|
I Неужели вернулась зима, неужели вернулся холод,
разве Фрэнк не оступился на льду,
не исцелился, разве не посеяли весеннее семя разве не кончилась ночь,
разве тающий лёд
не затопил канавы разве тело моё
не спасли, не уберегли разве не остался шрам, незаметный
над раной холод и страх,
разве они не закончились, разве огород,
взборонив, не засеяли — я помню почву наощупь, красная, густая,
в твёрдых бороздках, разве не посеяли семена,
разве не увил виноград южную стену я не слышу твой голос
за криками ветра, свистящего над голой землёй мне уже всё равно,
что́ это за звук когда я впервые не смогла говорить, когда показалось,
что нет смысла описывать этот звук от того, на что́ он похож, не изменится его суть — разве не кончилась ночь, разве не сберегли
землю, засеяв её разве мы не посеяли семена,
разве не нужны мы земле, виноградникам, сняли ли с них урожай?
II Лето после того, как лето закончилось,
утешенье после насилия:
обращаясь с собой хорошо,
я делаю себе только хуже;
насилие изменило меня. Заря. Низкие холмы сияют
охрой, огнём, даже поля сияют.
Я знаю, что́ вижу: солнце, какое
бывает в августе, солнце, что
возвращает всё утраченное — Слышишь голос? Это мой внутренний голос,
тела моего тебе теперь не коснуться.
Оно уже изменилось, оно очерствело,
не надейся, что вновь отзовётся. День словно день лета.
Необычайно тихо. Лиловы на гравии
длинные тени клёнов.
А ввечеру — тепло. Ночь словно летняя ночь. От этого только хуже; насилие изменило меня.
Моё тело остыло, как оголившиеся поля;
остался только разум, опасливый, недоверчивый,
не испытывают ли его. Солнце снова всходит, как всходило летом;
щедрый дар, утешенье после насилия.
Утешенье после того, как сменился цвет листьев
и поле убрали и перепахали. Скажи, что это и есть будущее,
я не поверю тебе.
Скажи, что я жива,
я не поверю тебе.
III Тогда выпал снег. Помню
музыку из открытого окна. Иди ко мне, промолвил мир.
Не то чтобы он
действительно выразил это в словах,
но именно так я восприняла красоту. Восход. Слой влаги
на животных и травах. В канавах копились
лужи холодного света. Я застыла
в дверях, —
зрелище, верно, глупее некуда. Что другие нашли для себя в искусстве,
я нашла в природе. Что другие нашли
в земной любви, я нашла в природе.
Так просто. Но в ней не было голоса. Кончилась зима. В оттаявшей грязи
кое-где пробивалась зелень. Иди ко мне, сказал мир. Я замерла,
стоя в куртке перед своего рода ярким порталом —
я наконец могу сказать:
очень давно; изрядное облегченье. Красота, ты и цели́шь, и учишь, — и смерть не принесёт мне вреда
больше, чем принесла ты,
моя любимая жизнь.
IV Свет стал другим;
«до» третьей октавы звучит теперь темнее,
и слишком гладко льются песни утра. Это осенний свет, это не свет весны.
Свет осени: не жди пощады. Песни стали другими; в них проник
невыразимый ужас. Это осенний свет, это не свет, что скажет:
Я возродился. Не весенний рассвет: я надрывался, страдал, я вылез на свет из утробы.
Предо мной настоящее, аллегория пустых утрат. Столько всего изменилось. И всё же тебе повезло:
в тебе горит идеал лихорадочным жаром.
Это даже не жар, это второе сердце. Песни стали другими, но они по-прежнему прекрасны.
Они все собрались в пространстве поменьше, в жилище разума.
Они совсем потемнели от лишений и боли.
Но та мелодия снова со мной. Ноты нелепо парят
в предчувствии тишины.
Слух привыкает к ним.
Глаза привыкают к исчезновениям. Не жди пощады, ни себе, ни тому, что любишь. Налетел и улетел, разгромив разум, ветер;
вслед за ним воцарилась странная ясность. Не каждому дано, как тебе, всё так же преданно
цепляться за то, что любишь;
надежду конфисковали, но ты не сдалась. Maestoso, doloroso: Это свет осени; он обрушился на нас.
Да, не каждому дано, как тебе, приближаясь к концу,
всё ещё верить во что-то.
V Это правда, что в мире недостаточно красоты.
И это правда, что я неспособна её возродить.
Нет в мире и искренности, и здесь я могу пригодиться. Я вся
в работе, хоть и безмолвна. Безликое
несчастье мира
окружает нас с обеих сторон, аллея тянется между деревьев; мы случайные спутники, молча
идём, погружённые в свои мысли; за деревьями железные
ворота особняков,
за закрытыми ставнями — отчего-то покинутые, заброшенные комнаты, как будто художник
должен создать
надежду, но из чего? из чего? само это слово —
фальшиво, лишь способ опровергнуть
восприятие — Перекрёсток украшен осенними фонариками. Здесь я выросла. Ездила
в метро с книжкой в руках,
словно бы защищаясь от этого самого мира: ты не одна, —
гласило стихотворение,
в тёмном тоннеле.
VI В сиянье ночи перешло
сиянье дня,
и в зеркало — огонь. Сестра-земля, в чём твоё горе?
Солнца луч тебя предал?
Не разберу, горе это или усталость. Между ней и солнцем
что-то оборвалось.
Теперь ей хочется остаться одной;
по мне, пора перестать
рассчитывать на её одобрение. Над полями,
над крышами деревенских домов
сияние, от которого произошла вся жизнь,
становится холодными звёздами. Лежи и смотри:
они ничего не дают, но ничего и не просят. Из горького бесчестья земли,
из холодности её, из бесплодности всходит сестра-луна:
как она прекрасна этой ночью, впрочем, когда она не прекрасна?
|
