Москва Мурманск Калининград Санкт-Петербург Смоленск Тверь Вологда Ярославль Иваново Курск Рязань Воронеж Нижний Новгород Тамбов Казань Тольятти Пермь Ростов-на-Дону Саратов Нижний Тагил Краснодар Самара Екатеринбург Челябинск Томск Новосибирск Красноярск Новокузнецк Иркутск Владивосток Анадырь Все страны Города России
Новая карта русской литературы
 
 
 
Журналы
TOP 10
Пыль Калиостро
Поэты Донецка
Из книги «Последнее лето Империи». Стихи
Стихи
Поезд. Стихи
Поэты Самары
Метафизика пыльных дней. Стихи
Кабы не холод. Стихи
Галина Крук. Женщины с просветлёнными лицами
ведьмынемы. Из романа


Инициативы
Антологии
Журналы
Газеты
Премии
Русофония
Фестивали

Литературные проекты

Воздух

2015, №3-4 напечатать
  предыдущий материал  .  к содержанию номера  .  следующий материал  
Объяснение в любви
Произведение искусства в эпоху акторно-сетевой теории

Никита Сунгатов

        Рижская группа «Орбита» никогда не заявляла о себе как об исключительно поэтической: в её проектах активно участвовали и участвуют фотографы и электронные музыканты, перформансисты и видео-артисты. Показательны названия разделов на сайте «Орбиты»: «Текст», «Изображение», «Видео», «Аудио». Сама эта структура подчёркивает, что различные медиумы существуют в границах общего проекта на равных правах.
        Сообщество, включающее в себя представителей разных творческих профессий, занимающихся одним делом, скорее естественно, чем уникально для современного искусства: уже русские футуристы постоянно работали над совместными проектами, а московский концептуализм разрушил границы между текстовой, визуальной и перформативной частями почти окончательно. Уникальность «Орбиты» для русскоязычного контекста — в том, что она последовательно, с первых акций и альманахов подчёркивает свою коллективную мультимедийную ориентированность. Конечно, разделить «Орбиту» на «поэтов» и «художников» сложно потому, что каждый её участник является тем и другим (и, как правило, кем-то ещё) одновременно. Но важнее другое: именно в альманахах и акциях «Орбиты» дизайн, фото, видео, саундтрек, перформанс начинают играть по отношению к стихам не фоновую, а равноценную роль. Можно сказать, что «Орбита» одной из первых в современной русской поэзии восприняла знаменитый тезис Маршалла Маклюэна «medium is message» и начала воплощать его на практике.
        Сергей Тимофеев, привычно воспринимаемый как лицо «Орбиты», хотя, кажется, в последние годы представление о равнозначимости её основных фигур набирает вес, — поэт, плотно включённый в медиакультурную ситуацию сегодняшнего дня и старательно осмысляющий её. Структуры социальных отношений и перемены, которые с ними происходят, также играют важнейшую роль в его стихах, но для Тимофеева они всегда связаны не столько с политической жизнью (узко понимаемой как отношения государства и общества), сколько с изменениями media и, шире, с техническим прогрессом.
        В своё время Вальтер Беньямин, фактически ставший основоположником медиатеории, поставил вопрос так: «не изменился ли с изобретением фотографии и весь характер искусства?»1 — и, рискну заметить, именно этот вопрос (а не рассуждения об утере ауры или политизации эстетики) дал начало философии медиа. Почти сто лет спустя Валерий Нугатов, травестируя Теодора Адорно, спрашивает: «возможна ли поэзия после аdobe®photoshop® / и аdobe®illustrator® / поэзия после аdobe®flash® / поэзия после autodesk®3ds max®». Стихи Сергея Тимофеева работают именно в области этих вопросов: как существует поэзия в эпоху технической воспроизводимости? И кто говорит в ней?
        Вот показательный текст Тимофеева, недавно появившийся на его странице в Facebook:

                 1.

                 И тогда я сказал ей уверенно и прямо:
                 «Возьми это и ступай туда, откуда все они однажды...»
        
         (Далее см. бумажную версию.)

                 2.

                 Ночь наступала не торопясь,
                 он видел, как темнел пейзаж за окнами машины.
                 «Как хорошо, — думал он, — что...»
        
         (Далее см. бумажную версию.)

                 3.

                 Долго я шёл сквозь мир незнания и обид.
                 И вот он — торжественный проблеск счастья, свободы
                 и чистоты, вот очертания... (Далее см.
        
         бумажную версию.)

        Ситуация, лежащая в основе этого текста, знакома любому, кто привык искать и читать книги (журналы, статьи, монографии — нужное подчеркнуть) в интернете. Но она состоит не только и не столько в том, что отдельные сайты предоставляют нам лишь «интригующий отрывок» из желаемого текста. Архаичность поэтического языка этих «интригующих отрывков» связывается здесь с архаичностью медиума, как будто подразумевая, что такая поэзия может быть правильно прочитана только в «бумажной версии». Вместе с тем, отвечая на заветный вопрос, кто говорит в этом тексте, можно сказать, что говорит сама интернет-страница — как единственный медиум, способный обеспечить встречу ложноромантических стихов с реалиями современной медиаэкономики.
        Современные поэты часто обращаются к голосам тех, кто не может говорить, — пытаясь расслышать сквозь гул истории речь тех, кто оказался на её периферии (как Фаина Гримберг, Станислав Львовский или Сергей Завьялов), или переводя на человеческий язык с нечеловеческого языка камней и животных (как Анна Глазова или Сергей Соловьёв). В стихах Тимофеева речь обретают технические и информационные объекты, от радиосигнала и случайно сгенерированного числа до старого хита из сданного эпохой iTunes в комиссионный магазин музыкального автомата. Они не изъяты из «гула времени» и находятся в равноправном диалоге как с людьми, героями творящейся на глазах истории, так и с природой — солнцем, цветами, воздухом, всегда, однако, взятыми заодно с набором дискурсивных практик, сквозь которые воспринимает природу современный субъект.
        Здесь не только социологическое, но и онтологическое основание поэтики Тимофеева (впрочем, социологическое и онтологическое в ней неразрывны). Современная философия характеризуется поворотом к «не-человеческому», взглядом на людей и (широко понимаемые) вещи мира как на равноправные объекты. Бруно Латур критикует классические общественные науки за антропоцентризм и вынесение природных, технических и информационных объектов за границы своих исследований. По Латуру, «кварк, микроб, закон термодинамики, инерциальная система наведения и т.п. в действительности суть не то, чем они кажутся, — не подлинно объективные сущности внеположенной природы»2, а носители социальных функций наравне с людьми.
        Так и у Тимофеева:

                 Зелёная бронза на куполах,
                 как полинявшие доллары. Банковский кризис,
                 девальвация, пара негров в белых
                 спортивных куртках. Я расширяю сознание
                 как лёгкие, чтобы принять очередной
        
         день. Много электроники умерло.

        «Девальвация» и «пара негров» перечисляются здесь через запятую как однородные члены предложения, а значит, и как равнозначные объекты мира; так же равнозначны здесь «Я» и «электроника», возникающие в двух соседних предложениях. Люди в стихах Тимофеева вступают в различные связи не только друг с другом, но и с объектами мира, а объекты мира, в свою очередь, контактируют между собой помимо человека.
        Отказ от антропоцентризма и движение в сторону «мира вещей» был свойственны уже метареалистам, но у Тимофеева эта оптика обретает иное измерение. Если в стихах Алексея Парщикова или Ивана Жданова вещи «оживают», то у Тимофеева происходит в некотором смысле обратное. Действия «человеческих» героев его текстов механизированы, предзаданы правилами социокультурного поля, в котором они обитают. Герои Тимофеева, как правило, не «живые люди» из русского психологического романа, а бурдьеанские агенты или латуровские акторы. Они описываются через свой социальный статус, а их действия алгоритмически определены социальными практиками, будь то трудовыми или рекреативными.

                 Мы ходим на тренажёры, посещаем бассейн.
                 Я говорю на радио спокойным голосом.
                 Рано просыпаюсь и еду в город. До
                 назначенной встречи ещё остаётся время,
                 и я захожу в кафе, где выпиваю стакан
                 горячего вина, потому что до этого сидел на
        
         холодных камнях набережной.

        Социальный статус героя этих текстов несложно опознать: это житель большого города, наёмный работник, часто — занимающийся творческим или околотворческим трудом: фотограф, копирайтер, ди-джей. Собственно, именно этот социальный статус порождает особенность тимофеевского субъекта: он в значительной степени «интерпеллирован» вещами или их концептами, он живёт в мире бесконечного «производства потребления»:

                 Фотограф, которому исполняется тридцать
                 лет, говорит, что он непризнан, но богат.
                 Мы сидим в его новой, только что купленной
                 квартире, где обшарпанные стены с содранными
                 обоями дают ощущение коммуналки или общежития.
                 Играем в студентов, говорим о зачётах. Потом
                 садимся в машину, кто-то спрашивает, какая
        
         модель БМВ лучше, 318-я или 320-я.

        В большой степени это поэзия, состоящая из своего рода карнаповских «протокольных предложений», и в этом смысле она, конечно, наследует линии, заданной американскими объективистами (Луис Зукофски, Чарльз Резникофф): поэтический текст не выражает переживания или внутренний мир поэта (хотя иногда так может показаться), но «артикулирует определённый порядок, который и задаёт эстетику стихотворения»3.
        Это не значит, что Тимофеев выступает отстранённым исследователем, безразличным хроникёром, — и не только потому, что многие его стихи написаны от первого лица. Картографируя медиасоциальное поле, он всегда обнаруживает в нём брешь, то, что позволяет вырваться из заданной системы. Часто эта брешь возникает в прямой (или несобственно-прямой) речи героев: случайное число вдруг задаётся вопросом о своей неслучайности, а 45-летний бухгалтер объясняет свою зависимость от соцсетей тем, что однажды там в ленте вдруг выскочит линк на страницу, «где будет всё сказано». Поэзия Тимофеева во многом беспощадна, как к людям, так и к вещам; выскочив из одной системы, мы неизбежно оказываемся в другой, продолжая играть свои социальные роли по заданным правилам. Но где-то на периферии постоянно маячит вопрос: почему мы играем по ним? Ведь это всё имеет какой-то смысл? Не упустили ли мы что-то важное?

        
        1 Вальтер Беньямин. Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости / Перевод С. Ромашко.
        2 Бруно Латур. Когда вещи дают сдачи: возможный вклад «исследований науки» в общественные науки / Перевод О. Столяровой.
        3 Владимир Фещенко. «Воля к объективному совершенству»: объективистские узы Луиса Зукофски // «Транслит», вып. 17.


  предыдущий материал  .  к содержанию номера  .  следующий материал  

Герои публикации:

Персоналии:

Продавцы Воздуха

Москва

Фаланстер
Малый Гнездниковский пер., д.12/27

Порядок слов
Тверская ул., д.23, в фойе Электротеатра «Станиславский»

Санкт-Петербург

Порядок слов
набережная реки Фонтанки, д.15

Свои книги
1-я линия В.О., д.42

Борей
Литейный пр., д.58

Россия

www.vavilon.ru/order

Заграница

www.esterum.com

interbok.se

Контактная информация

E-mail: info@vavilon.ru




Рассылка новостей

Картотека
Медиатека
Фоторепортажи
Досье
Блоги
 
  © 2007—2022 Новая карта русской литературы

При любом использовании материалов сайта гиперссылка на www.litkarta.ru обязательна.
Все права на информацию, находящуюся на сайте, охраняются в соответствии с законодательством РФ.

Яндекс цитирования


Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service