* * *

После смерти родителей выбора не оставалось, и Ванечка уехал к бабушке по женской линии. Вся деревня была комариным местом, люди попадались редко и хмуро. Потёртые мужики пили самогон и убивали друг друга топорами. Старухи все были сумасшедшими и постоянно ходили друг к другу в гости. Один участок, по слухам, был куплен городскими, но стоял всегда пустой.
В большом захламлённом доме бабушка выделила Ванечке свою старинную девичью. Комнатка была похожа на прочный деревянный сейф, но всё равно было страшно. В подполье перепихивались крысы, на чердаке неисправным электричеством потрескивали осиные гнёзда, по комнатам пьяно шатались чужие старухи. Ванечка запирался в девичьей и слушал. В темноте выбираться и брести через двор, огород и сад до сортира было опасно. Комары облепляли зудящим облаком, в кустах перемещались загадочные звери.
С отвычки бабушка не рассчитала зимних запасов, и до поздней весны они обманывали живот окаменевшими крупами с чердака, на ночь разбалтывая их в кипятке. Когда уже собрали первую редиску, пошёл ливень, и в окно девичьей заглянуло существо с кошмарными глазами, блеснул топор. После испуга Ванечка совсем не разговаривал, и бабушка вызвала священника. Он взял в подношение мешок лука и густо и безрезультатно кадил в избе.
Молчал Ванечка до середины лета, когда комары едва не свели его с ума, заставив завопить, расчёсывая шею и голову. Священника он потом видел ещё раз: с мешком на спине тот пересекал заросшее сорняком поле громадными, нечеловеческими прыжками.
Осенью бабушка отправила Ванечку собирать картошку. С первого же раза лезвие обо что-то глухо заскрежетало. Перевернув комья, Ванечка очистил от земли чугунный клубень. Он перекопал всю делянку, пришёл в дом, брякнул в ведро несколько металлических картофелин и утвердительно сказал:
— Картошка-то уродилась чугунная.
Взвесив клубень в руке, бабушка вспомнила:
— Это земля по войне соскучилась.
Бабушка допила самогон и долго гремела в кладовке, вернувшись с длинным грязным свёртком. Она размотала полиэтиленовый кочан, несколько тряпок и, как железную кость из ноги, извлекла блестящее маслом ружьё, вручив его Ванечке.
— С кем война-то хоть? — спросил он.
— Известно с кем, — отвечала бабушка, — с фрицами.
К ночи Ванечка, взяв ружьё, вышел поджидать фрицев на трассу. Он устроился в кювете у поворота и промёрз до первого света, но никто не пришёл. Ничего не случилось и на вторую ночь, а на третью Ванечка задремал и не видел, как к деревне съехала машина иностранной марки.
Фрицы оказались городскими. Целый день они шумно устраивались в пустом доме, ели и пили открыто, не таясь ни людей, ни неба. Переливалась музыка, фрицы развели огонь и завизжали пилой. Они вели себя хозяевами в местности, перемалывающей любого хозяина, и не замечали, как от близости врага всё сжалось и приготовилось.
Комары попрятались, старухи сидели по домам, потёртые мужики сторонились громких звуков. Они обступили забор только в темноте, вымазавшись навозом, чтобы фрицы не обнаружили их по запаху. Шатаясь от самогона, они заглядывали в яркие окна и вслух и тёмно мычали про войну.
Ванечка ссыпал с подоконника высушенную селитру и пошёл на врага. Среди мычащей толпы он не задержался, а сразу пересёк участок и решительно приблизился к окну, щурясь от его свечения. Чугунным клубнем он вывалил стекло, просунул ружьё в осколки и толкнул первого фрица пулей, ну а следом повалили мужики.

18+

Миниатюрная омичка Оля Фунтик подмывалась после, когда ей было видение отрока Славика из Чебаркуля. Он пророчествовал с сухими глазами. Один слой неба скоро сгорит. Станет оно, как у Саддама Хусейна, и никакого после не будет.
Оля подбривала волосы в интимной области. Отрок указал, что даже Анна Чэпмен так и не сумела соблазнить высокопоставленного чиновника из администрации Обамы, за что Джек, называемый Риппером, после унёс её матку, сделав своей второй канонической жертвой.
Всё уже решено, и ни остановить, ни изменить этого нельзя. Славик чем-то постукивал в мягком мешочке: то ли гнилыми зубами, что повыщипал у придворных царь Пётр, а то ли орешками, которые царевич Димитрий положил в карман как раз перед.
С неба начнут падать ледяные кристаллы, и таять тот лёд не будет. Оля смазывала складочки жирным ночным кремом. После Москва провалится под землю. Так было и перед тем, как некий Березовский стрелял в президента Александра Николаевича, да небо уберегло.
Одинокая хмурая складочка перебегала не знающий бритвы подбородок отрока. Можно было ещё на всякий проглотить таблетку, но Оля предусмотрительно сделала это перед. Прорвавшийся водопровод спасёт город Одесса, который зальёт пламя и многих спасёт.
Пока Славик говорил, складка на подбородке появлялась, опускаясь, а после снова исчезала под чёрной вуалью, укрывавшей его переднее лицо. А оно мерцало то в обезноздренное лицо Василия Тёмного, то в безглазый оскал Хлопуши.
В Башкирии в земле образовались огромные ямы, и дно их оказалось сухим. Людям, очутившимся внизу, небо видно величиной с орешек. Омичка Оля никогда не могла вспомнить, было это перед или сразу после того, как она отчаянно, яростно, впервые кончила.

* * *

У мальчика трисомия по 21-й хромосоме и всё, что с этим связано: плоское лицо, больной румянец, пятна Брушфильда на радужках косящих глаз, толстые губы, круглая голова с уплощённым затылком и узким скошенным лбом. Ушные раковины с приросшей мочкой, акромикрия.
Бабушка водит его на Лиговку, к Московскому вокзалу, и просит милостыни. Реже они садятся в электричку, просеивают дачников и «областных». Бабушка не понимает, что происходит у него в голове, да и не собирается — ей надо выжить. А у мальчика трисомия по 21-й хромосоме — мышечная гипотония, лягушачий животик, куриная грудь и разболтанные суставы. Однажды он толкает бабушку под колёса электрички.
Мальчик не идёт — вихляется — по пригородам. Прибивается то здесь, то там. У шлагбаума встречает Уместного Воина и обманывает его. Тайком ночует в саду среди яблонь Душистой Наместницы. Не разговаривает — мычит — на шумном застолье в Бессменной Лужайке. У мальчика трисомия по 21-й хромосоме: асимметрично расположенные соски и выпяченный пупок. Липовая Осинушка задаёт ему три загадки, которые он случайно разгадывает. Бродит кругами, попадает в Деревню Светиков, видит Посильный Храм. Не мытарствует — не осознаёт. Волосы у него мягкие, редкие, прямые. В конце концов он находит Зеркального Сивку и укрощает его, спасая от разорения всю эту местность.

* * *

У раджи на севере есть деревянный конь, который летает по воздуху. У губернатора Мордовии есть живой ситуаен Депардье. Его недавно видели на презентации и показывали паспорт со штампом регистрации по месту прописки. Креативно сработано, что ни говори, даже произносят ловко: «гражданин Депардьё».
У раджи на востоке жена может превращаться в птицу. Раджа на юге сам себе офшор, сочинские имеют Олимпийские игры. У северокавказского лидера свои забавы.
— Россия для русских, — вяло заключил губернатор N-ской области, подходя к тёмному окну, вывалившемуся на улицу XVI века. Над провалами бывшего гостиного двора трепетала неоновая вывеска автосервиса. В её вспышках пятеро стрельцов волокли за ноги безголовое женское тело. Словно почувствовав взгляд губернатора, один из них обернулся и, осклабясь гнилым ртом, показал тому средний палец.

* * *

Будет день — и Россия выйдет в космос окончательно. Целиком и без остатка. Как федерация.
То будет избраннейший из дней. В тот день возлягут рядом Петрик с Собяниным. И будет добро, и будет красота. И мусора возопиют. Кто был ничем, тот станет — всем.
Всем вместе и каждым в отдельности. Я — Никита Михалков, я запираю ворота. Я Даша, я ничья, и я ободрала коленку. Зовите меня Зайцева, возвращаюсь из Тамбова в Кологрив.
Я — снежный человек, что зимними ночами бесчинствовал на тёмных улицах, пугая прихожан и расшатывая заборы. Я вышел, назвался и оказался вежливым, давно небритым мужчиной. Я — отвлечённая конская чёрная голова, я сосредоточиваюсь на главном. Я холод. Я — морок. Евгений Никифоров, член райкома КПРФ. Мёртвый Савелий Крамаров. Можно просто Оля.
Я — женщины министра Сердюкова, у меня сеть салонов. Вот мой мебельный магазин, мои контакты на визитке. Солнце взойдёт, но хаос не рассеется: я зверь. Подхожу к себе, прошу предъявить удостоверение и нагрудный жетон. Сквозь угрюмую дырку в угрюмой стене угрюмо блестят глаза, они мои. Я — Дима Яковлев, юрист. Палачи хотя бы не воруют.
Я вор, и я палач. Я работаю по социалке. Я — Герман Грех, я брат Авен: пришёл провести реструктуризацию. Я стрюцкий, заснул на батарее. Я умер, на меня не хватило лекарства. Это будет легко, как поднять эффективность на новый уровень. Я пятилетний Костик, попелушка. Я сжался под кроватью, где меня никто не найдёт. Я раскрыл заговор среди солдатиков. Виновные сброшены с подоконника. Я — тварь, маленький полиморфный извращенец, мне снова девять лет. Когда откроют дверь и включат электричество — это будет тот самый день. Я Коверда, я Конради, я так загадал.

* * *

Она вообще была с придурью. Верила, что если месячные задерживаются, то трахаться надо особенно извращённо и дико, чтоб те вернулись. После совокупления, голой хоть в какой февральский мороз выбегала на балкон и отправляла унылый презерватив в древнюю сторону света, бормоча какой-то женский приговор на плодородие. Мы встречались долго, я пил всё это время.
Спорт помимо ебли ей не давался, даже ходила замедленно. Помню, умудрилась засадить мне ракеткой для пинг-понга, снеся макушку верхнего резца. Я тогда завёл кота, чтобы утешиться, но коту она крепко не понравилась. Впрочем, дело было не в ней, дело было во мне. Я был как солдат ненавидимого фронта. Она сворачивалась и плакала, или пыталась якобы стать незаметной — как зебра на пёстром апрельском снегу.
Нельзя сказать, чтобы трахаться как-то хотелось, просто не было общих тем и занятий. После ей снились эзотерические сны. В одном она узнала, что Е., старый корешок, пьёт мою энергию, и заставила с ним разругаться. Денег я ей не давал, жалуясь на несуществующее безденежье. Она, впрочем, всё лето питалась одними питьевыми йогуртами. Демонстративно купил широкоформатный объектив, но это не помогло. Надо было, конечно, отвести её в «Ашан» и бросить.
А на День святого Валентина я сломал ей руку. Выглядело это совсем не празднично, и она со мной порвала. Я тут же сменил замок на двери и, когда она пробовала вернуться, внутрь не впустил. Через неделю ещё прислала эсэмэску с восклицательными знаками и с уместной опечаткой: «Любимый!! Я буду жрать тебя всю жизнь!!!!!» — но я, как обычно, смолчал, а чтобы не передумать, сделал себе татуировку мудрого змея с растопыренными крыльями.
Я внушал себе, что она тоже обыкновенная слизистая машина, ведь это было так: в мае у неё нашли лейкоз. Кот тихо и утвердительно мяукнул «ура», за что был бит, конечно. Я машинально сходил, сдал кровь, но она всё равно умерла. Так что теперь какая-то часть меня умерла вместе с ней в прямом смысле этого слова.

* * *

Весь в синяках, с пальцами, сожжёнными от частого контакта с едкими химикатами, Господь терпелив бесконечно, говоря нашими словами.
Вот, вытянув из бутылки долю спирта в кулак размером и натянув большие, по самые яйца, резиновые сапоги, ладонями крепкими и тёплыми, будто деревянные, Он обхватывает черенок лопаты и спускается в наполненную гашёной известью яму.
Лицо Его всё изгваздано в какой-то дряни, одежда липнет к телу, но дыхание свободно и ровно; Господь спокоен, если это слово подходит.
Движениями размеренными и щедрыми Он мерно погружает лопату глубоко в белую известковую кашу и, сильно подав, отнимает у неё ком за комом, расшвыривая в стороны, не слишком аккуратно расплёскивает, капает и брызжет.
Хотя воздух неподвижен, лицо Его обветрено, волосы выгорели глубоко, а тёмная кожа задубела, выделяя расположение костей; Господь худ, если таким словом можно описать Его.
Сердито хлюпает известь вокруг Его ног, а далее раскатывается голая жёлтая пустошь, твёрдыми гранями тарелки упирающаяся в выцветшую голубизну небес, которая ровным заботливым куполом укрывает землю — о том, что за его пределами, Он не знает и не думает.
Светило навеки прилипло к зениту и работа не закончится никогда, как никогда не начиналась, но Господь радуется ей, если стоит говорить об этом в словах.

Октябрь

Вот так, вся раскрасневшаяся от ложной скромности, подступается тихая осень.
На парковке тесно, дверь открылась на щёлку, из которой выбирался бочком и на подошву зацепил шёлковый обрывок бабочкиного крыла.
Потом ещё увидел, как не по-летнему блёкло небо, хотя сентябрьской прозрачности ещё недостаёт.
Впрочем, это вопрос времени, скоро всё засыреет так, что Ваша жаба будет довольна.
Шелестя галстуком, появляется латифундист и оглашает протокол о намерениях: буду резать, бить буду, проведу монетизацию льгот — а разводить всё придётся твоему бастарду.
Это закон, он даже был опубликован.
Тоже щенок, вырядился в чёрное, тренируется с деревянным мечом, но на север не торопится, бесконечные отговорки.
То понос какой-то с неба, то золотуха сыпью покрыла листву, то жаба сохнет, а то бабочка, видите ли, сбрасывает крылья.
Да и пускай себе ссылается на очередной Юрьев день, протокол о намерениях зачитан вслух, так что никуда не денется.
Скоро север сам придёт к нему.
Это совершенно, и потому это секретно.