Москва Мурманск Калининград Санкт-Петербург Смоленск Тверь Вологда Ярославль Иваново Курск Рязань Воронеж Нижний Новгород Тамбов Казань Тольятти Пермь Ростов-на-Дону Саратов Нижний Тагил Краснодар Самара Екатеринбург Челябинск Томск Новосибирск Красноярск Новокузнецк Иркутск Владивосток Анадырь Все страны Города России
Новая карта русской литературы
 
 
 
Журналы
TOP 10
Пыль Калиостро
Поэты Донецка
Из книги «Последнее лето Империи». Стихи
Стихи
Поезд. Стихи
Поэты Самары
Метафизика пыльных дней. Стихи
Кабы не холод. Стихи
Галина Крук. Женщины с просветлёнными лицами
ведьмынемы. Из романа


Инициативы
Антологии
Журналы
Газеты
Премии
Русофония
Фестивали

Литературные проекты

Воздух

2014, №1 напечатать
  предыдущий материал  .  к содержанию номера  .  следующий материал  
Опросы
О поэтической теме
Владимир Аристов, Лида Юсупова, Василий Бородин, Владимир Навроцкий, Арсений Ровинский, Андрей Черкасов, Александр Уланов, Олег Юрьев, Марина Тёмкина, Гали-Дана Зингер

        «О чём эти стихи?» — вопрос, который в одних случаях ставит в тупик, в других влечёт за собой лёгкий ответ и неизбежное добавление: «Но разве в этом дело?» И, однако, значит ли это, что подход к поэзии со стороны тематики должен быть целиком оставлен профанному восприятию?
        1. Есть ли у Вас как у поэта главная тема или главные темы — то (глобальное или очень конкретное, судьба мироздания или маленькие собачки), о чём Вам важнее всего или интереснее всего говорить? (Мы понимаем, что это совсем не то же самое, что главная проблема: то, что Вам важнее всего сказать.)
        2. Случается ли так, что у других поэтов, теперешних или прежних, именно тема (при условии, естественно, должного качества воплощения) Вас в первую очередь привлекает или, наоборот, отталкивает?
        3. Видите ли Вы в современной русской поэзии тематические лакуны (то, о чём не пишут, а надо бы) или, напротив, «избитые темы», от которых хотелось бы отдохнуть?


Владимир Аристов

        Сам по себе заданный вопрос очень интересен: проблема толком не поставлена в поэзии и поэтике, поэтому превратно понимается, и на вопрос обычно дают, действительно, либо банальный, либо неадекватный ответ. Вглядеться в сюжетную структуру, сказать, «о чём идёт речь», оказывается сложным, поскольку нет для этого методов изучения. Речь, понятно, не идёт об эпических (в широком или узком смысле) произведениях или о балладных формах. Надо попробовать выявить то, что реально включается в изображение.
        1. Для меня одной из важнейших тем, во всяком случае, последнего времени является изображение «со стороны другого», вернее, некоторое соединение изображения «от себя» и «от лица другого» — такое сочетание и создаёт особенность каждого стихотворения. Здесь присутствует в более скрытом виде и изображение множества соединённых сущностей. Сказать, например, о предмете, принадлежащем другому человеку, освоенном им, и при этом самостоятельной вещи, а может быть, даже о какой-то части его тела, именно его, допустим, руке или ухе (тема на первый взгляд может показаться нелепой или отталкивающей), — вот о чём хочется говорить, хотя сложность подобного изображения велика. Говорить о другом: человеке, звере или вещи — на своём языке, но «через него» (говорить не отвлечённо-философски, но в поэтической практике). Тема торчит изо всех углов, она вопиет, но при всей навязчивости она скромна, и её как будто не замечают. Такие новые связи надо обнаруживать — например, и через специальные метафоры, — в поисках той среды всеобщего пребывания, которая предстоит. Что значит быть другим в стихотворении? Не только пожелание, хотя даже интенция чрезвычайно важна: выйти за свои пределы. Проза при всех своих развитых методах не способна достичь той степени интенсивности при проникновении в иное.
        2. В чём-то сходные темы есть у ряда поэтов, в особенности, в стихах XX века, пусть даже устремление поэтическое «к другому» принимает заострённо предельные, крайние формы: «и не поймёт никто, как я его любил», «под осенний свист» и т. д.
        3. Некоторые сходные тенденции можно наблюдать в произведениях нынешних авторов, но часто это преподносится как «маргинальное» или скрывается. Для некоторых выход за пределы своего поэтического «я» граничит с потерей «системы координат» привычного мира, но всё же попытки выйти «в другой мир» (вернее, в «мир другого») совершаются.


Лида Юсупова

        1. Мне очень интересны люди, живые и мёртвые, их мысли и тела, и хочется узнавать — почему, например, люди убивают: друг друга или себя, — почему в тот момент тот человек так делает; мне интересны истории людей, падающих за край, «на дно, где крокодил зияет» (спасибо Петру Разумову за цитату из любимого Батюшкова, присланную мне сегодня утром на телефон, в весенний Петрозаводск, где я оказалась в последние дни года) — мне нравится, когда события выстраиваются в стихотворении, как это бывает в нелинейном времени сна, когда потрясение, прервавшее сон, рассказывает о себе этим сном.
        2. Меня отталкивает тема бога — кроме как в стихах Сергея Уханова (божественно высоких) — мне кажется она скучной (в религиозных стихах часто много фальшивости и глупости). А привлекают разные темы, и чаще — неожиданностью: например, несколько лет назад я нашла в интернете сайт Хамаса, полный поэзии (переведённой на английский), а совсем недавно в редкой книге, написанной о маньяке Питере Вудкоке, я нашла стихотворение его жертвы, Денниса Керра (тоже на английском), чудом опубликованное — кажется, оно случайно попало в папку с уголовным делом, в которой его и обнаружил биограф, — называющееся «Ритуал С-4», как и моя книга.
        3. Наверное, есть какие-то не найденные ещё темы, какие-то лакуны, но я — наблюдатель, и мне всегда интереснее исследовать то, что уже есть, чем искать, желать или не желать того, чего нет. И ещё — границы между стихами, написанными на разных языках, существуют только в незнании языка. Я думаю и чувствую не по-разному, оказавшись в английском или русском языковом мире, только я не пишу (сейчас) на английском. Но неужели, если я напишу стихотворение по-английски, я тут же окажусь вне русской поэзии? Или, точнее, если я напишу о чём-то на английском, станет ли это что-то — темой уже не русской поэзии? Где поэзия: во мне или в языке? Кто в поэзии: я или язык? О чём я пишу — принадлежит мне или языку? Я принадлежу себе или языку?


Василий Бородин

        1. Тема у меня есть! Это — ситуации (точнее, обстоятельства), в которых позиция наблюдателя, полу-бездействие — не подлость, а наблюдаемое не вызывает протеста, ненависти и пр. Все геройства и негеройства лирического героя — за кадром; ими частично (неизбежно и не нарочно) формируются оптика и интонация, но глядеть словами интереснее всего на во все стороны равновесное «сейчас», не заслонённое как-то зависящими от тебя событиями. Раньше было наоборот, а сейчас так.
        2. Отталкивать или привлекать могут какие-то свойства чужого восприятия, при любом качестве воплощения. О человеческих, кошачьих и собачьих бедах писать, когда ты сам не совсем в беде, — риск; о радости — риск не меньший; труднее того и другого — какой-то средний регистр эмоций и выразительных средств: дневной свет в серой комнате, там неглупый человек с совершенно обыкновенной судьбой вспоминает свои заблуждения и потери и вдруг ловит себя на том, что счастлив. Наверное, «верю» тем поэтам, у которых есть вещи, производящие такое впечатление, пусть одна на сотню стихотворений.
        3. Хочется отдохнуть вообще от всех тем; недавно доделал первый номер рукописного журнала асемического письма «Оса и овца», очень надеюсь на развитие и долгую судьбу этого журнала... Получается, да — я на стороне тематических лакун, но тем большей удачи желаю авторам, готовым к борьбе с ними!


Владимир Навроцкий

        1. Кажется, есть, но это трудно ухватить, труднее даже, чем «проблему». Не то чтобы было очень уж интересно или важно говорить именно об этом, но примерно в каждом моём стихотворении есть хоть маленький кусочек того, что в интернете теперь помечают ключевыми словами «крипота, тлен, безысходность» и т. д.; я этого не выбирал и не делаю намеренно, как, думаю, и другие.
        2. Нет, если человек пишет на посторонние мне темы, но его тексты качественнее, чем у кого-то, пишущего обо всяком милом или важном мне, — естественно, сначала нужно читать первого. Автор качественных текстов в любом случае имеет право и на то, чтобы читатель приложил некоторые усилия к проникновению внутрь стихотворения, и почему бы читателю не начать с того, чтобы врубиться в чуждую, скучную или даже неприятную ему тему.
        Да и вообще, нужно же как-то узнавать и новое. Вдруг там, в этих чужих декорациях, интереснее? или даже вдруг там скрывается что-то важное, что не может существовать и быть сказано внутри привычного фона?
        3. Нет; нет.


Арсений Ровинский

        1-3. Мне удобнее начинать с последнего вопроса, — то, о чём не пишут, а хотелось бы почитать.
        Один из друзей моего отца, Игорь Левитан, в начале 80-х рассказывал о политинформации в харьковском НИИ, где он работал. Он просто встал и спросил — а почему мы не говорим о войне? О какой такой войне? — спросили у него ведущие научные сотрудники. Ну как же, сказал Левитан, вот сегодняшняя газета «Правда», а в ней статья — «лейтенант Шевченко вынес рядового Вишневского с линии огня, погиб, спасая товарища». Случилось это 2 февраля 1982 года, об этом тоже говорится в статье. Идёт война, давайте поговорим об этом.
        Понятно, что речь в стихах совсем не обязательно должна идти об аулах и ваххабитах на чёрных жигулях. «Идут арабы на Москву, арабы на Москву» Дмитрия Соколова, «взяли капитана в плен капитана били проводом» Родионова — лучшие примеры того, что я имею в виду. Но это написано 10-20 лет назад, тогда же, когда и «они опять за свой Афганистан» Фанайловой. С тех пор я не читал никаких новых стихотворений о войне, за исключением стихотворений Сваровского (опять же оговорюсь — речь идёт именно о войне, а не о конкретных войнах в конкретных государствах).
        Если же говорить более обобщённо (война всё-таки частность, когда мы говорим о стихах) — то мне в современной поэзии не хватает фантазий, сказок. Один мой сосед по студенческому общежитию написал когда-то: «напишу о том что вижу / в нашей комнате темно», и мы оба в наши 17 лет смеялись над этим, потому что обоим казалось плохим тоном писать «о том, что вижу» вместо того, чтобы писать, например, об Афганистане или Гренобле.
        Говоря иными словами — в современной поэзии мне не хватает «Прозы Ивана Сидорова», «Боя при Мадабалхане». Это и есть ответ на первый вопрос — мне важнее и интереснее всего говорить и читать о том, чего я не видел и никогда не увижу. Лет десять назад казалось абсолютно естественным, что значительная часть авторов, вслед за Степановой и Сваровским, взявшись за руки, начнут создавать собственные миры. Как ни странно, этого не просто не произошло, но случилось прямо противоположное. Всё вернулось к унылой парадигме «пишу о том, что вижу», к более или менее изощрённому описательству своих собственных чувств и обстоятельств.
        Всё это, конечно, не означает, что стихи о любви, о петербургских туманах — нравятся мне больше или меньше, чем стихи о войне или о говорящих загадками азербайджанских принцессах. Просто стихов о принцессах становится всё меньше и меньше, и мне действительно их не хватает.


Андрей Черкасов

        1. О вещах, предметах, продуктах. Точнее, об именах и описаниях предметов, явлений и процессов. Ещё точнее — о вещах и описаниях, которые складываются в среду (обитания). Т. е. тема в одном (двух, трёх) словах — это именно среда, точнее, сре́ды — не только обитания, но и другие, не имеющие названия, но требующие описания.
        2. Чистых случаев отталкивания именно по линии темы припомнить не могу — обычно причины непереносимости тех или иных авторов идут «комплектом», в котором тема может занимать большее или меньшее место. То же самое и с авторами важными и ценными — перебрав всех, в каждом из случаев я не смог счесть всё, что есть в этих стихах помимо темы, только «должным качеством воплощения», поэтому от называния имён воздержусь.
        3. Мне (не знаю, «увы» или «ура») не хватает стихов о строительных материалах, о домашнем хозяйстве, о продовольственных магазинах — т. е. примерно тех стихов, которые я сам хотел написать несколько лет назад, но не написал, а теперь уже вряд ли напишу, но был бы рад стать читателем таких стихов, если кто-то их напишет. А прочие темы пусть цветут все, т. к. наглядная «перенаселённость» одной темы может способствовать поиску других тем или нового поворота в этой одной, если автору так уж хочется оставаться в её рамках. И тот и другой вариант мне как читателю нравится, а тех стихов, которые бездумно ездят по надоевшим темам и делают эту наглядность возможной, я могу просто не читать.


Александр Уланов

        Вопрос о теме не кажется мне некорректным. Цели литературы — всё-таки вне её самой (расширение сознания пишущего и читающего; встреча с человеком и предметом, бережность к ним и сохранение их свободы; хотя далее встреченный-сбережённый-свободный человек с расширенным сознанием может заняться — почему бы и нет? — литературой, так что цели литературы также и в ней). Поэтому тема — то, что предполагается быть встреченным, — возможна. Но устанавливать главную тему — редуцировать многообразие мира. Точно так же не существует «тема в первую очередь» — лишь как голос среди равных.
        Слишком много очевидной повседневности и вздохов о том, что «всё плохо» (показывающих только то, что автор не способен выбраться к более интересным участкам мира), слишком мало радости, соприкосновения со сложностью культуры и сложностью природы (что трудно; поэтому на отдых от «избитых тем» не надеюсь).


Олег Юрьев

        1. Думаю, я никого особенно не удивлю, если ещё раз (кажется, не в первый и не во второй) подчеркну, что «о-чёмами» я никогда не мыслил и не мыслю. И мне ничего не важнее всего сказать, по крайней мере, в стихах — с моей точки зрения, литература, в первую очередь поэзия, не имеет ничего общего с говорением, высказыванием, сообщением, коммуникацией. За исключением, конечно, общего материала — т. е. языка. Если тебе есть что сказать или о чём сообщить — напиши статью, или реферат, или диссертацию. Поэзия же есть мышление образами, а не высказываниями.
        Мне важно сказать то, что я сейчас говорю, я и говорю это — ни в коем случае не стихами, а деловой прозой, для того, собственно, предназначенной.
        С моей точки зрения, тематическое мышление, по крайней мере в ХХ веке, не говоря уже о веке текущем, прямо противоположно мышлению поэтическому. Не могу скрыть, что высказывание Мандельштама, предпосланное настоящему журналу в качестве эпиграфа («Все произведения мировой литературы я делю на разрешённые и написанные без разрешения...» и т. д.), я лично понимаю таким образом, что «разрешённое» — это и есть плод тематического мышления. Поэт, знающий, о чём он написал стихотворение, вызывает у меня сожаление. Я говорил уже как-то: я пишу стихи, чтобы узнать, о чём они, но если сходу этого узнать не удаётся, то я не особо расстраиваюсь — когда-нибудь, вероятно, пойму. Или никогда не пойму. Но может быть и наоборот: когда у Роберта Броунинга спрашивали, о чём или что значит то или иное место в его ранних стихах, он обычно отвечал: «Раньше это знали двое: я (показывал на себя) и Он (указывал вверх). Теперь только Он».
        Впрочем, всё это касается не только собственных стихов. Тридцать лет я читал стихотворение Конст. Вагинова «Звукоподобие» и никогда не испытывал никакой потребности понимать, что же это такое, «звукоподобие». Пока мне не пришлось объяснять поэтику Вагинова американским студентам. Читая «другими глазами», я вдруг понял, что «звукоподобие» — это полная замена слова «стихотворение», что легко демонстрируется подстановкой последнего в текст. Я был очень доволен, конечно, но видит Бог: для непосредственного счастья от этого или какого бы то ни было другого великого стихотворения совершенно не нужно понимать, о чём оно.
        Тематический подход — это, в конечном итоге, элемент внешнего контроля. Именно поэтому на «о чём» так настаивала советская «литературная педагогика»: начинающий советский литератор постоянно контролировался на это «в чём мысль, где сообщение, что ты хочешь сказать», и, в конце концов, это становилось его второй природой — выдавать тексты, которые было бы легко проверить «на тему, на высказывание, на идею». Поэтому вся советская поэзия как система является «поэзией разрешённого воздуха», даже если советский поэт говорит что-нибудь «антисоветское» или «несоветское».
        Другое дело, что вследствие общности строительного материала готовый текст — сам текст, а не его автор! — может сказать человеку многое, в зависимости, конечно, от способности этого человека воспринимать сказанное (или то, что он считает сказанным). Т. е. каждый текст, конечно, несёт сообщение, иногда даже тему, но это что-то вроде попутного газа. Нефть, добываемая стихами, — это век за веком расширяющаяся (ввиду оскудения основных запасов) гармония — дыхательная и образная. Т. е. текст не говорит, но может сказать. Т. е. я люблю «Клеветникам России» или, чтобы остаться при Мандельштаме, «Поляки, я не вижу смысла...» не из-за их конкретно-исторического высказывания (хотя и его воспринимаю с интересом, но это совсем другое восприятие). Т. е. Незнайка с его «проглотил утюг холодный» — поэт, а «поэт Цветик» — не поэт, а куплетист жэковской стенгазеты!
        Тематический подход имеет две стороны — подход читателя (даже если он по профессии писатель, но в данный момент читает, а не пишет) и подход писателя (когда он пишет). Для читателя осознавать эти о чём и что совершенно естественно. Так он выучен, воспитан, только так пугающий хаос, плещущийся в гармонических стихах великих поэтов, сводится к набору понятных высказываний и не перепугивает до смерти.
        Писатель, в первую голову поэт, может, конечно, сказать себе: «Дай-ка я напишу о»... безразлично о чём — о любви, о повышении урожайности многолетних трав или о преступлениях (того или иного) режима, но если он справляется с этой задачей, то никакой он не поэт и не писатель, и текст его... совсем не ворованный — а разрешённый, санкционированный воздух. Конечно, может произойти и так, что «стихи о» наперекор себе могут стать «стихами», часто это, по литературно-историческим условиям, происходило в XIX веке, редко в ХХ-м, в ХХI-м, думаю, будет происходить очень редко («никогда» в этих вещах не бывает).
        2. Нет.
        3. Соответственно всему сказанному выше, для меня это нисколько не существенно. Напряжение мускулатуры поэтической речи создаёт (очень часто иллюзорное) тематическое наполнение текста. Но никогда не наоборот.
        Да и кому сейчас важно (кроме тех, для кого чтение стихов не непосредственное занятие, а культурно-историческое увлечение или профессия), что «Чернозём» Мандельштама, скорее всего, — стихи «на тему» о посевной компании для воронежской газеты, а «На Красной площади всего круглей земля...», скорее всего, гимн Коминтерну?


Марина Тёмкина

        Тематика в поэзии вещь исторически знакомая, от шумерского эпоса и псалмов Давида до стихов по случаю (у Одена их более четырёхсот) или политических куплетов, например «гариков», или детских стихов Хармса. «Вот и дедушка пришёл, / в тапках дедушка пришёл, / Что ли выпить, говорит, что ли чаю, говорит». Я очень люблю стихи о чае: «О чай, спаситель наш!» (Бенедиктов).
        В Нью-Йорке в 80-ые годы я совершенно недоумевала по первости при виде солидных антологий типа «Стихи о котах», «Стихи о тёщах», «Стихи на темы произведений искусства» наряду со сборниками «Стихи вьетнамской войны» или «Поэзия траура и оплакивания». Как-то примирившись с этим обстоятельством на местности, я стала думать: почему бы и нет, раз накопилось большое количество текстов о таких предметах, как собака-друг-человека. «Дай, Джим на счастье лапу мне», ты чувствуешь, моя в огне. И потом, чем эти издания хуже или лучше по тематике таких редких явлений, как антологии восточноевропейских поэзий. Вместе с темами общей реальности, заданными геополитикой, эти антологии объединяли под одной обложкой вполне разнообразные голоса поэтов.
        Такие феномены, как заумь или автоматическое письмо сюрреалистов и иррациональная весёлость дада, на первый взгляд иррелевантны тематике, но их невозможно понять без учёта влияния психоанализа, который сделал креативные процессы и более осознанными, и более спонтанными. Это и есть их тема. В играх собственной подкорки, в интерпретации снов и/или поступков возникло более интимное понимание самого себя. Сублимация, открытие (нейробиологических) шлюзов и разрешение печальным мыслям пройти по каналам воображения приводит травматический опыт к самоизлечению. Травм было вдоволь после бойни Первой мировой. Слышу возражения на очень серьёзную «тему»: можно ли сводить креативность к способу исцеления от психических состояний. — «Не только», как сказала однажды Сюзан Зонтаг. Возможно в этом смысле понять мысль Энди Уорхола, что художником может быть каждый.
        Поэты, как и все люди, отвечают на страшные события по-разному. Одни возвращаются героями-победителями с георгиевскими крестами, как предположительно патриотически настроенный и бежавший личных проблем Гумилёв. Другие в отчаянии от собственного бессилия говорят что-то вроде: ну давайте, валяйте, убивайте друг друга, «я люблю смотреть, как умирают дети». Третьи трагически: «Ну и поют же солдаты...»
        Не знаю, можно ли понять темы стихов Пауля Целана без потерь Холокоста, но его душевное состояние создаёт какой-то иной звук в немецком — это достаточная тема. Садизм, его рациональность как тема после Второй мировой уже очевидны в знаменитой инсталляции Марселя Дюшана «Дано», где много чего дано, об этом написаны полки книг, включая «тему» женского тела и насилия. Философия феминизма выяснила, что это совершенно не новая тема, начиная с шестисот двадцати с чем-то сонетов средневековых вагантов. Из моих последних впечатлений поэзии «на тему» самое сильное — это строчка молодой поэтессы Шонни Энелоу (Shonni Enelow) «Ницше был девочкой».
        Сейчас я думаю, что в единственном и во множественном числах тема/темы с разнообразными вариациями — это отношения поэта с реальностью, его/её реакция на происходящее. Тема — это то, что дано при рождении как взаимоотношения индивидуума с климатом и с родителями, с едой и возрастом, с историей семьи и места, с этнической и всякой другой личной идентификацией: классовой, ценностной, сексуальной, смешанной, фрагментарной, мигрирующей, религиозной и проч. Динамика этих составных на фоне чаще всего местных, но и всё более глобальных событий меняет внутренние отношения поэта с прежним «я», с собственным прошлым, с тем, «с кем протекли его боренья, с самим собой, с самим собой», на, хочется надеяться, более осознанные. Не забыть бы мне сказать, что такие простые вещи, как время, его ежедневный недостаток, и деньги, необходимость их зарабатывать, и есть вечные и непреходящие темы в жизни любого человека и любого художника.
        Меня интересует скорее материальность, чем метафизика, и скорее телесность, чем духовность. Пишу стихи на разные темы, но они укладываются в русло личной культурной трансформации. Тема изменения собственных мыслей и представлений в многоэтническом политическом мире, узнавание себя, своих возможностей и невозможностей, своих сил и неудач. Плюс ангажированность в меняющуюся и часто нелёгкую реальность жизни, в отношения с людьми, с членами семьи. Надеюсь, что этот эмоциональный процесс прохождения собственной жизни от точки А до точки Б есть в каждом моём стихотворении. Не уверена, что это очевидно.
        Иногда тема играет с автором злые шутки. Классическая книга «на тему», задуманная как памятник любви в нашей поэзии, — это «Новые стансы к Августе». Был такой день в моей жизни, когда автор книги позвал меня в гости, объяснив, что хочет сделать новую книгу, и вынес растрёпанную кипу бумаг, сказав, что «не может иметь с этим дело». Складывая эту кипу в стопку, я испытывала бурю чувств, которым не место быть здесь описанными, но работая над книгой и редактируя её, я открыла для себя, что эта книга как-то не совсем о том, о чём она заявлена на поверхности.
        Надо сказать, что тема романтической любви в поэзии в моём поколении нонконформистов как-то вышла из доверия и из обращения, и это само по себе вполне большая социологическая тема. В процессе складывания и редактирования мне стало казаться, что соцреалистическое коллективное бессознательное в форме чаяний наших пушкинистов найти единственную любовь А. С. воплотилось в книге Бродского в монумент крупной формы, он как бы эту единственную любовь нашёл.
        Разумеется, моё восприятие женское, и этому восприятию, т. е. мне, мешало то, что ничего индивидуального об этой женщине как о личности я не узнала, кроме того, что она «красавица», как принято и как все в этом жанре. Психологически же она «негативный объект», и у этого объекта, словно в восприятии ребёнка эдиповой фазы развития, есть материнские функции. Естественно, что «ушную раковину сотворя» и остальные четыре чувства, она вызывает у поэта (separation anxiety) чувства раздражения, ревности и соперничества к другому, который если здесь когда-то был, «то он покинул этот дом, покинул». Тема обращения к единственному адресату сыграла важную роль в сложении мифа поэта. Бродский неоднократно высказывал возражения по поводу биографического и психоаналитического подхода к его стихам. Однако без такого подхода невозможно понять его главную «тему», а именно: зачем ему понадобился такой мощный защитный инструмент, как миф. Конечно, легко мне писать из Нью-Йорка, где психология есть часть социальной материи и быта гуманитариев, её невозможно избежать.
        Что касается тем в российской поэзии сейчас, то я ничего против них не имею. Думаю, что проблема не в темах, а в методе. Поэты находят какой-то метод, который для них работает, и с ним и живут дальше, поскольку голос становится узнаваем. Возможно, мои впечатления больше связаны с поэтами, живущими здесь, которые мне ближе в пространстве. Нахождение метода может показаться достижением для начинающего, золотой жилой, ключом к повторению успеха, но он не даёт расти и приводит к стагнации. А индустриальную штамповку мы уже проходили, плюс разъяснения на эту тему Вальтера Беньямина. Метод — это в большой степени продукт нарциссизма, временно положительный, но задерживающий развитие. Хватит о психологии творчества. Этого, кстати, не случилось у московских концептуалистов, они замечательно менялись.


Гали-Дана Зингер

        1. Подозреваю, что мало кто ждёт от меня утвердительного ответа на этот вопрос, и, тем не менее, он будет именно таким. Оговорюсь только, что, помимо полюсов «темы» и «ремы», того, что предложено к рассмотрению и обсуждению, и того нового, что может быть сказано в итоге, я различаю ещё два и для себя, не слишком точно, определяю их как заданную тему (независимо от того, кто её задаёт, общество, эпоха, меценат или сам пишущий) и... нет, не вольную-подневольную школьных сочинений, а сквозную, ту, что ближе всего к музыкальному лейтмотиву, узнать которую удаётся даже не по окончании письма или прочтения отдельного стихотворения, а по завершении её развития. Такая тема, скорее всего, оказывается не единственной, и ею, по счастью, не определить и не исчерпать написанного, и, тем не менее — и темней менее, — она внезапно обнаруживается то рёбрами скелета, то белым пунктиром намётки. Когда мы имеем дело с живым, мы не ожидаем, что костяк будет нам явлен. Скорее, наоборот. Плоти стихов надлежит покрывать эти «кости сухие», ткань стихов должна скрывать надёжные швы, намётку же следует выдернуть, хотя бы она и была сделана «на живую нитку». Так что этот момент прозрения темы не может не быть пугающим, как всякое memento mori. Если тема становится заметна читателю, у него возникает иллюзия, что он исчерпал прочитанное, если же она становится видна самому поэту, то не пора ли ему...
        Со мной это случилось буквально на днях, когда, вспомнив названия шести своих книжек, я обнаружила, что в них происходит постоянная пульсация определения границ, центробежное движение сменяется центростремительным, центростремительное — центробежным («Из» — «Сборник» — «Осаждённый Ярусарим» — «Часть це» — «Хождение за назначенную черту» — «Точки схода, точка исчезновения»). Так что понятно, почему тут возникло многоточие: я ещё не решила, что́ именно мне пора. То ли сменить пластинку, то ли заткнуться на подольше, то ли утешаться тем, что тема эта не единственна, и если хорошенько задуматься, то на полифонию наберётся. Впрочем, и первое, и второе не вполне в моей власти, так что выбор тут невелик.
        2. Из того, что я уже сказала, казалось бы, должно следовать, что такого со мной произойти не может, поскольку стихи, написанные на тему, поддающуюся определению ещё до прочтения, не могут быть мне интересны. Говоря попросту, я не считаю их стихами. И всё же нет правил без исключения (кроме этого). Когда-то, знакомясь с поэзией на иврите, я увлеклась составлением небольших тематических коллекций, куда входили отнюдь не только те стихи, которые я считала стихами, но и те, которые казались мне образчиками графомании. Например, была подборка, посвящённая зелёному цвету, стихотворения в жанре «почтовой открытки», собрание стихотворений на гастрономические темы, мини-антология «ножиложкивилки» и прочее в том же духе. Я и сейчас иногда спрашиваю себя, зачем я это делала. Отвечаю по-разному. Но главная причина, как мне представляется post factum, была в том, что в таком горизонтальном разрезе в стихосложении нового места и языка обнаруживалось неожиданное поэтическое содержимое, не соответствовавшее определённой теме, и как раз ради этого-то всё и затевалось.
        3. Вижу избыток заданных, навязанных тем, огромное количество политических памфлетов и психологических этюдов, что, наверняка, такая же находка для «Чтеца-декламатора» в 2014-м, какой была и в 1914-м. Но, поймите меня правильно, я ни в коем случае не призываю к сокращению этого количества, оно прекрасно дистиллирует воду в тех бочках Данаид, которые безостановочно наполняются из Кастальского ключа и источника Иппокрены.


  предыдущий материал  .  к содержанию номера  .  следующий материал  

Продавцы Воздуха

Москва

Фаланстер
Малый Гнездниковский пер., д.12/27

Порядок слов
Тверская ул., д.23, в фойе Электротеатра «Станиславский»

Санкт-Петербург

Порядок слов
набережная реки Фонтанки, д.15

Свои книги
1-я линия В.О., д.42

Борей
Литейный пр., д.58

Россия

www.vavilon.ru/order

Заграница

www.esterum.com

interbok.se

Контактная информация

E-mail: info@vavilon.ru




Рассылка новостей

Картотека
Медиатека
Фоторепортажи
Досье
Блоги
 
  © 2007—2022 Новая карта русской литературы

При любом использовании материалов сайта гиперссылка на www.litkarta.ru обязательна.
Все права на информацию, находящуюся на сайте, охраняются в соответствии с законодательством РФ.

Яндекс цитирования


Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service