* * *Что кличет див над полем, полем палевым? От сполохов и всхлипов пулевых не разберёшь. Запахло паром, палевом, и что вздыхать о жёнах пылевых. Язвят пшютов шуты, шутов молодчики, зобатые, недолгой чести для. Поют в крови младенцы и молочники, и панночки бросают труселя. * * *
Кто на рассвете выйдет в тундру через Усадьбу доброго Недоброво И в глаз кунице попадёт, не целясь, Тому уже не страшно ничего: Ни скорбных птиц, ни сорных рыб в канаве, Ни тишины, припрятанной в ноздре, Ни яви недосмотренной, ни нави, Ни розочки ветров, ни звёздочки в ведре. Ружьё заче́хливши, присевши на пригорке, Какой-то городок в лучах дождя Припомнит он. Там в небе были створки. Чем стал он, за одну из них войдя? Что он узнал? Дрожит в ультрамарине Гагара с тёмной точкой на бедре. Усадьба странная недоброго Добрыни Ушла под воду, спряталась в горе. Отряд олений скачет к Пустозёрску. Хитрец-возница, кутаясь в доху, Швыряет в небо стёршуюся горстку Родной земли. Ни звёздочки вверху. Прибытие поезда
Это приснившаяся капуцинкам свежая жесть, покрытая цинком, на пузыре у сома писанный сон, и сквозь сон проступает город иной, и в него засыпает светом ведо́мая тьма. Это вокзал, на котором неможно. Это красотки, зави́той немодно, вдох, замечающий хну. Стёкла в подвале какой-то Европы. Чернорабочих жёлтые робы. Воздух, встречающий тьму. Ногтем из пальца — марлей из раны — свесилась ниже расшатанной рамы цинком покрытая жесть. Дальше — касается сонного кадра (Это вопрос из первого кадра): «Есть это?» — «Да, это есть». Это кадавра касается, что ли: всё поедающей маленькой моли пляска на простыне. Всё — очертанья, звуки и краски — съест. Но три века ещё до пляски светописи во тьме. И за окном — стога и предместье, запах левкоев. «Мы вместе?» «Мы вместе едем туда, Жанетт. Едем туда, где скошены крыши, едем туда, где скушаны мыши, едем туда, где нас нет». Стрелочник стрелки не переводит, в розах стрелок ружья не наводит, лезут со всех сторон ящики с вогнутыми глазами. Дудки: посадим их в ящик сами. Опоздали. Перрон. Море серое
Море серое в ежовой нелистве, Складчатое и пупырчатое, А над ним невещих птички две Облетают небо дырчатое. Канут в дырку и уйдут во тьму Развесёлую, бубенчатую, Будут спать в прозрачном терему, Забывать тюрьму бревенчатую. Будут спать, не будут спать, не будут петь Золотую песню лодочную. Будут пить, не пить и не терпеть Заводскую воду водочную. Будут моря серого искать, Моря дымного и дымчатого. Будет кто-то в полдень выпускать Два луча из неба дырчатого. * * *
Змею из яйца вынимает Натура, ворчливый коала докушал свой лист и дремлет. Всё прочее — литература: исписанный буквами лист. Но все испаренья, и все минералы, и пчёл, опускающих ноздри в цветы, и ненависть кобры, и грёзы коалы, и белых нептиц косолапые рты, и воздуха ляжки, и полые пышки, и плуга биенье в сырой борозде украли ещё не рождённые книжки и прячут в шрифтштеллеровой бороде. И все они выйдут однажды — а что им не выйти? — в не этот какой-нибудь свет, и сказано будет о нас, чего стоим, в какой-то из них. Или нет.
|