* * *Рассудилось солнцу не быть скромней,
вылепить чёрные тучи до самых корней,
лиственницу забрать из ноябрьского кино,
прелые иглы в небо швырнуть, на дно положить проваренные, как шерсть,
городские развязки, стекло и жесть,
изжелта-перговых напечь дубов,
раз они одни не полезут в ров, и добавить соли не для огня,
для снежка, избаловавшего меня.
* * *
У ноября привычка резать тебя по суставам быть отнимая время
то заливая глаза солнцем в косом лесу, то инеем на листве
рисуя приятелем дно морское прозрачной луне добавляя зелени
за тучами продлевая твой срок пока не пролетят сквозь тебя Леониды
царапая небо на дальнем востоке где клён без коры обнажает пурпурную голову и мох выбрасывает сухие слезинки спор на его хребте
* * *
Даниилу Деведжиеву На рисунке предъявлен дом,
не разбитый на этажи и квартиры,
полный солнечной паутины. Его без труда
огибают олени, сбросившие листву под ветром,
да залётные пастухи, потерявшие кентрон,
убегающие от быка-ноября.
Так обителей много,
что пустуют парадные, и распахнуты двери Бога,
каждой трещиной свет храня до гвоздя,
до подковы мороза. А на подоконниках — грозы,
там, внутри, продолжается лето,
кровь твою проливая и в банках храня.
* * *
У тебя есть дом, в нём светает когда у меня наощупь
разворачиваются сады, прикованные друг к дружке
пятигранный гранат подсохший это Марс
а Венера как яблоко наливное
и в распахнутых космических часах где нас нет и не будет
дух трепещет от радостного видения
загораживаясь виноградниками от океана
* * *
Видится, водолаз, ты воздуха злой должник,
кинутый золотом скиф, раскованный конь.
Кажется, никто не тянул тебя за язык
запеть о богах, обжигающих твой огонь
внутри заплечного меха. Ты всплыл пузырём,
на дне оставил проём,
выплюнув траву для рвоты, чей шар шерстяной
перерастает в дом,
словно крушение потерпевший Ной.
На выпуклой двери скользи теперь по волнам, смеясь,
по пескам, среди скал, где древо, обугленное дотла,
твоей улыбки белей. Всё погубит волна,
застроенная огнями по самую грязь.
Эвноя
С утра я не стал дожидаться дождя и пошёл к тебе,
ты жила на самом краю городка, на первом этаже кирпичного дома,
окнами в сад, полный дыма, а в окнах скрывался огонь.
Ты спасала книги, осторожно складывая на низкую ограду.
Рядом по водостокам текла Эвноя,
смывая митры, венцы, бутерброды, терцины и бред сентябрьской субботы.
Наконец заметив меня, ты улыбнулась и ушла.
Ливень припал к земле, но не мог сделать зелёное золотым.
Завтра с утра наброшусь на яичницу, на осень,
а сейчас — молчание и сон.
Ты забудешь прописи лета
и поверишь слепо в прочерки метеоров,
смиряя норов до новых похорон.
Скульд
Любимый конь разбил тебе лоб,
а отец украсил тебя дирхемом
и схоронил с тобой трёх служанок и тучу тканей.
Время быстрее слепня изранило и раздело,
срыт твой курган, и молнии бьют в дорогу,
но не догонишь тех, кто унёс твою чашу,
ты теперь хрупкий шрам, занесённый снегами храм
с языками огня под Смоленском,
сказка, рассказанная летним днём, никак не кончался экзамен,
я смотрел сквозь сосновый глазок в двери, как ты отвечаешь
на двадцать первый билет о Данте.
* * *
Буди милостив, словно сынок, сидящий в аду,
нежный, творящий свет;
каин его не ждёт и звёзды не ждут,
ни второго, ни третьего нет — он один там, и нет у него ни рожка, ни мирка,
он барашка делает из камней,
а другой матерьял не завезли пока,
впрочем, века впереди, и Тебе видней.
|
