Воздух, 2014, №4

Запас воздуха
Архив и мемориал

Подводный Львов

Лев Оборин

Поэтическая школа, группирующаяся «вокруг места», — школа старого, освящённого веками образца, old school. Сколь ни интересно улавливать эфемерные, дрожащие, прерывающиеся, несконцентрированные связи школ нового образца — соединений авторов, которые, может быть, и в глаза друг друга не видели, но читают друг друга в Интернете, — нужно признать, что старый механизм, задействующий прямую, физическую локальность, не утрачивает своей эффективности и вряд ли когда-нибудь утратит. Здесь придётся пройти несколько шагов по нежеланной в силу своей очевидности тропе: в преимущественно нерусскоязычном Львове, миф которого (подчёркиваю, миф, а не реальность) предполагает враждебность к русофонии, сбились в русскоязычную поэтическую школу люди, уникальные по своим индивидуализму и аутсайдерству. По советским меркам это были обитатели самого что ни на есть социального дна. «Не вписывался ни в какие рамки. Был настолько на виду, что оказывался почти не виден и не заметен», — пишет знавший Леонида Швеца Сергей Муштатов1. Объединение под названием «школа новейшей эклектики» — никакой не «изм», забирающий всех участников в фигурную скобку, а, скорее, признание о том, какие разные люди составляли эту общность.
О Дмитровском и Буренине написал в своей замечательной книге Олег Юрьев2 — увидевший, впрочем, в этих поэтах неожиданные самородки в совершенно не предназначенной для них среде, нечто вроде «неуместных артефактов». Думается, это написано в соответствии с юрьевской концепцией культуры, которая обладает собственной логикой развития, а то и собственной волей и делает человека своим медиумом. В конце своей статьи Юрьев вспоминает другого такого «вынырнувшего» поэта высочайшей стиховой культуры — Евгения Хорвата, который лучшие свои стихи написал в провинциальном Кишинёве. Именно (кажущаяся?) провинциальность места заставляет Юрьева, чьи воззрения накрепко связаны с ролью в русской культуре петербургской/ленинградской метрополии, написать, что он «не верит во Львов» — не срабатывает ли тут невольная параллель с Кишиневым, который со времён Пушкина заслужил репутацию места довольно тоскливого?
Как бы то ни было, фраза Юрьева о неверии во Львов вызвала нечто вроде отповеди у Елены Пестеревой, львовской уроженки3. Возможно, эта отповедь справедлива, но не нужно забывать, что стихи, представленные ниже, были написаны большей частью в конце 1970-х — начале 1980-х. Даже и в метрополиях русской словесности это были времена кризисные, удушливые, мертвящие — как убеждает в своих эссе Михаил Айзенберг. Надо полагать, что во Львове, за отсутствием сколько-нибудь представительного community «тех, кому это надо», было ещё тяжелее. Может быть, чуть переносимее ситуация была из-за красоты самого города, благородства его архитектуры, и из-за того, что Львов всё-таки находился на границе Польши, которая для советской интеллигенции оставалась связующим звеном с «мировой культурой».
Отсылая к статье Пестеревой за некоторыми общими впечатлениями об основных чертах поэтики Дмитровского, Швеца и Буренина, я хочу сосредоточиться только на тех текстах, которые помещены ниже.
По этим стихам видно, что их авторам действительно приходилось двигаться ощупью. Стихи Леонида Швеца полны свидетельств напряжённого, не подкреплённого близким опытом, поиска слова, тропа — поэтому иногда получается вычурность («Сатанинский плащ, / как шёлковой сетчаткой, загребает воздух»). Одиночество опыта будто сквозит и в его верлибристике («лёгкие, невесомые формы», — пишет Муштатов; лёгкость не чувствуется совсем — скорее, усталость). Герой стихотворения «Прогулка» окружён людьми, которым всё в порядке. Вокруг всё красное — это в порядке вещей; в нескольких строках, охватывающих период с младенчества до если не смерти, то возраста покорности, раскрывается одиночество сомнения. Политический смысл этого стихотворения очевиден, но будто пропущен через фильтр, через какую-то грустную улыбку. То, чему пытается и не может противостоять герой, — идея индоктринации, от прямолинейной краснознамённости («Погляди в своё окно: / Всё на улице красно!») до пугающего в детстве импрессионистского впечатления (тут вспоминается фильм-сказка Ирины Поволоцкой «Аленький цветочек», где покрасневшее небо, как удар, обрушивается через окна на зрителя; фильм создан в том же 1977 году, что и стихотворение Швеца; думаю, это не случайное совпадение). Резко контрастирующий с достаточно сдержанной поэтикой 1970-х образец «хулиганской» эротической лирики «Голова Батыя» принадлежит, что характерно, уже к первому постсоветскому году — времени усиления «глубины иконоборчества» (Муштатов) не только в поэзии Швеца, но и на постсоветском культурном пространстве.
Представленные тексты Гоши (Игоря) Буренина производят впечатление works-in-progress и при этом прочитываются как цикл. Олег Юрьев даёт поздним опытам Буренина нелестную оценку («бесконтрольный наворот слов и выворот нервов... второсортная, чужеголосая, гнилостная, мучительная красота...»), бескомпромиссно требуя от стихов чёткости, сделанности. У Буренина действительно этого нет: стихотворение «Тебе созвучен, ангел мой...» с его удвоением строк лишь поверхностно напоминает о строгости триолетов: внутренне оно бесструктурно, и его движение напоминает музыкальную импровизацию, неожиданно обрывающуюся (главный пример такого оборванного импровизированного размышления в русской поэзии — пушкинские «Стихи, сочинённые ночью во время бессонницы»). Образ водной глубины переносится и в следующее стихотворение, несущее, однако, противоположный смысл: если в первом стихотворении глубина была безусловно интересной, желанной, интригующей средой, то во втором погружение в неё ведёт к разочарованию: глубина, по сути, — та же самая обстановка, та же бедность; морок волн классической просодии, как выясняется, скрывал плоское дно футуристической ритмики с малым количеством примет. Наконец, третий текст, в котором прямо назван Стикс, не оставляет сомнений в том, какие именно воды исследовал и понял Буренин.
В стихи Сергея Дмитровского гомеопатическими дозами проникает наследие ОБЭРИУ, воспринятое, видимо, через Заболоцкого («шёл и махал половиной ручищ», «мы одни имена — лишь названья Природы»), но текст развивается по какой-то иной, более мистической логике. Вспоминается, как разбирал «тёмные» стихи Михаил Гаспаров, вычленяя из текста фабулу, чтобы ответить на вопрос: «Что происходит в этом стихотворении?» Так, заключительное стихотворение публикации фиксирует передвижение говорящего (который входит в некий лесной массив) и поток его сознания; всё это перекручивается вместе с приличествующими случаю топосами (вход в лес как соприкосновение с потусторонним миром + личное воспоминание об умершем + шаблонно-патетическая риторика: «Какого сердца здесь вчера не стало!» — ср. «Какое сердце биться перестало!»). В первом стихотворении языковая картина выглядит совершенно расфокусированной, от действующих лиц остаются одни предикаты; наиболее строгое грамматически и интонационно второе стихотворение также выдержано в логике предсказания — чего-то вроде пророчества пифии, относящегося к неопределённому будущему и не поддающегося прямому толкованию. Визионерство в той или иной степени свойственно всем поэтам «львовской школы», но, кажется, Дмитровский дальше других пошёл по этой дороге.
«Львовская школа», как это случалось со многими замечательными явлениями неподцензурной литературы, была осознана постфактум, появилась на поэтической карте усилиями нескольких неравнодушных авторов и исследователей. Хотя поэты этого круга написали и опубликовали сравнительно мало, внимания им до сих пор уделяли недостаточно, и дело, может быть, не столько в количестве текстов или в отсутствии влияния на других, вполне объяснимом в условиях языковой периферии, сколько в зыбкости самой поэтики. Трудно сопоставлять «львовскую школу» с обэриутами, но, может быть (можно ли это узнать?), устроение этого круга было схожим — с «некоторым количеством разговоров» о смерти, течении времени и о подобающих этим явлениям символах.


1 Муштатов С. Леонид Швец: «Я всем раздам по соловью...» (духопись)
2 Юрьев О. О поэтах как рыбах // Юрьев О. Заполненные зияния: Книга о русской поэзии. М., 2013. С. 152-155.
3 Пестерева Е. Слово Львова // Октябрь. 2014. № 5.







Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service