Москва Мурманск Калининград Санкт-Петербург Смоленск Тверь Вологда Ярославль Иваново Курск Рязань Воронеж Нижний Новгород Тамбов Казань Тольятти Пермь Ростов-на-Дону Саратов Нижний Тагил Краснодар Самара Екатеринбург Челябинск Томск Новосибирск Красноярск Новокузнецк Иркутск Владивосток Анадырь Все страны Города России
Новая карта русской литературы
 
 
 
Журналы
TOP 10
Пыль Калиостро
Поэты Донецка
Из книги «Последнее лето Империи». Стихи
Стихи
Поезд. Стихи
Поэты Самары
Метафизика пыльных дней. Стихи
Кабы не холод. Стихи
Галина Крук. Женщины с просветлёнными лицами
ведьмынемы. Из романа


Инициативы
Антологии
Журналы
Газеты
Премии
Русофония
Фестивали

Литературные проекты

Воздух

2014, №1 напечатать
  предыдущий материал  .  к содержанию номера  .  следующий материал  
Автор номера
Отзывы
Алексей Цветков, Алла Горбунова, Ростислав Амелин, Сергей Сдобнов, Александр Уланов, Евгения Риц, Станислав Львовский, Виктор Iванiв

 
Алексей Цветков

        До точной цитаты не докопаюсь, но Лев Толстой однажды, на просьбу пересказать сюжет Анны Карениной, ответил, что если бы он мог это сделать, он бы и написал такой пересказ. Имеется в виду, что дело не только в сюжете и что в продукте, на взгляд автора, нет ничего лишнего, что можно было бы отсечь. И однако, если возвести эту технику в ранг литературного приёма, многое возможно в поэзии. В этом смысле стихи Анны Глазовой следовало бы отнести к метапоэзии — пересказать, наверное, можно, хотя и с потерями, но пересказ получится куда обширнее оригинала. И, конечно, упираешься в известный парадокс, что если надо объяснять, то объяснять не надо. Тут можно возразить, что ничего исключительного как бы нет, стихи и есть концентрированная речь, в эпоху модернизма и упадка эпики это стало как бы общим местом. Но в этой концентрации возможны степени, и у Глазовой мы явно имеем место со вторым порядком. Это вовсе не означает, что она возводит метаструктуру на фундаменте, который строила сама, как мы видим, например, у Андрея Полякова. Это уже сформированный приём, она явно отталкивается от европейских традиций, где этот путь был уже пройден в послевоенную эпоху. Для того, чтобы изобрести велосипед, не обязательно заново придумывать колесо. Творчество Глазовой подрывает два распространённых сегодня в русской поэзии негласных заблуждения относительно верлибра: во-первых, что им писать легче, чем традиционным стихом; во-вторых, что он каким-то образом обязывает к исповедальности (так называемая language poetry стала прямой реакцией на последнюю, но это явно не тот случай). Некоторые современные русские поэты тяготеют к повторению американской эволюции, не обязательно вникая в её детали, и это становится общим местом и путём минимального сопротивления. Голос Глазовой на этом фоне звучит как долгожданное выпадение из общей матрицы — особый и достойный путь.


Алла Горбунова

        Если эти стихи читать с голоса — это должно быть приглушённое бормотание. Если их записывать — они должны быть высечены на ночных камнях для каких-то маленьких народов, живущих в траве. Там, в лесу тёмной половины извилистой вязки ума, для этих маленьких народов, живущих вместе с кротами, землеройками и короедами, эти стихи — что-то вроде фрагментов Гераклита Эфесского, как известно, прозванного своими современниками Тёмным, потому что его философско-поэтические изречения были смутны, как язык оракула.
        В стихах Анны Глазовой, как то присуще чистой лирике, не провести границу между внутренним и внешним, чувствами и природой. Когда перед нами пейзаж, растения, камни, от этого не становится менее отчётливо, что речь идёт о чём-то внутреннем и «маленьком», о микровзаимодействиях, глубинном и элементарном — под луной, под сердцем, под кожей, — уровне. Кровяные тельца, петли памяти... Точность попаданий Глазовой трудно зафиксировать, настолько они малы. То, что в мире больших размерностей предстаёт как небесная гармония и смерть, лук и лира, на уровне микровзаимодействий обращается в какое-то китайское иглоукалывание. У нас обычно нет дистанции, чтобы видеть эти «маленькие» вещи: слишком близко к телу.
        Для создания этой дистанции требуется «искусственный» язык, остранённый, преодолевающий эту нестерпимую плотность примыкания. Такой язык и создаёт Глазова: с нарочито неловкими для русской речи конструкциями: «тебя и моим зрением может быть не обнесло» (несмотря на часто почти фольклорную простоту отдельных строк и стихов). Язык, похожий на подстрочник перевода с несуществующего оригинала, как в названии одного из стихотворений Анны Горенко: «перевод с европейского». Создание этого подстрочника с несуществующего оригинала — хотя следы ряда существующих оригиналов всё же вполне просматриваются, — напоминает пение на вымышленном языке, имитирующее песни никогда не бывших, а может быть, уже тысячи лет как бесследно исчезнувших с лица земли культур. Но в этих песнях мы в преображённом виде всё-таки опознаём следы известных нам музыкальных традиций; и в этом пении струится подземной рекой сквозной миф европейской поэзии: начиная с поэтических фрагментов досократиков, через Пауля Целана и других европейских модернистских поэтов. Потому и в книге Анны Глазовой «Для землеройки» ключевой образ — химерическое животное, землеройка-стервятник, которая ищет и ест культурный слой, и в чьём панцире сменяются образы и лица, из которых складывается почерк.
        Стихи Анны Глазовой желают разговора всего живого со всем живым: в круг общения включаются камни, травы, звери, звёзды. Характерно, что границы сообщества расширяются до границ живой и неживой природы, но не включают в себя искусственную реальность: в этих стихах нет машин, технических устройств, нет города, индустриального ландшафта. Это очень «натуралистический» мир, неявно основанный на том, что в сумеречном лесу бытия больше, чем, например, на заводе, производящем изделия из пластмассы. Глазова расширяет обычный социальный консенсус, но расширяет избирательно, здесь нет полной утопии оживотворения всего сущего и снятия всех границ. Сам образный ряд поэтики Глазовой задаёт определённую иерархию, границы между тем, что подлежит преображению в вещество поэзии, и тем, что остаётся за пределами. Похоже, что в выстраиваемый Глазовой консенсус по преимуществу входит то, что может умереть, что является организмом, а не организацией (в смысле искусственно организованного единства). Способность пройти через смерть является фундаментальной характеристикой того, с кем возможен разговор, адресат поэта должен быть также включён в круговорот жизни и смерти, — настолько эта поэтика завязана на телесность и присутствие. Так возникает захватывающее нас в этой поэзии напряжение между «искусственным» языка — и предельной «естественностью» мира.


Ростислав Амелин

        Поэзия Анны Глазовой строится на, казалось бы, фотографических образах, наслаивающихся ассоциативно, но при этом каждый — плотно скреплён с соседними, благодаря особому лиризму, пронизывающему каждый отдельный текст, каждую книгу поэта. Создаётся подобие гипертекста, нечто рассказывающего о себе и каждом фотообразе, а не только лишь фиксирующего. Верлибр, построенный на частом повторении однородных ритмических сегментов, усиливает ощущение наррации и последовательного движения даже на интонационном уровне. Образы выглядят выпукло, расположенные как бы в перспективе. Такое нанизывание фотообразов, приближающихся по своей выразительности к эмблеме, работает как попытка превращения каждого текста в цельную аллегорию. Нельзя не сказать и о том, как полифонически обогащается стихи Глазовой в контексте цикла или книги, встроенными в новое целое.


Сергей Сдобнов

        Знание текстов Анны Глазовой — опасно. Само наблюдение за подобными опытами вызывает слишком много внутренних отголосков: «разбужен стуком в своей же клети / (грудной голос — это такой какой не доходит до рта) / намеренно ищешь сплетения толще чем твоё тело». Тут не голоса слов и вещей, созданных миром культуры, а необходимость обречь на словесное существование хрупкость внутренней жизни.
        Эти сигналы ощущаются телесным мозгом, когда «тяжёлое сердце, свой плод / носить его не сносить — ещё никто / не рождал своё сердце, невыносимое / слишком малое чтобы из груди выйти и затихнуть припав к груди»
        Возможность говорить в этой ситуации/позиции — это тяжесть опыта, знания, созданного быть сокрытым, хранимым от внешнего мира, как бы мы его ни представляли. Но контакта не избежать, и простые слова о «состоянии ощущения» превращают текст Глазовой в о́рган, деятельность которого очевидна: «внешне сердце похоже на сердце лежащее в пальцах, внутренне — на пожатие руки. / твои руки могли бы быть сердцем если тело попав в них не удержалось бы а вышло из кожи будто вытолкнуто как кровь». Концентрированное и часто мятущееся движение сквозь изменчивые состояния той ткани, материи, в отсутствие которой ничего и нет.


Александр Уланов

        Анна Глазова продолжает Рильке в его понимании нечёткости границы между миром живых и мёртвых, в его любви к перемене. Её стихи — настояние на осторожности («не загляну в завязь»). Отказ управлять событиями — способ встретиться с существами и предметами в их непредусмотренности, самостоятельности. Дать возможность предметам и событиям пояснять друг друга. «морошка это подснежники летом когда зима». Это путь через печаль, но если что-то может быть потеряно, прежде этого оно существовало. Одна из задач стихов Глазовой — попытаться увидеть, на примере тела, как в человека и предметы проникает время. Она связана с другой — стремлением слова проникнуть в неописуемость жеста. Размышления тела, плоть мысли. (Сейчас эту линию продолжает Евгения Суслова — закономерно, что ей принадлежит предисловие к книге.) Тексты вне оппозиции «свет — тьма», опирающиеся на закон различия, неравенства, противоречия. Капля может нырнуть на дно, оставшись собой. Тот, кто прячется в небе, может и спрятать небо. «только сдвиг и наклон / водят мимо отчаяния».


Евгения Риц

        Анна Глазова — поэт очень модернистский. И не только в том смысле, что она модернизирует, обновляет литературу, но и в смысле историческом. По мироощущению стихи Анны Глазовой очень близки к работам тех, кого Анна Глазова переводит, — а это обычно или начало XX века, или его середина. Нервный, неровный шаг в бездну, в неназываемое.
        И в то же время Анна Глазова — поэт даже не постмодернистский, то есть сегодняшний, а постпост... и сколько там ещё. Потому что она говорит языком будущего — сегодня так не говорят, но скажут послезавтра. Имя Глазовой часто перечисляется через запятую с именем Ники Скандиаки — это потому, что обе — как Хлебников сегодняшнего дня. И то, что сегодня темно, завтра будет настолько ясно, что вызовет изумление — как же этого могли не понимать.
        А в этом временном зазоре между вчера и послезавтра — рождение нового смысла, сегодняшней бесприютности, хрупкости, мерцания. В стихах Глазовой — что-то неуловимое и в то же время осязаемо непреложное, как мерцание, которое бывает, когда трёшь веки.


Станислав Львовский

        В «Надежде Пандоры» Бруно Латур пишет о вещах, наполненных (уложенными в них) человеческими силами, — и о людях, вложенных в складки «нечеловеков», восхищение которыми захватывает нас, делая невозможными отношения власти и подчинения, но открывая возможность (а скорее, необходимость) диалога. Латур занят написанием программы для нового мира — но мир этот, ещё не описанный и не потребованный, уже вручил Анне Глазовой что-то вроде верительной грамоты. Грамота эта и сама, скорее всего, для нас имела бы форму существа: и объявляемые в ней полномочия — полномочия не просто речи, но разговора.
        Это разговор с тем, кого Глазова в предисловии к своей недавней книге называет «некоммуникативными читателями». Неверно было бы говорить о том, что она впускает в свои стихи «речь» птиц, воздуха, «бьющегося в прозрачных трещинах», или волос, которым «не увидеть своих корней». Здесь не о домысливании слов за бессловесных и бессловесное — но о поразительной в своей радикальности попытке действительно услышать, что они говорят. Поэтому о стихах Анны Глазовой легко говорить на языке визуального: непонятным мне способом она умеет — не переходя при этом на шёпот — настолько понизить голос, чтобы слова в её стихотворении стали видимыми. Где-то здесь находится граница между языком и образом, между говорением и тишиной, между беспощадной ясностью оптического прибора и расфокусированным, близоруким шумом окружающего пространства.
        Глазова вглядывается в мир вещей человеческими глазами, в мир людей — глазами нечеловеков. И пытается не отдавать предпочтения никому (землеройке?). Её стихи — разговор с не умеющими ответить. Но кто сказал, что умение отвечать не-обходимо? Обращаясь речью, слухом и зрением к своим порой едва видимым, бессловесным, часто безгласным и оттого, кажется, бесконечно внимательным собеседникам, Глазова свидетельствует о том, что они нуждаются в представительстве. Речь не о том представительстве, когда говорящие держат речь за тех, кто её лишён. Скорее, о том, когда стихи — именно эти стихи — дают возможность услышать молчание нечеловеков, наполненных человеческой силой, — то есть молчание землеройки, жимолости, испарины внутри хлеба, неточных мест, пробирающегося в тебя времени.


Виктор Iванiв

        Я один раз видел Анну Глазову. То было во сне на трассе Бердск-Барнаул. И сейчас позвольте мне заглянуть в книгу «Для Землеройки» как сквозь сон прозябающих одиноко осин, присесть на детский стул на могилке и, ради бога, не повторять слов Эмили, Эмили, потому что вертикальные радуги на моём пути заставляют забывать всё обо всём. Я помню только, что это есть та самая глина, из которой рождается человек, а не крокодил, погружающийся в шумерские или камышинские болота. Потому что в высшем и стоическом одиночестве бывает вольный флюгер свободы, который уносит меня на стрекозиных крыльях в разрушенные города, там у устенья, like a lizard on the window pane, я бы хотел встретиться с вами у маленького деревца, которое посадил, и только тогда сказать, ах, Эмили, замело все земли, как светло во времени.


  предыдущий материал  .  к содержанию номера  .  следующий материал  

Герои публикации:

Персоналии:

Продавцы Воздуха

Москва

Фаланстер
Малый Гнездниковский пер., д.12/27

Порядок слов
Тверская ул., д.23, в фойе Электротеатра «Станиславский»

Санкт-Петербург

Порядок слов
набережная реки Фонтанки, д.15

Свои книги
1-я линия В.О., д.42

Борей
Литейный пр., д.58

Россия

www.vavilon.ru/order

Заграница

www.esterum.com

interbok.se

Контактная информация

E-mail: info@vavilon.ru




Рассылка новостей

Картотека
Медиатека
Фоторепортажи
Досье
Блоги
 
  © 2007—2022 Новая карта русской литературы

При любом использовании материалов сайта гиперссылка на www.litkarta.ru обязательна.
Все права на информацию, находящуюся на сайте, охраняются в соответствии с законодательством РФ.

Яндекс цитирования


Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service