мощнейшим детонатором борьбы за свободу, — протесты против введения «Штемпельного налога», выплеснувшиеся в том числе и на улицы Ньюпорта. Парламент Великобритании, облагая колонии прямым сбором, потребовал почти всё — от игральных карт до газет и официальных документов — печатать на лондонской бумаге, увенчанной гербовым штампом. Но сопротивление оказалось настолько сильным и эффективным, что уже через год довольные колонисты публикуют в честь его отмены карикатуру: похоронная процессия несёт детский гробик усопшей мисс Штемпель — «Рождена в 1765-м, умерла в 1766-м».

        Дэвидсон оживляет историческую память генерала образом почтового штемпеля, привязывая событие высадки Рошамбо к делу «Штемпельного акта» (Stamp Act), несмотря на их хронологическую разнесённость и лишь косвенную взаимосвязь. Штемпель действует (stamp acts) — оставляя отпечаток на марке, он вводит дополнительную графическую перспективу в плоскость открытки, превращая её в своеобразный портал путешествий во времени: гавань заполнена парусами, на некоторых виден оттиск. Внутри марки — Рошамбо, главный герой исторических странствий, агент, внедрённый для решения конкретной территориальной задачи (Франции было крайне важно свести старые счёты с Британией и вернуть себе влияние в Новом свете).
        Он постоянно возвращает себя в действительность 1780 года, словно заклинает сам себя, настаивая на том времени, в котором находится. Потому как вокруг раскрывается пропасть исторической галлюцинации: Рошамбо, рассматривая зеркало истории в своей каюте, не видит собственного отражения, оно подменяется отражениями временны́х искажений. Он знаком с романом Стивенсона «Похищенный» (1886), герой которого силой взят на корабль для продажи в рабство в Америке, он помнит о Наполеоне, которому ещё только предстоит обеспечить последние годы его жизни, он читал статью о себе в энциклопедии Бене (1948). Наконец, он знает, где стоит его памятник, открытый Теодором Рузвельтом в 1902 году в Лафайет-парке, город Вашингтон, на выходе из Белого дома. Ностальгирует он, однако, по прошлому, с гибелью Лиссабона в 1755-м и борьбой Папского престола против янсенистской оппозиции во второй половине XVII века.
        Но сейчас 1980-й, перед нами почтовая открытка, отмечающая юбилей высадки Рошамбо. Он и сам смотрит на неё вместе с читателем, путаясь в том, что такое «Рошамбо» на самом деле — имя, название порта, название корабля (не транспортного ли судна, доставившего в 1942-м к месту службы юного лейтенанта Дж. Ф. Кеннеди)? Постепенно в галлюцинирующем сознании героя, полном осколков культуры, собирается событие высадки: он узнаёт паруса французского флота, узнаёт знакомые по родной французской живописи (новомодному Фрагонару, за которым проступает архаичный Ватто) забитые клубами облаков небеса, в которых проступает надпись «10 центов». Он смотрит на читателя открытки из окна каюты ближайшего корабля, в то время как читатель смотрит в текст Дэвидсона, в котором Рошамбо — это точка схода исторической перспективы, точка, в которой собирается всё связанное с событием схода на берег. Рошамбо — имя события, ускользающее из комментария истории, из линейного течения времени в учебнике.
        Точка схода перспективы текста — не что иное, как сечение тоннеля, которым странствует во времени дух Рошамбо, мигрирующий из прошлого в будущее, из будущего в прошлое, в 1780 год, с поверхности открытки — в реальность архивов, оттуда — в изображение на марке. Это — ось произведения, вращающая констелляции материалов культуры и замыкающаяся неевклидовым образом сама на себя, отменяя полярность прошлого и будущего. Дэвидсон методично снимает гравитацию времени — не только в хронологии события, но и в созерцании этого события читателем. Заставляя разные элементы истории вращаться вокруг этой оси и сталкиваться, он создаёт их парадоксальные наслоения.
        Рошамбо-персонаж проявляет удивительную импульсивность: решив спуститься на берег, он не находит подходящей одежды, собравшись написать открытку домой, видит надпись в небесах и отбрасывает перо, задумав сойти в порт, чтобы выпить, оказывается в пространстве изображения, где кроме него ничего нет, только типографская краска, пустая палуба и безвоздушное пространство марки. Читатель вынужден следить и следовать за его метаниями, постоянно имея в виду открытку как виртуальный объект, провоцирующий историческую галлюцинацию, приводящий в движение пространственно-временную ось тоннеля Рошамбо. Это не спекуляция, простраивающая возможное, но не имевшее места событие. Это обрамление, в котором материалы, имеющие прямое или косвенное отношение к фактическому событию высадки Рошамбо, делают время истории условным.

        В своих критических статьях Дэвидсон вводит термин «палимтекст», характеризуя способ работы, которым сам активно пользуется в том числе и в этом тексте. Это не метод и не модель письма, это — его состояние (condition), описывающее «интертекстуальность и материальность современных литературных экспериментов»2. Одна из основных особенностей палимтекста — дробление внутренней логики текста на множество взаимосвязанных (даже если связи парадоксальны) смысловых слоёв, каждый из которых не просто отсылает к предшествующим текстам и историческим следам, но и задаёт с их помощью дискурсивную рамку в настоящем времени, в котором тексты репрезентируются. Никто не лишает Рошамбо титула на самом деле, титул отпадает сам собой, когда его имя становится отметкой события, в рамках которого он навечно заперт в своей каюте, в истории, которая, скорее всего, абсолютно несущественна или даже неизвестна ни для человека, подписывающего открытку с этой юбилейной маркой, ни для потенциального получателя. Палимтекстуальное понимание поэтического произведения предлагает рассматривать его не как версию какого-либо оригинала, актуализирующую прототип (в конкретном случае — высадку Рошамбо) в том времени, в котором эта версия появляется, но как «арестованный момент в постоянном процессе означивания, шифрования и печатания»3 — событие чтения, принадлежащее континууму пространства истории и времени истории, заведомо включённое в этот континуум.
        К 1980-му году история оставляет от героического субъекта только изображение с подписью, указывающее на оплату почтового сбора размером 10 центов. Своего рода ирония над историческими свершениями, если учесть, что всё началось со «Штемпельного налога». Оттиск штемпеля, наблюдаемый персонажем в тексте, датирует открытку, указывая, когда она получена в обработку почтовой службой. И это уже не только не 1780-й, но, вполне возможно, и не 1980-й: двойное безвременье, дополненное неизвестной датой неизвестного послания, почти незаметно вложенного в структуру текста. Вокруг — россыпи осколков культуры, швы слоёв.

        Если дополнить концепцию палимтекста наработками современной спекулятивной мысли в направлении поиска новых оснований материальности, размышлениями о контингентности и комплицитности в искусстве у Квентина Мейясу, Резы Негарестани, Робина Маккея и т. д., то легко представить дэвидсонову «Высадку Рошамбо» как констелляцию комплицитных элементов. Эти материалы позволяют посмотреть на сам текст и на его внутренних героев как на динамический архив. Части его содержимого способны контактировать между собой, трансформировать друг друга, изменять общую конфигурацию.
        Сейчас 2016-й, и можно прочесть стихотворение Дэвидсона как культурологическую работу, устанавливающую фундамент этого динамического архива, задающую его условия — собственно, вводящую палимтекстуальное измерение. В этом измерении предполагается сразу несколько потенциальных читателей (и писателей), объединённых виртуальным объектом — почтовой открыткой, увенчанной штемпелем с датой отправки, расположенным поверх парусов на кораблях флота Рошамбо, запертого внутри этого изображения. Мы никогда не узнаем, что было написано на открытке, когда именно была она отправлена, отослал ли её Дэвидсон или — наоборот — получил. Или, быть может, она была подписана Рошамбо в будущем времени, стала «открыткой на родину», раз уж временная и пространственная гравитации сняты? Таким образом, мы имеем сразу несколько возможных событий чтения, разнесённых в историческом времени, но связанных петлёй тоннеля Рошамбо. Имя генерала пулей стремительно рассекает ось этого тоннеля, рикошетя от осколков культуры, рассеянных в воздухе этого бесконечного замкнутого пространства, трансформирующих в момент чтения саму историю.
        Эти события происходят не только перед непосредственным читателем текста Дэвидсона, но сами по себе — внутри него. Они предлагают каждому следующему человеку, открывшему, например, сборник «Bleed Through» и обнаружившему там это произведение, пережить массивную концентрацию этих не зависящих от его взгляда происшествий, сообщающихся в самых разных возможных конфигурациях.

        Тоннель прошивает белую, как бельмо, воду, ожидающую письма.

        
        
        1 С моей командой в маленьких портовых кабачках (франц.).
        2 Davidson M. Ghostlier Demarcations: Modern Poetry and the Material Word. — University of California Press, 1997. P. 9.
        3 Ibid.
        


  предыдущий материал  .  к содержанию номера  .  следующий материал  

Продавцы Воздуха

Москва

Фаланстер
Малый Гнездниковский пер., д.12/27

Порядок слов
Тверская ул., д.23, в фойе Электротеатра «Станиславский»

Санкт-Петербург

Порядок слов
набережная реки Фонтанки, д.15

Свои книги
1-я линия В.О., д.42

Борей
Литейный пр., д.58

Россия

www.vavilon.ru/order

Заграница

www.esterum.com

interbok.se

Контактная информация

E-mail: info@vavilon.ru




Рассылка новостей

Картотека
Медиатека
Фоторепортажи
Досье
Блоги
 
  © 2007—2022 Новая карта русской литературы

При любом использовании материалов сайта гиперссылка на www.litkarta.ru обязательна.
Все права на информацию, находящуюся на сайте, охраняются в соответствии с законодательством РФ.

Яндекс цитирования


Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service