Воздух, 2015, №3-4

Глубоко вдохнуть
Автор номера

Отзывы

Дмитрий Григорьев

        Предложение написать о Сергее Тимофееве пришло именно в тот момент, когда я разбирал бумажную переписку конца 80-х — начала 90-х с Алексеем Ивлевым. В этот же день я получил письмо от Сергея Морейно. Не отозваться на стихи Тимофеева я уже не мог — поток рижского пространства-времени вдруг странным образом стал пересекаться с моим. Впрочем, в них есть нечто общее. «В целом обстоятельства весьма располагают к удлинению взгляда за дурацкую черту, благо живём у моря», — это строчка из письма Лёши Ивлева. Тогда Сергею Тимофееву было около двадцати. И обстоятельства сложились так, что именно он, уже известный в кругу поэтов и прозаиков «Родника» и «Третьей модернизации» (Ивлев, Морейно, Андрей Левкин, Владимир Линдерман, Григорий Гондельман, Олег Золотов, Сергей Пичугин, Максим Супрунюк, Савва Варяжцев, Саша Сержант...), смог продлить линию «рижской литературной школы» в настоящее.
        Простые слова Окуджавы «каждый слышит, как он дышит, как он дышит, так и пишет» я считаю очень правильными. Дыхание (в широком смысле) определяет почти всё. У Тимофеева — лёгкое поэтическое дыхание. Поэтому так много воздуха и пространства в его стихах. Поэтому верлибр (по словам самого Сергея — «в нём есть дыхание, есть свобода») оказался для него наиболее «подходящим размером», как бывает подходящий размер обуви или одежды.
        Я попадаю в текст Тимофеева как в прозрачный, но временами контрастный фильм, какую-то европейскую киноклассику: улица, кафе, ещё кафе, встреча с приятелем, разговор двух девушек за соседним столиком, очень естественный для этого места и в чём-то странный. Когда я выйду из кинотеатра, фильм продолжится — улица, кафе, может, то самое, из пространства экрана, номер в отеле, полный незримых следов произошедших в нём событий, мост, где контрастное изображение расплывается за белой пеленой:

                 ...Когда огромная река покрывается туманом,
                 я занят обманом и иду по мосту без тебя
                 и без кого бы то ни было, уверяя себя,
                 что так лучше. Машин очень мало, вода
                 не видна. Только что с приятелем
                 мы перекусили в ночном кафе на окраине,
        
         взяв по крабовому салату и кофе...

        Рига, Петербург, Амстердам, Лондон, Сан-Франциско, Рига — одним словом, Город. Неудивительно, что когда Сергей говорил о поэтах, оказавших на него влияние, то упомянул Константина Вагинова. Вагинов — Петербург, Тимофеев — Рига. Но не только Город. Сюрреалисты, битники, Аркадий Драгомощенко. Европейская поэтическая культура, которая здесь в крови. И даже не нужны «марки с велосипедами», что расширяют сознание. Достаточно внутренней свободы.
        Часто это целые истории. Простые истории, которыми полон мир, вытащенные из городского воздуха и кристаллизованные в городе Сергея Тимофеева. Однако чтобы получился прозрачный, играющий всеми гранями кристалл (этому меня ещё на химфаке учили), необходима правильная, чистая среда. Тимофееву в своём городе удаётся её создать. Есть и центры кристаллизации — детали, позволяющие расти стихам не в одном, а в нескольких измерениях. И текст вдруг обретает глубину. Так что же там говорят девушки?

                 Говорила синяя девушка красной:
                 «Всё верно, всё очень похоже,
                 В супермаркетах как на Луне,
                 И я гуляю, длинными ногтями
                 Касаясь краешков огромных коробок.
                 Это болезнь поражает девушек
                 И только, мужчины от неё
                 Лечатся боксом, табаком, водкой,
                 А то бы и они треснули по швам,
        
         Вывернулись бы наизнанку, оглохли».

        И, наконец, есть ещё одна немаловажная вещь: Тимофеев — ди-джей. Это очень позитивное занятие — дарить людям музыку. И эти «позитивные вибрации» порой независимо от Сергея проникают в его тексты. Ведь это он, «...человек, ... который утром выходит из дома, насвистывая, и думает: "Намечается отличный денёк!"».
        



Артём Верле

        ...в каждом стихотворении Сергея Тимофеева возникает один и тот же абсолютно знакомый неведомый наш мир. Радость узнавания здесь всегда смещается в замирающее в спокойной неожиданности пространство. Крупное и мелкооптовое разнообразие текущего и недавно протёкшего мира, как в сиянии вечно закрывающегося супермаркета. Сообщения об отчётливой уравновешенности происходящего там, где мы точно были, но ничего не увидели, не услышали, но прошли. Вечернее возвращение домой прогульщика-школьника по другому своему городу. Потрясение чувства, откликающееся на просьбу выключить/включить что-то с микроскопически сложным устройством. Музыка фоном естественна как погода. Обстоятельства, в которых оказываешься, прекрасны в силу медленного, вполголоса прохождения имён созвездий. Орбитальное смещение свечения в перемещении меланхолии в сторону атараксии. Этот мир настолько близок, что вряд ли может быть высказан, но, тем не менее, в каждом стихотворении Сергея Тимофеева...
        



Фёдор Сваровский

        Когда несколько лет на фестивале в Новосибирске выступали несколько участников группы «Орбита», Сергей Тимофеев первым вышел на сцену и сразу предупредил слушателей: «У нас такое специфическое искусство — под музыку и очень постепенное. Мы, как бы это сказать, такие прибалты. Мы не торопимся».
        Русскоязычный прибалт из Риги Серёжа Тимофеев действительно, на мой взгляд, никуда не торопится. За что и люби́м. И, действительно, он какой-то совершенный прибалт, хотя вроде бы и русский.
        Существует очень мало русскоязычных авторов, которые по каким-то неизвестным науке причинам не транслируют в своих стихах никакой внутренней или общественной травмы. Тимофеев — главный из нетравмированных русских поэтов.
        Учитывая весь предыдущий опыт стихосложения, успешно пережив столь невыносимое для многих давление постмодернизма, Серёжа остаётся безоблачным поэтом-романтиком, способным углядеть даже в самых невероятных, обложенных всеобщей иронической реакцией обстоятельствах нечто свежее, интересное и увлекательное.
        



Павел Банников

        Сергей Тимофеев для меня стоит немного отдельно от всей современной русской поэзии — большая любовь и, видимо, навсегда. Говорящий в его стихах всё время ускользает, хотя поначалу создаёт о себе впечатление как о ком-то совершенно простом и понятном — будто гениальный мошенник, способный выдать себя за кого угодно, или разведчик, способный растворяться в пространстве, становиться его частью, незаметной для окружающих. Детали в текстах Тимофеева кажутся обыденными и не связанными между собой, но очень гармоничными, как при джазовой импровизации или в документальном кино, когда камера движется одним планом, захватывая всё — и важное для замысла, и неважное. Но режиссёр понимает, что оппозиции важного и неважного не существует: всё может обернуться всем, и именно тогда свершается чудо — обыденность становится фантастичной, в ней или через неё начинают проступать смыслы, не содержащиеся ни в одной из деталей в отдельности. Деталь может вырастать и заполнять всё пространство, становясь мерой для остальной реальности. Тимофеев очень музыкален и кинематографичен, иногда кажется, что его тексты — это сжатые поэтические сценарии для поначалу страшных, а потом трогательных фильмов, особенно это заметно в стихах нулевых годов. В то же время стихи Тимофеева предназначены для произнесения вслух — спокойным, ровным голосом, без нервических срывов, что бы там ни происходило: нападение на страну оживших «дефектных китайских кукол» или мучительное воспоминание о счастье. Голосом самого поэта, который он очень точно помещает в свои тексты.
        



Арсений Ровинский

        «в две тысячи пятом / один малыш увидел / во сне Америку и / всю ночь улыбался» — и мне не нужно смотреть на обложку книги: сразу понятно, что это Тимофеев и никто другой. Почему это так просто, и почему он настолько узнаваем? И что именно отличает эти стихи от бесконечного потока рифмованной и нерифмованной белиберды, которая забывается сразу же после прочтения?
        Ответ, как раз в случае Тимофеева, кажется очень простым: это счастливые стихотворения. Совсем не потому, что их автор — какой-то особенный счастливчик, и не потому, что все персонажи его стихотворений — какие-то светлые ангелы и добрые феи и волшебники, и всё хорошо заканчивается, — нет, а часто и совсем даже наоборот. Среди его героев полно несчастных пьяниц, злобных маленьких официанток, бывших певцов эстрады, обычно выступавших с симфоническими оркестрами. Но стихи остаются счастливы какой-то внутренней гармонией: кажется, что им самим, этим стихам — хорошо.
        Редчайшее свойство счастливых стихов, точно такое же, как и счастливых людей, — запоминаться, никогда не выветриваться из памяти. Разбудите меня ночью, и я объясню, чем счастливые стихи отличаются от серых и никому не нужных, на примере тимофеевской «Обороны с Микки-Маусом»: «Сегодня прислали парламентёра / какую-то топ-модель / я познакомил с ней микки / они понравились друг другу» — ни о каком счастливом конце не может быть и речи, герои, как Буч Кэссиди и Санденс Кид, с самого начала обречены — и всё равно это обаятельные, живые, именно счастливые стихи — так же, как фильм о грабителях Буче и Санденсе — безусловно счастливое кино.
        «В две тысячи шестом / целый день было / двадцать шестое / августа» — это стихотворение, с которого я начинал, «Летопись», — ему ничего больше не нужно, у него ничего нельзя отнять, совершенно ясно, что это стихотворение само по себе счастливо — именно сегодня, в этот день, 26-го августа.
        



Елена Фанайлова

        Существование «текста Тимофеева» для меня означает существование другого русского языка, европейского русского поэтического письма, космополитического стиля. Нулевые породили целый поток разнокачественных сочинений, упражнений в европейскости от молодых людей, которые начали путешествовать и замечать детали неотечественного дизайна, а заодно подхватывать и модифицировать таковой в языке. Сергей сделал всё это гораздо раньше начала поколенческой моды, сделал совершенно природным, естественным образом, основанным на знании предмета «европейский модернизм». Он человек с безупречным вкусом, природный эстет до мозга кости, без примеси сплина или цинизма, частой патологии эстетов. Вкус заставляет его улучшать мир, даже когда внешние обстоятельства довольно ужасны. Деятельность же группы «Орбита» меня всегда поражала не только мультиинструментализмом, но базовыми, присущими ей как таковыми принципами интернационализма и демократии. Очень нежные и очень жёсткие отношения у них внутри команды.
        



Мария Галина

        ... Вот сидит человек в вечереющем кафе, слушает блюзовую музыку, и он очень одинок. И всё понимает. И оттого одинок ещё больше. Он понимает, что скоро ничего этого не будет. Как при вспышке молнии, когда вдруг всё отпечатывается на сетчатке — какие-то фантики, обёртки, дерево у дороги, мусор, облако, ночное море, мусор, фантики, обёртки. И всё это вот-вот погаснет, и этого больше не будет никогда. Ночного моря, пустой бутылки из-под колы.
        Хорошо, попробую по-другому. Мир уже погиб. А нам показывают какие-то декорации. Но вот сидит человек в вечереющем кафе и всё понимает. Понимает, что тёплый мир нарисован на дырявом холсте. А там, за ним какая-то машинерия, колёса, шестерни...
        Хорошо, попробую по-другому. Сергей Тимофеев — один из ведущих поэтов русского зарубежья, оказавший заметное влияние на новую поэтическую генерацию.
        То есть это такой европеец, очень русский европеец, рационалист и выдумщик; на карте современной поэзии его имя стоит где-то неподалёку от имён Леонида Шваба, Арсения Ровинского, Фёдора Сваровского — зияние на месте авторского «я», исключение субъекта из целостного предметного и вещественного мира, вследствие чего образуется пространство, свободное для интерпретаций...
        Хорошо, попробую по-другому...
        



Андрей Сен-Сеньков

        Стихотворения Сергея Тимофеева похожи на пальцы, которыми мальчики затыкают плотины. Много лет я читаю эти уютные подвиги. И каждый раз новое стихотворение меня от чего-то спасает. Закрываешь книгу и начинаешь тратить все деньги не на вино, а на конфетти.
        



Елена Глазова

        Со стихами Сергея Тимофеева я познакомилась лет в 17, ещё в школе, подвизаясь в местном еженедельнике как фрилансер, пишущий про культуру; первой моей публикацией была заметка о каком-то действе Тима. Я бывала на тех же клубных мероприятиях (серия Casablanca-2000), что Тим и К°, время от времени учинявшие чтения с музыкой; многие интерьеры, персонажи и ситуации из его текстов того времени мне знакомы. «Afterhours» — точно так же я после пятничной вечеринки коротала время до первого субботнего трамвая в «стекляшке», единственном открытом в Старой Риге кафе; просто так сидеть нельзя было, иначе выгонял охранник, — мы брали самое дешёвое — орех из печенья за 30 сантимов, садились с друзьями за столик и катали орех по блюдцу, а охранник маячил за нашими спинами и ничего не мог предпринять, пока орех не съеден; вроде бы в том же кафе сиживал Тим, всегда в бодром настроении, потягивающий кофе или чай. В субботу утром мне ещё надо было идти в школу, что было немного проблематично после ночи на ногах. Этот день был богат физикой — четыре урока подряд. В обложку из-под учебника физики я запихивала книжку Тимофеева, что спасало меня от смертной тоски, навеваемой бубнежом учителя — бывшего директора атомного реактора в Саласпилсе (реактор был остановлен, пришлось переквалифицироваться). Однажды учитель заглянул в мой «учебник» и обнаружил там стихи Тима — как раз что-то про груди девушек под свитерками; «Лена, Лена», — сокрушённо качал он головой, надувая губы.
        Лёгкость, причастность жизни, мягкость даже при падении, будто у предметов нет теней, на смену последним явились светло мерцающие абрисы, мир прост, сияющ, всё движется по простой траектории, незачем останавливаться, нечему останавливаться, некогда останавливаться, хорошо быть героем стихотворения Тимофеева, это лучшее, что может с вами произойти, всё случится так, как задумано, в этом нет возможности сомневаться, и я не сомневаюсь.
        







Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service