Белоснежка

все любят Белоснежку
за её смоляные волосы, за синеву
глаз, за неприкаянность. ведь мама
вышвырнула её из дома.
красота оказалась в опасности
и может
пропасть вместе с сердцем,
вырванным из груди. все любят
Белоснежку за смоль
и синеву, но Белоснежка
Белоснежку не любит. она любит всё,
что могло бы стереть смоль
и синь, всё,
что сулит ей могила. её перчатки
белеют, к стене прибиты
в доме принца, лысеющего мужчины,
чьё милостивое сердце часто
твердеет. нет, сбежать от него
Белоснежка не может, поскольку верит,
что его-то она и искала в лесу,
пока не встретила гномов,
которые вскарабкались на её белоснежное тело,
поднялись, возвысились, облизали.
но гномы упрямо живут коммуной,
а Белоснежка по сути —
консервативна.

Трепет города

внутренний город затрепетал.
пришлось сокрушаться, приносить извинения,
осознать, что город уже не будет таким, как прежде.
ведь тёмные улицы сердца ранены тишиной и верой.
посреди гостиной мы позволили наблюдателям пришлым
вмешаться, войти и рассесться на красном диване
с видом реалистов, объективных, как школьная математичка.
они равнодушны, у них большие зарплаты,
а мы заперты в стихотворных сборниках.
мы город-крепость, чьи стены пали оттого,
что я дала гневу выплеснуться и прокляла былое.
а наблюдатели со своим реалистическим взглядом
говорят, что пришли и принесли любовь,
благодарят за силу, которую мы вложили им в руки.
мощную силу, превращающую заветные города в руины.
а ты не взглянул мне в глаза, ты уже был далеко,
свет погасил и отправился спать.
я оставалась рядом с тобой в темноте,
шёпотом призывала тебя, ты не ответил.
я так хотела сокрушаться и умолять о прощении,
я касалась твоего горячего тела, и ты не коснулся меня в ответ.

Вопли

вопли, сколько их в моей голове.
человек — это целый дурдом
можно собрать миньян для поминальной молитвы.
сколько смертей в моей голове
и ни гроша — жилья не снять, не купить хлеба.
удел поэтов быть изгнанными из городов
если только они не наследники богачей и не нищие
говорящие одну только правду
но тогда их вовсе никто не готов слушать.
как правило их выгоняют с работы
или они из принципа увольняются сами.

На рыночной площади

на рыночной площади в тени Харлея
сидит Иисус, курит сигарету
и забывает дни, проведённые в сумасшедшем доме.
уплетает большие белые булочки,
запивая их лимонным соком, выжатым прямо в рот.
что будет, если мы подойдём к нему с распятием,
погонимся за ним вдоль хлебных прилавков,
помажем его кровью чиабату.
толпа скептиков обступила его красное одеянье.
его волосатая грудь — всем ветрам нараспашку.
он пишет на белой картонке
новые Десять заповедей,
малюет на ней своё лицо, добавляет
призыв: «сострадание!» и садится сверху
на тротуаре со своим авокадо
и сигаретами MARLBORO в красной пачке.
что мы сделаем с новым Иисусом?
как нам съесть его?
как испить его крови?
что сотворить с его плотью?
что мы сделаем с ним, сидящим на рыночной площади,
как медведь с ветеринарным паспортом ветхозаветным,
словно магнит, притягивающий убогих.
человек, обретший силу,
или сила, обретшая безумца,
в центре города докопаться желает до
новой религии.