Москва Мурманск Калининград Санкт-Петербург Смоленск Тверь Вологда Ярославль Иваново Курск Рязань Воронеж Нижний Новгород Тамбов Казань Тольятти Пермь Ростов-на-Дону Саратов Нижний Тагил Краснодар Самара Екатеринбург Челябинск Томск Новосибирск Красноярск Новокузнецк Иркутск Владивосток Анадырь Все страны Города России
Новая карта русской литературы
 
 
 
Журналы
TOP 10
Пыль Калиостро
Поэты Донецка
Из книги «Последнее лето Империи». Стихи
Стихи
Поезд. Стихи
Поэты Самары
Метафизика пыльных дней. Стихи
Кабы не холод. Стихи
Галина Крук. Женщины с просветлёнными лицами
ведьмынемы. Из романа


Инициативы
Антологии
Журналы
Газеты
Премии
Русофония
Фестивали

Литературные проекты

Воздух

2016, №1 напечатать
  предыдущий материал  .  к содержанию номера  .  следующий материал  
Переводы
Мозги и поэты

Хези Лескли (חזי לסקלי)
Перевод с иврита Гали-Дана Зингер

Лучшие мозги

Мозг кота

Мозг кота умеет втягивать когти,
отличать льстивый месяц от равнодушного солнца,
отделять разбавленное водой молоко от глухоты кресла,
поющего песню задниц, развалившихся
и воссиявших
снова из потаённого мирозданья, существующего исключительно
вдоль кривой между
сидением и вставанием.
Я задумал поместить мозг кота
в электрическую дрель,
продырявить мышиную тень и сказать:
«Я был здесь».
Пистолет — дополнительная возможность —
— пансион на одну ночь, где я поселю котовью
логику.
Вытащу пистолет из ящика,
содержащего тело таракана неподалёку от съедобной, но нечитабельной книги,
и наведу его в центр того образа, что
сомневавшийся подросток вырезал из прямоугольника тьмы.
Можно ли уязвить человеческий образ
мыслью животного?
И если можно, то с какой стати мне это делать?
Портье держит ручку с той же лёгкостью, с какой я
отрицаю его существование                      и его тоже подстерегает смерть.
Осталась только ручка, изменившая своё положение            и нужно напомнить ей
тьму и неуверенность подростка. Все они настоящие.
Хотя и отвергнутые мозгом кота,
пользующимся ими и обводящим их вокруг пальца.
Однако настоящие.
Отключающиеся от его способности к описанию и поглощаемые иной реальностью,
дробящиеся на молекулы и ускользающие из области
его определений                    однако настоящие.
Погребённые под развалинами, но живее даже предельной бдительности кота, в соответствии
с тем, как она запечатлена в несуществующих зрачках ночи, прямо
перед слегка нелепым ритуалом мышиных похорон.


Мозг мыши

Сегодня мы были на похоронах мыши.
Солнце, показавшее нам конвейер праха и мелкого
гравия,
было величиной
с мышиный мозг, который мы помянули позаимствованными из стёртых словарей словами.
Семечко мыши больше острова, где блуждает озабоченный
и расслабленный кот.
Оторвав взгляд от книги, мы увидели процессию и
себя, принимающих в ней участие. Тут передохнём минутку, а там убьём муху.
Тут поплачем, а там пожуём банан.                          Остров
потонет,
а мы безмятежно всплывём.
Мушиные трупы и обломок банана
нам напомнят о чём-то.


Мозг чего-то

Прислали мне ящичек.
Я открыл его и ничего не нашёл.
«Поищи хорошенько, что-нибудь найдёшь», —
говорилось в сопроводительном письме.
Я ещё поискал и нашёл волоски
зверя и обрывок верёвки.
Кто-то приласкал одежду и надел зверя,
отделил свои движения от их размаха
и поместил необъяснимые свидетельства в
ящичек.                        Содержимое
ящичка
бесстыдно
расцвело, качает права, изучает мои слабости.
Я обороняюсь и пытаюсь его определить.
Оно отдаляется и прислушивается к моим определениям.
Определение — это не ветер, проходящий сквозь трубу —
— пытаюсь я объяснить ему, но внимание — это дом,
который оно строит себе в доме,
который ему построили.

Годы спустя я вспомнил то тревожное событие и заплакал.
Плач — музыкальный инструмент, ждущий в своём футляре.
Всего лишь музыкальный инструмент.
Не инструмент выражения.


Мозг выражения

Чтобы выразить красоту этой рубашки,
нет необходимости ни в рубашке,
ни в необходимости.
Можно стоять нагишом посреди комнаты и сказать: эта рубашка красива
и красиво мгновение, когда я высвободился из её объятий.
После того, как она отделилась от моей кожи, я сложил её осторожно, и положил её осторожно,
и отправил её осторожно
кому-то другому, стоящему нагишом посреди комнаты
и говорящему: эта рубашка жестока
и жестоко мгновение, в которое отделилась она от твоей кожи
и была грубо сложена, и грубо положена, и грубо послана вместо письма,
выражающего красоту этой рубашки
и одиночество торса.


Мозг торса

Торс движется по воздуху и думает подобно ему.
Торс слеп от рождения, и потому
он видит меня таким, каков я есть.
Преданность торса сопровождает меня везде.
Моё отвращение к его преданности сопровождает его преданность
везде. Мы не придаём этому значения, в конце концов,
преданность и отвращение — это всё, что у нас есть.
Торс движется по воздуху и плывёт по воде.
Торс восходит и заходит, как
солнце.
Ослепляет и иссушает, как
солнце.


Мозг солнца

У солнца нет мозга, сказал мне друг по телефону, по телефону,
установленному на расстоянии двадцати метров от солнца.
У всего есть мозг, сказал я другу по телефону, по телефону,
установленному на расстоянии десяти метров
от солнца.
Глупости, сказал мне друг
по телефону, по телефону,
установленному
на расстоянии
пяти
метров
от солнца.
Я промолчал и ничего не сказал по телефону, по телефону,
установленному на солнце.
Я промолчал и ничего не сказал.


Мозг ничего

Мёртвый ныряльщик, опущенный мной на дно моря,
не думает ни о чём.


Поэты

                             Ничто не умирает,
                             это я трепещу.

                                                          Колетт

(Остров)

Возьми чистый лист бумаги и запиши на нём торопливое словосочетание
«перст судьбы». Сделай это один-единственный раз.
После сможешь наслаждаться совершенным
преступлением, единственным
совершённым тобой.
В прошлом около дюжины поэтов были освоены подобными сочетаниями.
Многие другие неизлечимо заболели и слышали
голос грома, тревожащего покой окаменелостей.
И всё же ты рискуешь. Я знаю, что рискуешь.
Я продолжаю это утверждать при каждой выпадающей мне на долю
возможности. Иная возможность — разделить неправедное сочетание, несимметричное, фальшивое.
Палец дано возвратить руке,
которую ты разрушил в час пробуждения, неожиданно, от кошмара, а судьбу
можно продать глупцам как часть пакетной сделки для туристов. Вид дремлющего на солнце острова
вводит их в заблуждение.
Тихий остров, чьи деревья распускают листья весной и дрожат в дождь.
Я предпочитаю первую возможность.
Опасность в форме чёрного алмаза.
Но вид дремотного острова на солнце вводит тебя в заблуждение.


(Глобус)

В освещённом изнутри глобусе
существует несовершенный вакуум.
Там ещё и дом рыжего волоска
с головы создателя глобусов.
Сейчас он запечатан, безвольный, в храме многоцветных стран.
В коробке,
где свет солнца вовне и свет лампы внутри создают вымышленную жизнь.
На ближней стене висит картина. На ней видны дерево и смотрящий на дерево зверь.
У зверя — глаза и мех и вопросы, отличающиеся
от тех, что я зачастил задавать в последнее время.
Эта картина досталась мне много
лет назад от приятеля,
посещавшего неподдельные места, отдалённые на некоторое расстояние от
этой комнаты.      Теперь мне нелегко выносить вид этого дерева,
которое никогда не меняется.
Его ствол соединён с нарисованными корнями, а ветви касаются потолка.

В освещённом изнутри глобусе существует несовершенный вакуум.
И над отмеченными
на нём странами
мелькают облака.
Радость и страх наполняют меня,
когда я опускаю жалюзи и гашу
свет
в комнате.
Зверь и дерево отправляются в своё ночное странствие,
из которого они вернутся примирёнными и с незнакомыми словами,
которые со временем я научусь понимать.
Словом «утро» начну свой день,
а словом «вечер» затемню дешёвые зеркала и смету́
лепестки хризантемы.

Столько шума в поспешно произносимых словах! Столь великое простодушие!


(Предатели и преданные)

Предатели и преданные проживают в одной простой лачуге,
листают одни и те же книги, рассказывающие им о великодушии времени,
пользуются одними и теми же словами, чтоб описать слова, путешествуют
самолётами, разлетающимися в одни и те же страны, где
чужестранец ощущает себя домочадцем, а лазутчик — сорванным
листком,
лишённым воды, чтобы плыть по ней, или дерева, чтобы коснуться его и прилепиться к нему, воспеть
его.
Невзирая на великую их хитрость, поэты ловятся, как мухи, на пограничных заставах,
где их поджидают таможенники, ненавидящие смерть даже больше чёрствого хлеба
или чего угодно другого.
Почему я не пою о хлебе или об обыкновенной пшенице,
проложившей ему путь хорошенько отмерянных мук?
Почему я не пою о руке, коснувшейся хлеба,
коснувшейся пиджака, коснувшейся руки?
Руки и книги — вот подарки, которые нужно дарить любимым друзьям.
Руки и книги.
Друзья говорят спасибо навечно, друзья благодарят нас из глубины своих спящих сердец
прямо в эти минуты.
Друзья запирают свои двери. Запирание двери — непостижимая дань, она
ничего не символизирует и ничего не требует.
Пиджак загорелся
в тот день, когда я попытался его усовершенствовать. (Всё, что я когда-либо пытался спасти, задокументировать, забыть,
было погружено в карманы этого пиджака, который я пытался спасти, задокументировать, забыть.)

Выход из дома, без сомнения, сопряжён с блужданием. Долгие годы
мы станем блуждать на пути, и годы станут гимном нашим блужданьям.
В кабаках, в которых мы не собирались оказываться, нас полюбят так, словно не мы
изобрели хитрость и обман.

«Кто вы?» — спросят они. И мы скажем: «Кто мы?»
«Кто вы?» — спросят они.
И мы скажем: «Мы!»


(Корабль)

Вот ты начинаешь
сомневаться в том,
что слова — терпеливый враг, гуманные джентльмены,
как пингвины, семенящие к воде айсберга, что растаял от прикосновения горячей руки
бога, ненавидящего совершенный кристалл
в той же мере,
в какой мне отвратительна
его презренная музыка,
касающаяся моих губ, путающаяся в моих волосах, пятнающая мою одежду своими ужасными звуками.
В начале недели я ещё слышу её с почти трагической ясностью.
В среду, в четверг, в пятницу
мелодия тетради поглощается
суетой делопроизводителей и болтовнёй буфетчиц.              Я не выдерживаю.
В субботу, к вечеру, как мне говорят, мои ноги — скованная игрушка, ведущая меня вдоль берега.
Шезлонги, полотенца, импровизированные тенты, все они — флаги стран,
захваченных и разорённых со сдержанным изяществом тем самым врагом, о котором уже было сказано в начале стихотворения.
Он стремится к миру, так мне говорят, и намерения его утончённей моих.
Я уклоняюсь от его угодливости, от его мирного договора, в котором чересчур много чести побеждённому.
«Покажи мне своё сердце, и я покажу тебе нутро глубин!»
Корабль, полный живости, плывёт в мою сторону. Увы! Его пассажиры алчут моей юности.


  предыдущий материал  .  к содержанию номера  .  следующий материал  

Продавцы Воздуха

Москва

Фаланстер
Малый Гнездниковский пер., д.12/27

Порядок слов
Тверская ул., д.23, в фойе Электротеатра «Станиславский»

Санкт-Петербург

Порядок слов
набережная реки Фонтанки, д.15

Свои книги
1-я линия В.О., д.42

Борей
Литейный пр., д.58

Заграница

www.esterum.com

interbok.se

Контактная информация

Рассылка новостей

Картотека
Медиатека
Фоторепортажи
Досье
Блоги
 
  © 2007—2024 Новая карта русской литературы

При любом использовании материалов сайта гиперссылка на www.litkarta.ru обязательна.
Все права на информацию, находящуюся на сайте, охраняются в соответствии с законодательством РФ.

Яндекс цитирования


Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service