* * *

Хочу отправить тебе отличный подарок,
когда сухие деревья протыкает зной,
начинается вестерн — гравий дрожит, и коричневая пыль дрожит,
подымаясь над раскалённым местом, когда
мимо заброшенных промзон, усыпанных красной икрой,
пройдут эшелоны.

По почте, что ли, отправлю тебе письмо, свяжусь с тобой, запутавшись навсегда.
Вот он, пошёл огонь, — двери облаков распахнулись, и оттуда
выкатились головы банды Бонно.

История, гнев воспой.
Ты ли та девочка в трусиках липких, которая
стоит перед зеркалом, на лицо нанося
пудру, румяна.

Ты ли та девочка,
та, что с раскрытым, чавкающим, чёрно-розовым ледяным
жерлом
разлеглась в постели у каждого,
патриотическую песенку напевая игриво,
натирая ножки мазями от грибка,
а ссышь и сплёвываешь в специальный таз
у кровати.

Отвернись. Подумай про мой подарок,
подумай вообще про оружие,
подумай: как странно,
ещё пару дней назад —
никакого на кровь намёка.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Но где-то ещё продолжается вечеринка.
Ночь, гул голосов, корейка, пивко...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

История, гнев воспой!
Все, кто сейчас в Москве, пусть посмотрят на чёрное небо
с огромной луной.
Почему ярость в наших душах так водяниста?!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Где правит бал «русская трусь», где давно не поют освободительных песен,
где 60% процентов населения подыхает от «малых скромных общественных дел»
нескольких совестливых чиновников-интеллектуалов,
где мои маленькие друзья, маленькие мальчики, которые родились в 1990-м —
Мертвы!
Провинциальные кладбища раздулись от гнева.
Мертвы!

Вспомни про них. Мой подарок тебе пригодится.
Завтра, сейчас —
он послужит тебе вполне.

* * *

легонько коснуться своим языком твоего языка...

сон оборвётся внезапно:

оружие закопали в землю

молния приближается с треском

рекламные щиты вот-вот рухнут

продвинуться языком глубже, туда, где корень твоего языка
и прохладное сладкое нёбо

волнующий запах весны и рокот
первой мировой войны. тогда они
делают индивидуальное высказывание без субъекта,
с вопросом: кто говорит?
я: кто нас целует, пока
длится сон? мы застряли в истории.

один звонок и
клубы дыма вываливаются наружу
смотри, дом мой горящий, следом лето
с кровью
в широкие мгновенья ведает
где твоя боль, как больно
собирать языком слёзы со щёк, с ключиц.
ночью, во рву, в постели, где вспышки,
где кровь говорит, со мной можно плакать, —
закрой глаза в искажение.

близость грозы, когда
накаляется грудная клетка,

наощупь, как будто случайно сталкиваясь в коридоре,
проводя языком по шее...

слыша вдалеке оркестры, орудия,
проваливаясь в безумие, возможно ли вспомнить,
когда это началось, вне конкретных признаков времени,
словно рой пчелиный, жалит,
одного оставляя, где плачет, а второй внутри этого роя
падает на колени.

* * *

сон прошёл, Лесбия, настало время печали,
время сбросить кольца и платья на пире кровавом
во славу доброй памяти сестёр наших
будем бить бокалы!

о, Лесбия, время войны настало,
покупать травматику у мужичков коренастых
и в чехол от макбука прятать лезвие, шило
и двигаться, стиснув зубы, через ряды фашни тёмной.

о, Лесбия, это время лежит, как в гробу прижатый,
как у жертвы его рассечён череп
и кровь заливает лицо, взгляд равнодушный.
чувствуешь, как бьётся сердце, приложив руку
к груди моей, как эта ночь на нас давит?
настало время вываливаться пьяными на тверскую, на проспект мира
и обниматься.

такое время, что любовь и политика — одно и то же,
а полиция и ненависть — это что-то другое.
где открытые лекции сменяются уроками уличной борьбы,
где дыхание на морозе превращается в воображаемые свободные университеты
и на коленях стоит олимпийский мишка,
а рядом с ним на коленях стоит ребёнок,
вижу, Лесбия, в руке твоей бритву, волосы спутались, взгляд безумен.

остановись тогда — выживет наше сердце!
глядя в глаза родителям, сквозь пощёчины пересекая двор,
пробегая мерцанием сквозь кордоны,
оставляя граффити и стихи,
Лесбия, встань! настало время спеть весёлую песню,
сплёвывая кровь и зубную крошку,
закрывая руками лицо, раздирая асфальт,
пока наши братья, наши друзья, наши родители
встали в круг и кричат: «хоп! хоп!»

я не знаю, какие нужно прочесть книги,
какой политической борьбой здесь нужно заняться,
когда вокруг все ни мёртвые ни живые,
по сговору, в небытие устанавливают один порядок,
когда водят по губам обоссанным членом
за грудой досок на школьном дворе: «щас мы тебя переучим»

этой ночью ни живой ни мёртвой,
когда не знаешь языка другого,
вставай, Лесбия! хватит, вставай с колен!
вставай, любимая, даже если на смерть идёт дело
и этот пир, страшный и стрёмный, эти мясные яства,
эти черви на головах «чёрной хунты»,
эти выкрики, удары, митинги, всхлипы — всё сгинет в пропасть.