Литературные проекты

        *

        это будет удавшаяся история о неудаче, удавшаяся история о том, что не удалось, да и не могло удаться, если вдуматься, и даже не вдумываясь, ясно, что ожидать в этом деле успеха было бы верхом безрассудства, наивности, глупости, называйте, как хотите, или вовсе не называйте, хотя нет, постойте, не называть не получится, ведь замысел в том и состоял, чтобы говорить, не называя, и оказалось, что осуществить его невозможно, следовательно, и т. д., удачное описание неудачи, удавшееся изложение того, что не удалось, говорить, ничего не называя, не используя слов, или используя слова таким образом, чтобы они, произнесённые, тут же себя отменяли, взаимоуничтожались, одно слово рождает бытие, это известно, но два слова способны отменить друг друга и вместе с собой всякое бытие, вот почему приходится говорить и говорить много, только так можно отменить речь, а с ней и всё, что она породила и порождает, удачное оправдание для неоправданно затянувшегося пролога, эпилога, примечания и анонса, говорить так, чтобы ничего не сказать, подумать только, он рассчитывал, что ему это удастся, иначе бы и не начинал, какие надежды.

        *

        иллюзия начала, речь непрерывна, в глубине — тихое бормотание, без перерыва, без паузы, без остановки, жизнь — это бормотание, чьё бормотание, вроде журчания ручья, и начать говорить — значит просто зачерпнуть, пригоршню, иногда две, а иногда будто ведёрком, но не оскудевает и не кончается, пока не наступит конец всему, окончательный конец, неотменяемый, хотя можно предположить, что исчерпывается лишь способность зачерпывать, только она и заканчивается, а бормотанию нет конца, утешительно ли, может быть, с одной стороны, а с другой, и сколько сторон вообще, бормотание — только голос, тембр, интонация, вроде инструмента, струнного или духового, или тихого постукивания по барабану, ритм бормотания, что ещё, однообразие, в котором и заключается чистота, ничего инородного, темп, высота, впечатление матовости, но не всегда, тёмный цвет, без отражений, в берегах, но и без берегов, и всегда рядом, стоит протянуть руку, это важно, когда движения утомляют, но стоит заговорить, и всё меняется, любое движение делается естественным, удивительная способность, для изучения которой понадобился бы не один год сосредоточенного труда.

        *

        пробудить в себе интерес к себе, вспомнить, что волновало, вызывало радость, гнев, восхищение, и вот тогда появишься во всём великолепии единичного, что не исключает тривиальности множественного, исходное: тривиальность — что-то вроде запотевшего стекла, стоит потереть, и откроются необыкновенные виды, взгляд изнутри всегда очаровывает, и задача, как представляется, состоит в том, чтобы открыть доступ взгляду извне, страх невидимости и желание быть увиденным, опыт делает внутренний взгляд острее, проницательнее, проницать изнутри, между прочим, труднее, и вот этого-то не понимают, но отрешимся от опасений, согласимся на повторяемость, ещё одно преодоление, разве не поставили мы себе целью преодолевать всё, что только можно преодолеть, включая и стыд, и боль разочарования, выставить на обозрение собственную посредственность — для этого требуется незаурядное мужество, и мы его проявим, обнаружим, на одном дыхании, в едином порыве, нашей смелости нет предела, мы идём сразу во всех направлениях и, что важнее, идём до конца.

        *

        в надежде, что, покончив со всем, что напридумывал, коснёшься себя, получишь верное представление о себе, бери топор и обрубай сучья, ветви, а потом и корень, оставшееся нужно освежевать или, наоборот, выпотрошить, вот и загвоздка, никакой возможности добраться до себя на этом пути, хотя и на других путях тоже, но желание подстрекает, стимул, чтобы двигаться дальше, вообще куда-то двигаться, с палкой, на костылях, ползком, перекатываясь, как это он обычно проделывает, ловко у него получается, думаю, и в этот раз далеко он не продвинется, он же двигается, чтобы оставаться неподвижным, чтобы обозначить свою неподвижность, проявить её, подчеркнуть, сделать зримой, а иначе зачем бы он двигался, у него никаких целей там, вовне, и это располагает, наполняет сочувствием, симпатией, одиночество бегуна на сверхдлинные дистанции, или одиночество бегуна на месте, в общем, одиночество, вот что он даёт нам понять, высказать это непросто, ведь слова обращены к другому, но ему удаётся, бумеранги, не долетающие до цели, вот откуда его бум-бум и его бу-бу-бу, самая понятная из всех одиноких речей, и можно не беспокоиться, она нескоро закончится, до конца ещё далеко.

        *

        лежишь ты или стоишь, сидишь, летишь или плывёшь, вверх головой, вниз головой, есть ли вообще у тебя голова, никакой разницы, достаточно одной мысли, разговоры о теле и положении — обычная хитрость: говорить о чём угодно, только не о себе, то есть о том, кто существует, потому что мыслит, и единственно поэтому, больше нипочему, и, однако, склонен уходить в зримое, теряться в пространственном, положение, направление, право, лево и так далее, может быть, предчувствуя, что, откажись он от этого, ему останется пустота, великое самомнение — сводить себя к мысли и предполагать глубину, неисчерпаемость, бесконечность, радость от владения неизмеримым богатством, а на деле пустота, вот почему его манят образы, теряясь среди них, он надеется возвратиться, пустота представляется ему домом, стол, стул, постель и всё прочее, но если бы он признался себе, что находится в положении Капитана Мартина, каждый находится в положении Капитана Мартина, в том числе и он сам, может быть, тогда его речь и прекратилась бы, и совершилось то, о чём он мечтал, или полагал, что мечтает, осознав иллюзорность дома, он, наверное, заговорил бы свободнее, и вот тогда, может быть, он и встретил бы себя, познакомился бы с собой как вместилищем и источником, потому что никакого другого себя встретить в себе невозможно, и любой мяч, пущенный в эту сторону, попадёт в трос, улетит в аут, так приятно пользоваться образами, перестав терзаться от вымышленной вины и отказавшись от недостижимой цели, но мы знаем, что у него на уме другое, он упорен, и мы последуем за ним, куда бы он ни пошёл, в упорстве мы не уступаем ему, хотя и не превосходим.

        -----------------------------
        «Все идут домой, / кроме Капитана Мартина». — Р. Бротиган. «Вари кофе, Пампушка, я иду домой».

        *

        так постепенно все твои способности сводятся к голосу, и твои интересы ограничиваются не произнесённым, а произнесением, интерес заключается не в том, чтобы произнести, а в том, чтобы произносить, и в том, чтобы это произнесение сохраняло тождественность, то есть, проще, всегда оставалось самим собой, но это нетрудно, достаточно дать волю, предоставить свободу, и она, речь, тут же берётся за своё, за дело, дело произнесения, единственное, которое тебя интересует, и единственное, к которому ты способен, потому что эта речь твоя, хотя и приходит к тебе извне, откуда-то со стороны, и даже направление движения указать невозможно, рождается изнутри? может быть, но чудится, что приходит извне, впрочем, это неважно, всё равно что дышать, вдыхаешь и выдыхаешь, вдыхаешь извне, выдыхаешь изнутри, и тут главное — выдыхать из нутра, даже если речь приходит извне, свободное нутро, как у певца, и свободный низкий голос, предпочтительнее баритон, чуть хрипловатый, как у Спрингстина и ещё у одного певца, забыл из какой группы, но не Планта, он поёт не твоим голосом, хотя и своим, здесь, как будто, теряется нить, и голос изменяется, изменяет себе, никаких имён, кроме голоса ничего нет, только голос в своей чистоте, немного хриплый, слегка, и вот так ты произносишь то, что можешь произносить, что должен произносить, потому что это вопрос выживания, да продлятся, речь, твои дни и годы.

        *

        твой настоящий голос, необходимо выяснить, каков он, громкий, уверенный или тихий, извиняющийся, если определиться с голосом, остальное уже нетрудно, голос основание всего, источник и цель, когда поймёшь, решится и остальное, итак, приступим к определению, где наши инструменты, нужен слух и ничего больше, единственный инструмент, который годится, а в действительности прямой взгляд на то, что всегда ускользает от взгляда, избегает его, хотя то же самое можно сказать о взгляде, всегда обходит стороной, огибает, и причина, конечно, трусость, вот мы и определились, пусть предварительно, голос смелый или трусливый, но может ли трусливый голос быть подлинным, настоящим, любой голос смел по природе, можно ли так сказать, можно ли утверждать это без оговорок, если так, то искать нужно смелость, она и положит конец, приведёт к молчанию или хотя бы сделает немногословным, но это в предположении, что голос немногословен по природе и впадает в многословие под влиянием факторов, неблагоприятных — для чего? для того, чтобы оставаться смелым, смелый голос — это голос мысли, а трусливый голос не мыслит, он говорит, как будто в говорении и заключается мысль, единственная, которую он хочет высказать, но никакой мысли, и всё же в этом есть кое-что подлинное, неспособность быть смелым и немногословным, неспособность выпрямить взгляд, направить его на предмет, упереться, схватить, то есть понять, и ещё, возможно, расслабленность, непривычка к сосредоточенности, какими могут быть средства, например, чтение философских книг, изучение интегралов, жажда истины, речь, сопровождающая поиск истины, и речь, не желающая быть в эскорте, вот правильное деление, робкая речь, избегающая ответственности, речь петляющего зайца и речь льва, бросающегося на добычу, вот противопоставление, которое многое объясняет, и если мы добрались до него, время потрачено не впустую.

        *

        и вся эта речь — лишь объяснение в любви, в нелюбви, в отсутствии любви, в потребности в любви, то, чего ты лишён и что можешь приобрести только выговаривая слова, так тебе кажется, и эта нескончаемая речь показывает, как сильно тебе не хватает любви, как много любви тебе не хватает, если бы потребность была не так велика, то речь начиналась бы изредка и заканчивалась вскоре после, но она непрерывна, даже когда ты не говоришь, это и есть наказание, может быть, так задумано, не задание, не урок, а наказание более хитрое, изощрённое, потому что посредством говорения ничего не искупается и ничего не приобретается, замолчать невозможно, вот и всё, что ты уясняешь, проговаривая эти слова, без всякой пользы для молчания, о котором ты грезишь, без пользы, потому что замолчать — значит обрести ту любовь, ради которой всё это и затеялось, но в любви отказано навсегда, и речь не кончится никогда, если только ты не научишься жить без любви, что сомнительно, ведь до сих пор ты этому не научился, но насколько основательны были твои попытки? не следует ли предпринять ещё одну? подумать только — молчание, молчание навсегда, ради этого можно сделать всё, что угодно, и даже больше.

        *

        в том-то и дело, что задачи никакой нет и не было, почему так трудно это признать, трудно даже догадаться, представить, высказать, сформулировать, а уж признать как факт кажется невероятно трудным, почему, откуда эта потребность в задаче, задании, исполнении, награде и наказании, разве не проще обойтись без всего этого, намного проще, разом решило бы все вопросы, отменило бы все большие вопросы, оставило бы лишь мелкие, а может, и мелких бы не осталось, вот это жизнь, но свыкнуться с этим трудно, вроде бы уже свыкся, а глянь — снова думаешь о задаче, хочется играть по правилам, игра без правил — уже не игра, но кто сказал, что жизнь подобна игре, никто этого не говорил, и когда я это формулирую, мне такая формулировка представляется нелепой, но правила-то не только в игре, их полно и за пределами игры, там их даже ещё больше, не меньше, это уж точно, но ведь есть и такие, кого зовут анархисты, никаких правил, построить жизнь на ничто, на свободе, из самого себя даю себе самому все правила, или не даю, как мне будет угодно, прекрасная жизнь, неужели в самом деле были такие люди, мне это не по карману, не по плечу, плечи узковаты, и вообще не атлет, хорошо быть атлетом духа, но если ты далёк от этого спорта, все усилия бесполезны, и задача снова возникает перед тобой, как призрак, тать в ночи, и похищает твою уверенность, и радость, и всё прочее, оставаясь при этом неразличимой, вот как обстоят дела, так они обстояли издавна, так они будут обстоять и впредь, к этому и привыкать не нужно, оно тут, неустранимо и неизбежно, а самое странное — думать, будто решение заключается в речи, не всегда я так думал, а теперь по-другому и не могу, странная уверенность, но лучше, чем без уверенности, гораздо лучше, просто замечательно.

        *

        когда нечего делать, остаётся лишь говорить, самое простое объяснение, речь не есть поступок, и вообще она — что-то бездельное, и совершается только потому, что нет никакого дела, там и потому, тогда и затем, коперниканская перемена, всё обстоит с точностью до наоборот, наконец-то точность, наконец-то уверенность, превосходящая ту, которая была прежде, её теперь и уверенностью-то не назовёшь, какое облегчение, далёкие горизонты, никаких препятствий, нет дел, нет и препятствий, всякое дело — препятствие для речи, и там, где нет дел, речь течёт свободно, без остановок, даже мысли о деле не должно быть, даже тени, намёка, и вот тогда широко и спокойно, в удовольствие себе самой и тем, кто слышит, если есть такие, но это, конечно, не обязательно, мысль о них тоже дело, близкое к делу, и лучше без неё, никаких порогов, разве что повороты, прихотливая извивистость, блаженны эти края и полноводны их реки, отныне и навсегда утвердимся на этой точке, чтобы приобрести способность беспрепятственного движения, в пустоте, как блуждающие планеты.

        *

        если всё дело в движении, траектория становится безразличной, это значительно облегчает дело, можно сократить команду, избавиться от штурмана и рулевого, можно вообще пуститься в плавание одному, значительное преимущество, потому что любая команда рано или поздно склоняется к мятежу, но когда ты один, извне тебе ничего не угрожает, твоя жизнь становится простой и цельной, отброшены все ухищрения, капканы, копья, мечи, щиты, и, каким бы ни было бурным море, в тебе самом устанавливается благодатный штиль, настолько полный, абсолютный, что пропадает желание плыть дальше, стремление продолжать это странствие, ведущее неизвестно куда и совершаемое неизвестно зачем, и в этом — главная опасность, опасность немалая, но если её предусмотреть, она не помешает движению, ты будешь продвигаться вперёд, только вперёд, каким бы условным в твоей ситуации ни было различение направлений, вперёд, назад, в сторону и т. д.

        *

        всю жизнь я учился подрывному делу, которого так и не освоил, иногда казалось, что завершение курса близко, что я могу уже применять полученные навыки на практике, пора за дело, но я заблуждался, иллюзии, снова иллюзии, подрывное дело оказалось неимоверно сложным, получалось так, что, когда я хотел что-то подорвать, мои действия лишь укрепляли то, что я обрекал на разрушение, просто удивительно, как незаметно происходила эта подмена, но совершалась она, по-видимому, в моей голове, я сам принимал одно за другое, мои взрывные работы лишь укрепляли стены, трудно было предположить такое, но постепенно всё выяснилось, и я стал осторожнее, и, тем не менее, ни одной бреши пробить мне не удалось, воли я так и не увидел, я ещё не теряю надежды, но работаю уже вполсилы, реальность, похоже, такова, что все попытки её уничтожить лишь укрепляют её могущество, стойкость, крепость, как это ещё назвать, всё, что не уничтожает её, делает её сильнее, а уничтожить её не способно ничто, в этом и состоит сущность реальности, реальность — это то, что не может быть уничтожено, нечего и пытаться, но раз я так привык к этому делу, зачем мне от него отказываться, в моих занятиях ничего не меняется, разве что попытки я предпринимаю всё реже, но это не имеет значения, если результата от них всё равно не ждёшь, цирк да и только.

        *

        все эти эксперименты проводятся только ради того, чтобы найти подходящий язык, который, в свою очередь, нужен для одной цели — выразить то уникальное, что никакому выражении на общепринятом языке не поддаётся, и поначалу тебя переполняет надежда, что с каждым новым опытом ты продвигаешься вперёд, на шаг или на полшага, но продвигаешься, не теряешь времени, не бездельничаешь, как остальные, не имеющие даже представления о том, чему должен посвятить человек свою жизнь, если он хочет, чтобы она была чему-то посвящена, однако результат этих экспериментов не оправдывает ожиданий, оказывается неожиданным, выясняется, что никакого уникального языка для выражения единичного не существует и принципиально не может быть, конец мечте, а с ней и всему, что было с ней связано, что на ней держалось, за неё цеплялось, на ней основывалось, груз вначале увеличивается, но потом исчезает, никакой тирании долженствования, никаких поисков единичного, никаких спусков и восхождений, жизнь превращается в занимательную прогулку, потому что общепринятое занимательно, если принять его как должное, или существующее фактически, в данном случае никакой разницы, поле для взгляда расширяется бесконечно, слух и вкус внимательны, как никогда.

        *

        вместе с непониманием мы прошли много дорог, верный спутник, надёжный товарищ, всегда рядом, никогда не жалуется, ободряет, когда нападает хандра, зоркий глаз, чуткое ухо, без него я бы заблудился, давно бы отказался от странствия, понимание сделало бы его невозможным, плохой проводник, ненадёжный сообщник, и, если забыть о такого рода метафорах, тяжёлый груз, то ли дело непонимание, моё славное непонимание, податель надежды, сеятель бодрости, с его помощью я всё же могу ускользнуть, избежать, вырваться, обрести, предвкушение встречи с самим собой — лучшее из предвкушений, и понимание этого — единственное, которое не повредит.

        *

        давно уже отказавшись от намерения что-то понять, выяснить, разобраться, говорю первое, что приходит на ум, полагая, что обязанность моя в том, чтобы говорить, а не в том, чтобы разбираться, и если так, то ум мой весьма особенный, отличный от ума, приспособленного для понимания и постижения, и то, что приходит в него, уходит ничуть не изменившимся, с востока пришло, на запад ушло, или наоборот, хотя географические метафоры здесь, по-видимому, неуместны, я подозреваю, однако, что понимание в любом случае — метафора говорения, человек — существо не мыслящее, а говорящее, и задача каждого — наговорить за жизнь как можно больше, деревья существуют для того, чтобы выделять полезный для человека газ, какой? возможно, озон, а назначение человека — вырабатывать речь, полезную для чего? вот она, цель и оправдание, так ты сливаешься с человечеством и возвращаешься к самому себе.

        *

        все поиски сводятся к поискам места, подходящего для отдыха, только это и важно — найти место, где можно было бы отдохнуть, конечно, что-то здесь не в порядке с логикой, ведь в отдыхе нуждается утомившийся, чем же он утомлён, неужели поисками места для отдыха, это было бы странно, и тем не менее всё обстоит именно так, желая отдохнуть, пускаешься на поиски, чрезвычайно утомительные, только они и утомляют — поиски места для отдыха, и место разыскивается только для того, чтобы отдохнуть от этих поисков, бывают вещи очевидные, хотя и недоступные пониманию, вот эта как раз из таких, если только не предположить некой исходной усталости, предшествующей всему, априорной, так сказать, довременной, на этом можно было бы построить занятную метафизику, три тома, и ещё один, вводный, не считая заключительного, плюс комментарии, сочинение такого-то, издано там-то, кроме того, есть и уклонение от поисков, ложные тропы, возможно, только такие и есть, но признать это — значило бы рухнуть под грузом усталости, конец всему, но можно попробовать, кто знает, не приведёт ли полная капитуляция к обратному, то есть не завершатся ли поиски обретением и триумфом, заранее ведь ничего не решишь, всё познаётся на опыте, ничего априорного, побольше конкретного, например, запах бойни, мухи, слетающиеся на кровь, вопли птиц и животных, и что-то, похожее на опрокинутую воронку, дышишь через тростник, а как быть с пищей, спасибо, не требуется, воздуха достаточно, и вообще, подходящее место — то, куда, может быть, и доносятся крики, но не доносятся голоса.

        *

        в том возрасте, когда нормальные подростки предаются мастурбации, я был занят другими делами, не помню уж, что это были за дела, но помню, они казались мне очень важными, настолько, что у меня даже не возникало позыва взять в руки пенис и поиграть с ним, мне эта мысль и в голову не приходила, невероятно, и тем не менее, поэтому я опередил своих сверстников во многом, но решительно отстал в одном, хотел сказать «безнадёжно», у этих слов есть что-то общее, бесповоротное, как и у моего развития, это будет видно из дальнейшего, которое уже совсем близко, итак, научившись многому, я остался неумёхой в одном, что за беда, но в том-то и дело, беда и ещё какая, потому что с некоторых пор, в один прекрасный день или постепенно, разницы никакой, все эти мои умения, или достижения, как угодно, обесценились, хотя и прежде от них было мало толку, ни одно из них не пригодилось мне в жизни и каждое сделало эту жизнь гораздо тяжелее, чем, сверстники же мои процветают, они полны жизнелюбия, по косвенным признакам, слухам и донесениям я заключаю, что они так и не отказались от юношеской привычки, хотя давно уже обзавелись жёнами и любовницами, одно с другим связано, отрицать это невозможно, что же до меня, то моё время упущено, тут ничего не поправишь, не дотянешься, а если и дотянешься, то задумаешься, озадаченный, всякому делу нужно учиться смолоду, особенно этому, и мне остаётся только сокрушаться по поводу выбранного пути, к концу которого я подхожу с пустыми руками, не уверен, что шёл пешком, возможно, у меня было какое-то средство передвижения, скорее всего, лошадь, и если я преодолевал свой путь верхом, то завершил его, сидя на половине лошади, замысловато, но разъяснения не заставят себя ждать, они уже прибыли, я завершил его не на той половине, предпочтя голову — заду, где теперь эта задняя половина, уже невозможно установить, разыскать её — никакой надежды, вот чем закончилось моё путешествие, поначалу представлявшееся таким многообещающим, и мне даже некому о нём рассказать, потому что голова моей лошади не только беззуба, слепа, лыса, она к тому же абсолютно глуха.

        *

        это место для умирания языка, наконец-то ты до него добрался, какой долгий путь, и сколько было попыток заблудиться, хорошо ещё, что все они закончились неудачей, и вот ты здесь, в этом роскошном месте, роскошном по-аскетически, аскетично-роскошном, можешь позволить себе любые метафоры, самые цветистые, самые пышные, они не нарушат аскетичную роскошь этого места, где всё цветёт последним цветом, где всё радуется радостью умирания, но нельзя умереть, пока не умер язык, в этом всё дело, сначала должен умолкнуть язык, а потом дойдёт очередь до остального, вспомни тот фильм из «Чужих», где монстр падает в море, увлекаемый тяжёлой лебёдкой, так и ты уйдёшь из этого мира, увлекаемый языком, своим языком или языком вообще, тут ещё предстоит разбираться, чей язык должен найти конец, личный или всеобщий, но предоставим всеобщее самому себе, выскажем предположение, что для нас будет достаточно смерти нашего собственного языка, и уйдём от этого «мы», свидетельство отстранённости, говоря «мы» и «нас», отстраняешься от самого себя и своей проблемы, отчуждаешься, перекладываешь ответственность, но, может быть, ничего подобного, умереть должен язык вообще, чтобы умерли и все другие, какая неразбериха, и точно ли я пришёл в то место, куда стремился, теперь я уже не уверен, и так всегда, стоит найти опору, как она колеблется, рушится, уходит из-под ног, если так может выразиться тот, кто не уверен, есть ли у него ноги, вопрос: почему нельзя лишиться сразу всех членов, в том числе и языка, ответ: потому что язык — это особенный член, он не может умереть, как другие, предназначенные для физических действий — ходьбы, хватания и т. д., и кто знает, может быть, он вообще вечен и неуничтожим.

        *

        лучше спросить себя о чём-то другом, о чём-то из окружающего, что такое вот это и то, и ответить, пользуясь общепринятым языком, о том, что вовне, только таким языком и можно говорить, а о том, кто внутри, вообще ничего не скажешь, для него нет языка, и самого его тоже, как выясняется, нет, это даже не вещь-в-себе, а регулятивная идея, для тех, кто читал Канта, уверен, такие найдутся, вот что такое «я», призрак, фантом, мираж, обеспечивающий единство апперцепции, и говорить о нём можно только таким призрачным языком, но откуда же эта боль, эта неудовлетворённость, тоска и прочее, всё оттуда же, друг, всё оттуда, таково свойство регулятивных идей, они притягивают, точно магнит, железная гора, металлическая звезда, скрытая во мраке вселенной, тоска и неудовлетворённость так же призрачны, как и «я», не стоит придавать им большого значения, это что-то вроде земного притяжения, которым мы пользуемся, не замечая, или не пользуемся, а преодолеваем, заметить, убедиться в призрачности и забыть — вот правильная стратегия, пустота всех дхарм — это великолепно, и когда убедишься в ней, останется только одна задача — опустошить язык, сделать его таким же призрачным, иллюзорным, как и всё остальное.

        *

        я заметил, что часто обращаюсь к себе на «ты», и не потому, что у меня нет других собеседников, не такая уж это беда, просто мне привычнее стоять в стороне, наблюдая не только за проходящими и происходящим, но и за самим собой, такая вот отстранённость, и, если верить одной старой психоаналитической теории, отстранённость эта может обернуться поэтической плодовитостью в том случае, если стоящий в стороне уверится, что его отстранённости ничего не угрожает, тогда в его душе начинается фестиваль, долгий карнавал, рождество, пасха и рамадан, глядя на себя со стороны, он преисполняется глубокой симпатии к самому себе, сочувствия, речь его становится живой, увлекательной, только так он и может говорить, расположившись в стороне, в укромном местечке, вроде зверька, живущего в норе, или птицы, сидящей среди листвы на ветке большого дерева, как уютно ему в его уединении, а тот, на кого он смотрит, погружён в реальность, привязан к ней, вынужден с ней соприкасаться, пробираться через неё, что напоминает фильм с Брюсом Уиллисом «Суррогаты», где реальные люди годами не выходят из комнат, управляя мысленно своими искусственными двойниками, а те не только выполняют за них всю работу, но и живут, можно сказать, за них, превосходный символ отстранённости, но, как всегда, побеждает реальность, большинство не терпит отстранения, они вовлечены в реальность по уши, с головой, и отстранённые типы представляются им опасными чужаками, в лучшем случае, «белыми воронами», так смотрели аристократические родственники на Генриха Клейста, так словоохотливый и уверенный в себе отец Кафка смотрел на своего заикающегося сына Франца, но довольно исторических примеров, посмотрим через траву, через листву, в том направлении, где взгляд может встретить реального суррогата, нам любопытно, чем он занят, тот, кто всегда вдалеке, ещё один приём отстранения — множественное число вместо единственного, так мы удаляемся не только от реального двойника, но и от того, кто на него смотрит, покидаем нору, дерево и оказываемся в ином измерении, здесь наш дом, наши владения, из этого иномирного блиндажа, точно из батискафа, мы наблюдаем за миром через специально сконструированный перископ, здесь мы в ладу с самим собой, единственное число — грамматическая неправильность, атавизм оставленных позади измерений, может быть, нам удастся со временем продвинуться ещё дальше, удалиться ещё на шаг, на гребок, может быть, мы сумеем избавиться от чисел, времён и местоимений, спадёт проклятие языка, и мы воссоединимся с тем, чем или кем были изначально, до того, как начали говорить.

        *

        эти примеры доказывают, что воспитание возможно, что призывы не обманчивы, на них можно ответить, им можно следовать и в преследовании цели, на которую они указывают, достичь успеха, единственный успех, который считается, и первое, что необходимо сделать, это отвоевать свободное время, отвоевать свободу для усилий в достижении этой цели, понятно ли я говорю, если я о себе, то можно было бы и не спрашивать, сам себя я прекрасно понимаю, да нет же, вот и доказательство, противоречие, испепеляющее, как молния божества, как водородный взрыв, искать самого себя в убеждении, что ты сам себя понимаешь, это нелепо, признаю: для себя я так же загадочен, сокровенен, как и для других, до которых, кстати, мне нет никакого дела, но понимание имеет одинаковые законы для каждого и для всех, другими словами, если я хочу понять себя, я должен сделать это так, чтобы меня поняли и другие, вот почему обращение к другим не лишено смысла, и к нему я буду прибегать часто, надеюсь, путь будет долог, «задача неисполнима, но мы не должны отказываться от неё», поучительное изречение, его нужно выбить в этой местности на каждом столбе, правильно ли так сказать, соответствует ли такой способ выражения обычаям того, кого я разыскиваю, не сказал бы он по-другому, не упомянул бы сначала щит, потом надпись и потом — столб, на который крепится этот щит, заинтересован ли он в деталях, в точности выражений, в единстве стиля, выяснить это удастся только в конце, надеюсь, я до него доберусь, я уже не говорю «ты» или «мы» и считаю это продвижением в правильном направлении, каждый день я должен проходить часть пути и под вечер, остановившись на привал, записывать что-то на щите, прибивая его затем к столбу, заранее врытому в землю, это и будет моим отчётом о путешествии, ловко придумано, путешествие, которое не отличается от рассказа о нём, и не пора ли дать себе имя, назвать себя Александром, Альфредом, Андреем, Аримафеем, сколько возможностей, и ни одна не кажется предпочтительнее, выберем наугад, итак, Александр, что я знаю об Александре, ничего, а что я надеюсь о нём узнать, всё, например, вправду ли он носит это имя, или я поспешил с выбором, и если да, то можно ли будет в конце поменять его на другое, насколько фатален этот выбор, предопределяет ли он исход путешествия, его успех или неудачу, ничего не ясно, ничего, только слабая надежда, что кое-что, вряд ли всё, прояснится в конце, когда последний щит будет прибит к последнему столбу, но пока довольно и этого, главное, не отступать от задуманного, и да поможет мне А.

        -------------------------
        «Это то, чему учил нас Рабби Тарфон в "Изречениях отцов", тонко понимая постоянно колеблющееся противостояние между оптимизмом и пессимизмом: "Вам не дано выполнить задачу, но это не значит, что вы должны отказываться от её исполнения"». — М. Брод. «Франц Кафка».

        *

        стук молотков, крики рабочих, шум двигателей и тому подобное — по этим звукам можно догадаться, что воздвигаются декорации, строится павильон, подготавливается площадка, среди которых, в котором и на которой должен появиться Александр, если он не задержится и вообще соблаговолит прийти, мы ещё не знаем его характера, отличается ли он пунктуальностью, выполняет ли свои обещания, мы настаиваем на том, что он обещал принять участие в этом мероприятии, не спрашивайте, где, когда и в какой форме, устной или письменной, о последнем, впрочем, можем кое-что сообщить, не в устной и не в письменной, скорее, телепатически, но при этом настойчиво, так что его согласие походило больше на уговоры, и мы согласились не сразу, как будто чего-то выжидая, а может быть, и охотно, теперь это уже не установить, главное, что согласие было получено, и работа началась, не так-то просто было арендовать участок, технику, набрать команду, а что с проектировщиком, постановщиком, продюсером и т. д., кто вообще будет руководить проектом, Александр, кто же ещё, это очевидно, предполагалось с самого начала, итак, Александр, декорации возводятся по его проекту, что же они изображают, или будут изображать, и сколько нужно статистов, во что их одеть, какое выражение лиц им придать, нарисуем сначала облик его отца, чувствуется что-то неправильное в этой фразе, нарисовать облик, сформулируем в виде вопроса: каким был облик его отца? и даже вообще исключим «облик», кем был его отец? как он выглядел? чем занимался? это лучше, избегать архаики, стиль — простой, деловитый, при этом не чуждающийся повторов, снова архаика, стратегия: не задумываться о стиле, может быть, именно этого хочет от нас Александр, может быть, это входит в его проект, мы не знаем, и не наше это дело, итак, Александр, его отец, высокий, под метр девяносто, широкоплечий, с крупными, правильными чертами лица, баритон, успешный предприниматель, владелец ресторана и нескольких магазинов, что в них продаётся, это важно? рыболовные снасти, спортивные принадлежности, обувь, одежда, велосипеды, электроника, что угодно, секс-шопы, может быть, всё началось с секс-шопов, ребёнком Александр помогал отцу раскладывать товары на прилавке, журналы и прочее, а потом дело расширилось, появилась возможность открыть торговлю другими предметами, и наконец — ресторан, а что же секс-шопы? продолжал ли он ими владеть? не был ли его отец сутенёром? хотя бы вначале? наркодилером? взломщиком сейфов? не переправлял ли он девушек за границу? не избивал ли сына? проблема насилия в семье, актуальная тема, прогресс — лишь в свободе слова, медицина, естественные науки, промышленность и свобода — только это изменяется в лучшую сторону, да и то не везде, хорошо, что мы оказались на правильной стороне, где есть возможность встретиться с Александром, кстати, не запаздывает ли он, но разве мы уговаривались о часе? и разве декорации возведены?

        *

        мы уже выбрали пол (мужской), но этим ещё не решено, существует ли Александр сам по себе, до появления здесь, в этих декорациях, или он возникает вместе с ними и даже после них, если бы он существовал сам по себе, независимо от всего, что совершается здесь, то декорации нужны были бы только для того, чтобы облегчить ему появление, сделать его enter, incipit приятным, впечатляющим, приятным для него и впечатляющим для нас, но если декорации составляют необходимое условие его прихода, то дело принимает другой оборот, тогда многое будет зависеть от того, какими мы их построим, среди множества вариантов найдётся, возможно, только один, согласующийся с появлением Александра, не препятствующий ему, благоприятствующий и даже провоцирующий, в то время как все остальные препятствуют, исключают, и, следовательно, есть ответственность, проступок и наказание, по крайней мере, в возможности, но достаточно, это всё отговорки, пора приступать к делу, итак, Александр, прежде всего, возраст, если начать с детства, никогда не закончишь, разговоры о детстве — дымовая завеса, способ избежать разговора о настоящем, поэтому возведём декорации просторные настолько, чтобы в них мог поместиться человек лет тридцати, по профессии журналист, букинист, крупье казино, ди-джей, пианист, пилот местных авиалиний, капитан сухогруза, профессиональный велогонщик, владелец компании по торговле недвижимостью, председатель правления речного порта, депутат Европарламента, разработчик сверхсекретного оружия, шахматист, рантье, визионер и целитель, привет тебе, Александр.

        *

        и всё же, как мы можем представить Александра взявшимся неизвестно откуда, вроде перекати-поля, принесённого порывом ветра, но не таковы ли большинство тех, кто является, да, они являются ниоткуда и сразу, со всеми своими двадцатью пятью, тридцатью семью, сорока тремя или шестьюдесятью пятью годами, лишь иногда нам сообщают кое-что об их прошлом, школьном и дошкольном, так, вероятно, и следует поступать, иначе никуда не продвинешься, далеко не уйдёшь, итак, Александр, пианист, лауреат многих конкурсов, Бетховена, Шопена, Рубинштейна, какие имена, и какое завидное умение хорошо исполнять и Бетховена, и Шопена, что мы знаем о жизни концертирующих музыкантов и вообще о музыке, практически ничего, но это нас не должно останавливать, если Александр решит появиться, он принесёт с собой всё нужное знание, попытка заблаговременно запастись сведениями только отпугнёт его, остановит, заставит передумать, как всякий концертирующий пианист Александр возит с собой кофр с концертным костюмом, он предпочитает одеваться в традиционной манере: фрак, бабочка, никаких чёрных рубашек и пиджаков, да, таков Александр, кое-что о нём мы узнали.

        *

        можем ли мы быть уверенными, что Александр одной ногой уже здесь, посмотрим, что будет дальше, но теперь, когда часть Александра с нами, мы можем сказать кое-что и о его детстве, побаловать себя десертом, конечно, у него была строгая мать, она хотела сделать из него блестящего музыканта, не лучше ли наделить этой строгостью отца, так привычнее, никаких экспериментов, требовательный отец и потакающая мать, но разве мы это решаем, об этом должен позаботиться Александр, и он настаивает на том, что требования исходили от матери, преподавательницы музыкальной школы, это всё, на что её хватило, но для сына она приготовила карьеру выдающегося исполнителя, вот откуда эта строгость, от разочарований и надежд, величайшие тираны, в особенности когда поселяются вместе в одном человеке, это великая катастрофа для того, на кого обращены надежды, он превращается в стрелку, отмечающую деление на шкале, важна только шкала и положение стрелки, намного ли её сегодняшнее положение отличается от вчерашнего, неужели она не продвинулась вперёд или, не дай бог, сдвинулась назад, только вперёд, и если этого продвижения незаметно, постучим по инструменту, потрясём стрелку, разбудим её, выведем из оцепенения, придадим ей импульс, отчитаем её как следует, лишим её милостей материнской любви, покажем, где зимуют раки и другие головоногие, если она замерла, замёрзла, мы ещё больше понизим температуру, чтобы невероятный холод преобразился в жар, такой будет наша стратегия на долгие годы, и мы добьёмся успехов, сначала робких, а потом и уверенных, мы будем настойчивы, строги, неумолимы и добьёмся своего, чего бы нам это ни стоило.

        *

        конечно, они ко мне благоволят, не просто терпят меня, но поддерживают, окружают заботой, теплом, знаками внимания, любви, но признаю́т ли они меня, понимают ли они, что это такое — признавать, ведь это подразумевает право на отделение, на уход, на разрыв, чтобы там, вдалеке, искать своё место, которое не обязательно отыщется в их сердцах, если они не усвоят прежде азбуки признания, и если они желают этого, начинать им нужно уже сейчас.

        *

        в прошлый раз я начал не с того конца, этот конец определённо не является началом, подходящим началом для того, что должно закончиться соответствующим образом, тем образом, который соответствует моему представлению о конце, начать, конечно, нужно было с отца, что я знаю об отце, немало, если подумать, но и не много, отец Александра был выдающимся ихтиологом, он специализировался на акулах, анатомия, физиология, поведение, чем ещё занимаются ихтиологи, точно не знаю, но известно, что отец Александра изучал поведение акул, их способность к социальному общению, он прославился исследованиями, доказывающими, что акулы могут учиться друг у друга, в молодости он занимался контактными исследованиями, и однажды акула едва не откусила ему ногу, остался широкий шрам, это было удачей, потому что его напарнику повезло меньше, он погиб, по статистике каждое восьмое контактное исследование крупных акул заканчивается ранением, но такие исследования необходимы, вживление чипа позволяет проследить движение акул, но этого мало, чтобы понять тактику охоты и многое другое, позднее, травмированный и предупреждённый, отец Александра занялся исследованием акул в неволе, и эти работы выдвинули его в число ведущих ихтиологов мира, не больше, не меньше, мальчиком Александр подолгу стоял у стены океанариума, где плавали сотни различных рыб, отец рассказывал ему об акулах, он говорил, что эти хищницы очень красивы, но Александр предпочитал рыб помельче, особенно ему нравились африканские цихлиды, его завораживала их пёстрая окраска, так уже в раннем возрасте проявлялась в нём обострённая восприимчивость к цветам, свойственная художникам.

        *

        это невероятно, отделаться шрамом, акула не может нанести такую рану, от которой потом останется только шрам, она либо откусит ногу, либо вырвет из неё большой кусок, и человек умрёт от потери крови, удар хвостом будет стоить ему перебитых костей, поэтому крайне сомнительно, что отец Александра получил ранение при встрече с акулой, это похоже на автокатастрофу, тем более, что у него было ещё несколько шрамов на груди, руке и щеке, не стоит преуменьшать, он был весь в шрамах, обезображенное лицо, исполосованная грудная клетка, будто воинственная раскраска или фантастическое тату, он походил на Гулли Фойла, у него были проблемы с дыханием, и он не мог погружаться в воду, поэтому он отказался от контактного наблюдения за акулами и проводил исследования в океанариуме, придумывая остроумные опыты с целью выяснить способность акул к обучению, этим он и прославился, не удивительно, что газетчики распустили слух, будто свои ужасные шрамы он получил в стычке с акулой, «чудом выживший ихтиолог продолжает свои опасные исследования», хотел ли он, чтобы его сын тоже стал ихтиологом, может быть, но, возможно, он предоставил выбор сыну и одобрил решение Александра стать художником, скорее всего, это его просто не интересовало, акулы занимали все его мысли и всё его время, а матери Александра, конечно, нравилось его увлечение живописью, хотя она не разбиралась в современном искусстве, вот так он стал дизайнером, поначалу, само собой, он мечтал стать знаменитым художником-концептуалистом, кем-то вроде Хёрста, творца «Физической невозможности смерти», но ему не хватало выдумки, кроме того, для внушительных проектов нужны большие деньги, он пробовал составлять цепочки пожирающих друг друга существ, от червя до человека, изготовлял черепа животных из того самого материала, ради которого их убивали, — сырные, молочные, мясные, меховые и тому подобные черепа, рисовал подобия рентгенограмм и сонографических снимков, собирал ассамбляжи из хирургических инструментов, но его работам недоставало чего-то шокирующе-оригинального, они были вторичны, а может быть, он работал не с тем арт-дилером и не в той стране, так или иначе, ему пришлось забыть о карьере художника и зарабатывать на жизнь оформлением витрин, интерьеров, в результате он пристрастился к выпивке, и однажды...

        ----------------------------------
        Гулли Фойл — персонаж фантастического романа А. Бестера «Тигр! Тигр!».

        *

        возводя декорации, позаботился ли я о том, чтобы возвести их на ровном месте, пустом и плоском, и даже более того, в таком месте, которое и местом-то уже не является, любые координаты ограничили бы свободу Александра, исказили бы его суть, вечную и неизменную, достаточно представить плоскость в пространстве, что-то вроде бескрайней равнины, и вот уже область возможного сузилась, и Александр являющийся больше не совпадает с Александром изначальным, следовательно, прежде всего нужно избавиться от всяких признаков места, пространственных атрибутов, кто сказал, что Александр должен появиться в пространстве, известно лишь, что он появится, но как и где, это неизвестно, будет ли вообще какое-то «где» и какое-то «как», неизвестно, да, представить появление Александра можно только с помощью «где» и «как», но это не означает, что оно действительно так произойдёт, и вместо того, чтобы возводить декорации в данном месте или где придётся, следует заняться расчисткой места и, по возможности, устранением всякого места, задача намного труднее первоначальной, и неизвестно даже, как за неё взяться.

        *

        она была повсюду, как та крестьянка, грезившаяся юному жителю Комбре, и её не было нигде, она могла появиться откуда угодно, но не появлялась, и тогда он сам выдумывал её, как древний художник, и какое-то время верил в свою выдумку, принимал видение за явление, всё тогда меняло свою окраску, аромат, звучало по-другому, и менялся он сам, без неё в воздухе не хватало самого главного, необходимого для дыхания, и он задыхался, не только без неё, но и без веры в неё, без смутного ощущения её присутствия, тогда он обращался в камень, но не бесчувственный, а способный отчаиваться из-за того, что он — камень, правильнее сказать, песок, ничего твёрдого, определённого, он чувствовал себя песочными часами, слышал, как шуршит песок, и остановить это движение могла только она, своим невидимым присутствием, достаточно было и невидимой близости, а когда её присутствие делалось видимым, благодаря усилиям воображения, всё приобретало определённость, прочность, у всего была сердцевина, и он чувствовал эту сердцевину в себе, он был живым орехом, плодом, которому обещано чудесное будущее, ветвистое и зелёное, но вряд ли он думал о будущем, нет, не думал, разве что о ближайшем, когда он снова увидит её, и в этих мечтах не было ничего чувственного, никакой страсти, этим он отличался от маленького француза, сезонного жителя Комбре, уж эти французы, что за нация, её сыновья испытывают чувственное влечение с малых лет, как и дочери, французская культура замешана на любви, это её дрожжи, но его томление было сходно со страстью немецких романтиков, германской грёзой об идеальной возлюбленной, которая была бы сразу и супругой, и любовницей, и матерью, и дочерью, и сестрой, и с которой можно было бы укрыться в далёком краю, на берегу залива, солнце, тёплое море, зеленеющие деревья, тишина, никакого шума, кроме плеска волн, шелеста крон, пения птиц, уединение вдвоём, навсегда, навечно, вот что ему грезилось в те дни, когда он был в состоянии грезить, но по мере того, как он взрослел, такие дни выпадали всё реже.

        *

        почему мы ждём появления Александра? почему мы его дожидаемся? при этом испытывая заметное нетерпение, иногда более, иногда менее заметное, но его ни с чем не спутаешь, мы нетерпеливо дожидаемся появления Александра, веря в обещанное, хотя не можем припомнить, когда и каким образом он нам это обещал, с другой стороны, пусть он обещал, что из этого? почему для нас так важно его появление? ведь мы даже не знаем, кто такой Александр, даже имя его предположительно, выбрано наугад, мы могли бы назвать его «мистер Х», или «мсье Y», или «господин Ъ», любопытно, есть ли в других языках буквы, ничего не обозначающие, то есть никакого звука, или это особенность русского языка, и если данный текст будет переведён на какой-то из европейских языков, то как переводчик справится с проблемой этого знака, не покажется ли она ему неразрешимой, не заставит ли отказаться от всего проекта, от перевода и публикации, мы определённо рискуем, вводя в повествование букву «Ъ», и тем не менее, трудно подобрать лучшее имя для того, кто обещал появиться, не сообщив о себе больше ничего, конкурентом для «Ъ» может быть только буква «Ь», их противостояние символизирует манихейскую борьбу твёрдого и мягкого, сухого и влажного, светлого и тёмного, горького и сладкого и так далее по всем пифагорейским парам, вплоть до запрета не есть бобов, иначе останешься на бобах, напряжение между членами пары так велико, что мы убегаем, ускользаем в болтовню, стремимся разрядить, принизить, лишить значения, а ведь в том, может быть, и весь смысл нашего ожидания, чтобы выяснить, кого нам следует ожидать, господина Ъ или господина Ь, непонятно, как переводчик выразит эти альтернативы, от него потребуется немалая изобретательность, хорошо, что нам не нужно ломать голову над этой проблемой, мы её поставили, остальное не наше дело, наше дело — ожидание Александра, точнее, ожидание того, чем разрешится конфликт, и кто появится в приготовленном для него месте, кто примет облик Александра, сына богов, покорителя вселенной, вот, значит, к чему мы пришли, и нам, конечно, нужна долгая передышка, чтобы свыкнуться с этой мыслью.

        *

        грех уныния, недаром это называлось грехом, некоторые истины настолько опасны, что пути к ним преграждают, минируют, строят заборы, протягивают колючую проволоку, но находятся люди, преодолевающие все эти препятствия, достигающие истины, обретающие и приносящие её обратно, в этот мир, где она пылится на складе, дела издательства идут всё хуже и хуже, и вот уже издатель продаёт тираж торговцам рыбой по цене обёрточной бумаги, один экземпляр всё же попадается на глаза постоянному посетителю книжной лавки, он приносит его домой, читает день и ночь, истина поселяется в его голове, разрастается там, даёт новые всходы, но довольно, хватит этих пыльных историй, попробуем догадаться, что вызывало в нём печаль с большой буквы, которую мы не употребляем, но которую всё же можем использовать, первое большое разочарование, утрата иллюзий, первое настоящее горе, в чём оно состояло, мы знаем: в осознании факта, что соитие может привести к зачатию, настоящее, как говорил философ, чревато будущим, и женское чрево, в широком смысле, — это рай, дорога к которому минирована, место, куда можно попасть, лишь понастроив предварительно заборы, чтобы затем их преодолеть, череда деторождений, истощающая женщину, выглядит так же неестественно, как и способы предотвращения беременности, дилемма не имеет решения, естественно безопасного секса не существует, вот это и есть отлучение от грёзы, первое горе, за которым последуют и другие, что, впрочем, ясно только тому, кто, в силу каких-то субъективных причин, придаёт непомерно большое значение сексу, считая его праздничным венцом любви, оставим место для лучшей метафоры, другими словами, человеку радикальных взглядов, мечтающему о жизни без компромиссов, важно понять, в чём этот первый компромисс заключается, и, когда это поймёшь, увидишь часть своего истинного лица, а если достанет смелости, то и всё остальное.

        *

        дать голос тому, кто безголос, — задачу можно изложить и таким образом, всякий голос — чужой, и нет другого способа проявиться этому безголосому, как заговорить, вот он, корень проблемы, нечто безголосое нуждается в проявлении и при этом отказывается проявляться иначе, как через голос, почему бы ему не проявиться в деянии, в жизни, наполненной практическими свершениями, почему бы ему не стать историческим персонажем, деятелем, может быть, он настолько же бездеятелен, насколько и безголос, да, похоже, что так, бездеятелен ещё в большей мере, чем безголос, поэтому он и выбрал голос, отчаянное положение, лишённый голоса, он стремится к тому, чтобы его найти, понимает ли он, что эти поиски бесполезны, для безголосого всякий найденный голос будет чужим, так же как для бездеятельного всякое действие будет не его собственным, а если заглянуть в самый корень, можно ли так сказать, наверное, если иметь в виду корень слова, но не требуется ли и в этом случае предлог «на», и кто говорит таким голосом, таким языком, кто употребляет такую грамматику, будет ли выбор между «на» и «в» достаточным для индивидуализации речи, и если нет, каким образом можно этой индивидуализации достичь, и если последнее в принципе невозможно, то где доказательства, заставившие бы отказаться от надежды, рассеявшие бы иллюзию, бездеятельный не пытается действовать, но безголосый пытается говорить, и если смотреть в корень, безжизненный пытается умереть, умереть может только живущий, вот он и пытается обрести какое-то подобие жизни, в следующий раз мы подробно обсудим разницу между «безжизненным» и «несуществующим», между «умершим» и «безжизненным», на сегодня же достаточно.

        *

        до конца забот далеко, и его вообще не предвидится, жизнь заканчивается, не имея конца, вот в чём печаль, я хотел говорить о печалях, и вроде бы что-то такое уже сказал, о чём-то, связанном с зачатием и сопутствующими осложнениями, зачатие само по себе осложнение, предупредить не так уж сложно, но любые меры деформируют грёзу, лишают её очарования, заключающегося в спонтанности, безыскусности, наивности, простодушности, не помню, так ли я говорил или выражался иначе, но сейчас это не важно, потому что на очереди очередное признание, нет, объективная констатация, исправление предыдущего, самая большая и первая печаль заключается в том, что жизнь заканчивается, не имея конца, самая ранняя печаль, из тех которые вспоминаются, констатируются, а потом уже остальные, и одна из них, остальных, — безголосость, врождённая или приобретённая, первый вариант вроде бы предпочтительнее, потому что снимает вопрос вины, «снять вопрос» — удобное выражение, и, думаю, это позволительно — использовать иногда удобства канцелярского языка, раз уж все голоса — чужие, можно пользоваться любым, но, само собой, в меру, не нарушая, сохраняя единство, гармонию, пусть и осложнённую диссонансами, может быть, это единственная из оставшихся мне забот — поддерживать гармонию, бормотать, шептать, шевелить губами, говорить молча, про себя, скрытно, не показывая виду, притворяясь лишённым языка.

        *

        ирония — дело наживное, никто не рождается ироничным, но некоторые становятся ироничными, не столь уж многие, редкое свойство, позволяет довести отчаяние до предела и перешагнуть, что́ там, за горизонтом, а теперь о третьей печали, двух ещё недостаточно, чтобы стать ироничным, что́ печалило Александра больше всего, в ранние годы и позднее, после того, как он свыкся с двумя первыми, говоря фигурально, политый по́том хлеб, необходимость зарабатывать на жизнь, отчуждаясь от себя, отчуждая своё время и силы, часть своего «я» в пользу работодателя, прибавочная стоимость и так далее, но если бы он работал на самого себя, по сути, ничего бы не изменилось, работа — любое дело, которым занимаешься тогда, когда предпочёл бы заняться чем-то другим, безукоризненное определение через род и видовое отличие, и эта печаль рождается из иллюзии, кажется, достаточно только освободиться от работы, и ты услышишь собственный голос, иллюзия, причиняющая печаль, новое горе, так мы с ним и живём, высунув язык, вытаращив глаза, или наоборот, крепко сжав губы, зажмурившись, заткнув уши, кажется, нужен всего год свободы, праздности, чтобы добраться до самых глубоких глубин, но этого года у тебя нет, и все выемки тут же заносит ветер, засыпает песок, а сверху кто-то наваливает камни, твой работодатель, палач и благодетель, иногда думаешь, что лучше умереть с голоду, может быть, за время голодовки ты доберёшься до последнего уровня, а там хоть дождь не лей и трава не расти, и пусть тебя завалит в штреке, путь ты обретёшь в нём могилу, в объятиях самого себя, шепча самому себе, слушая самого себя, вот оно, счастье, и какая печаль — знать (или думать), что из этой попытки ничего не выйдет, увериться в этом на опыте, нужно гораздо больше времени, чтобы пробить ход к самому себе, и без подвоза питания так долго не выдержать, даже если коммунальщики отложат штрафные санкции, и начинаешь мечтать о выигрыше в лотерее, на тотализаторе или о чём-то подобном, и собираешь заметки, сделанные по выходным, в большие архивы, «воскресный художник», мечтающий о жизни в праздности, вот оно, воскрешение, которого не дождаться, и которого ждёшь, не понимая, что всё это грёза, что когда эта праздность наступит, ею воспользуются чужие голоса.

        *

        мы так нетерпеливо ждём появления Александра, что это может его смутить, спешка ни к чему, проявим сдержанность, да и вообще нужно ещё так много успеть до его прибытия, мы готовили место, но не нужно ли нам в первую очередь подготовить самих себя, не нужно ли мне подготовить самого себя, опять это множественное число, затеряться в толпе, снять ответственность, переложить на плечи, действительно ли я жду Александра, действительно ли я заинтересован в его появлении, не притворяюсь ли я, что́ если мне уютнее одному, как узнать, только увидев Александра, когда он явится, я пойму, чего ожидал, но как тогда мне готовить себя? в каком направлении проводить работы? очистить свой ум от лишних впечатлений — так, как я расчищал место для декораций, нет, это слишком сложно, достаточно и одной задачи, не будем отвлекаться, как только в игру вступает, берёт слово первое лицо, всё сразу усложняется, я теряю направление, нить, только сообща, только работая совместно, можем мы надеяться выполнить то, что задумали, о склонности Александра к алкоголю и наркотикам уже было сказано, но недостаточно подробно, и теперь самое время углубиться в детали, без спешки, обстоятельно, называя марки, виды, описывая как прямое действие, так и побочные эффекты, вот чем мы займёмся в ближайшее время, потому что в ближайшее время Александр не появится, это точно, мы уже уяснили: если он и грядёт, то в отдалённые времена.

        *

        дожидаясь появления А., мы можем занять себя рассказом о том, чем это появление завершилось, конец вещей иногда более ясен, чем их начало, итак, А. и его привычка проводить время в клубах, дансингах, барах, ресторанах, на сомнительных квартирах, в каких-то притонах, тёмных углах, подворотнях, чердаках и подвалах, вот он стоит возле дверей одного из таких заведений, ночного клуба, мы ясно видим: задняя дверь, или боковая, словом, запасной выход, через который выходят, чтобы покурить, прощай, ковбой Мальборо, прощай, одногорбый верблюд, но пока ещё разрешается смолить на улице, в указанном месте, за это не штрафуют, есть ещё такие места, но скоро и их не будет, что не помешает обороту сигарет и наркотиков, тщетные меры, А. это знает, он уже что-то такое принял, проглотил, вколол, вдохнул и вышел на улицу покурить обычную сигарету, тут же курят ещё несколько человек, среди них — хозяин заведения, он тоже курит, обсуждая что-то со своими друзьями, А. с ним не знаком, но знает в лицо, широкое и простое, тихо подъезжает машина, останавливается, из неё выходит человек, приближается к группе, стреляет, хозяин клуба падает на асфальт, стрелок поворачивается и быстрым шагом идёт к машине, А. бежит за ним, стрелок останавливается, оборачивается, А. продолжает бег, последнее движение в его жизни, умереть на бегу, пуля летит прямо в сердце бегущего ей навстречу, вот чем заканчивается появление А., мы знаем конец, но ещё не знаем начала, важно ли знать начало, если узнал конец, может быть, теперь начало уже не имеет значения, может быть, важно не то, как человек появляется, а то, как он уходит, может быть, мы только того и ждали — увидеть, как уйдёт А., что́ мы знаем о себе и своих ожиданиях, ничего, и меньше, чем ничего, потому что наверняка заблуждаемся, думая о себе, вот так заканчивается история А., заканчивается, не начавшись, будем надеяться, что с ней заканчиваются и все другие истории, иначе эта история потеряла бы смысл, своё исключительное значение, а мы лишились бы того, чего ждали с первой минуты, когда задумали историю А., возможности замолчать. 

        *

        но была ещё какая-то печаль, о которой мы ничего не сказали, пропустили, не упомянув, заторопились к концу, не достроив декораций, посчитав их излишними, обратившись сразу к уходу Александра, чтобы показать маловажность всех этих строительных работ, какая нетерпеливость, хорошо, что есть время исправить эту ошибку, вернуться назад к брошенной теме, подхватить её и протянуть дальше, о новой печали, как её описать, с какой стороны подойти, лучше всего, пожалуй, с северо-востока, чтобы затем продвигаться на юго-запад, туда, где шумит столица, мегаполис, миллионы и миллионы столичных жителей, культурные сокровища, научные центры, посольства и представительства, аэропорты и линии подземного сообщения, туда, где можно обрести то, что ищешь, отсюда, где ничего не обретёшь, даже если проведёшь в поисках долгие годы, это всё о столице и провинции, откуда к нам явится Александр? из столицы или провинции? и где в этот момент будем находиться мы? возможно, в случае Александра это различие не имеет значения, утрачивает смысл, но само по себе оно крайне важно и может породить большую печаль, как это и случилось, с тем, кто жил в провинции, сердцем стремясь к столице, чувство Робинзона, в распоряжении которого радиоприёмник и телевизор, если бы среди обломков кораблекрушения он нашёл тот и другой, то поначалу, конечно, возблагодарил бы судьбу, небеса, но вскоре почувствовал бы, что эти средства односторонней коммуникации только усиливают его печаль, и он разбил бы их и выбросил остатки в море, закопал бы их в глубокой яме, на другой стороне острова, если живёшь вдалеке от цивилизации, лучше ничего о ней не знать, а уж если узнал, сделай всё, чтобы до неё добраться, так заканчивается небольшое замечание о печали, изящное отступление перед решающим броском вперёд.

        *

        вперёд, к островам, нас несёт ветер слов, невозможно отказаться от этого «мы», одиночество непереносимо, в одиночестве устанавливается штиль, паруса обвисают, никаких островов, только море, со всех сторон, и все направления равноправны, вернее, бесправны, как и ты, неподвижный, немой, бессловесный, хотя и желающий замолчать, но не так, не в штиле, но в буре, исчерпавшей себя, вот к чему я стремлюсь — к исчерпанности, и эта моя речь — от переполненности, колодец не иссякает, работа не прекращается, откуда берутся эти подземные воды, может быть, следует поискать их начало, не представляю, как это можно сделать, всё, что мне по силам, это опускать и поднимать бадью, в надежде, что когда-нибудь появится дно, и настанет праздник великого осушения, день, когда завершатся все ирригационные работы, хватит ли у меня сил отпраздновать его, но зачем столько шуму — бить в барабаны, прыгать и танцевать? можно просто прилечь возле колодца, зная, что вычерпал его до дна, до конца, вот он, конец, причал и якорь, успокоение, но пока гремит цепь, и бадья снуёт вверх и вниз, ветер слов надувает паруса, и корабль несётся, что, между прочим, не лишено приятности — волны, ветер, движение и надежда — надежда, что скоро появится остров Александра, самый прекрасный из островов, барка ткнётся в берег, и я спрыгну на песок, конец плаванию, конец странствию, привет тебе, Александр.

        *

        было время, когда он думал, что Александра можно отыскать умом, выстраивая цепочки умозаключений, опираясь на опыт или обходясь без опыта, априорно, что, скорее всего, и подобает невидимости Александра, он думал, что Александра следует не ждать, а искать — искать мыслью, строгой и отрешённой от всего видимого, как то: моря́, острова, ветры и паруса, и он потерпел жестокую неудачу, вот ещё одна из печалей, разум в этом деле нам не помощник, он ничего не знает об Александре и не узнает, с его помощью не возведёшь никаких декораций, не выгнешь парусов, кстати, каким образом сочетается ожидание с плаванием по морям? плаваешь, ожидая, полагаясь на волю ветра, точнее, на его безвольность, на его слепоту, странствие наугад ничем не отличается от ожидания на месте, среди возведённых декораций, море — такая же декорация, как и другие, декорация не хуже других, например, той, в которой Александра берут в заложники террористы, он — репортёр-фрилансер, с британским паспортом, его машину останавливают где-то в пустыне, завязывают глаза и везут, всё очень просто, обыденно, единственный вопрос — согласится ли он произнести перед камерой заготовленные слова, надеется ли он на освобождение или нет, мы этого не узнаем, история обрывается в тот момент, когда машина загорается от пули, ударившей в бензобак, и Александр превращается в факел свободы, кадры засняты на камеру, но по неизвестным причинам так и не выложены в сети, след Александра теряется в песках, вдали от моря, и всё, что нам остаётся, — это почтить его память краткой эпитафией: «родился на острове, умер на материке».

        *

        таково свойство всего живого — пребывать в движении, если не внешнем, так внутреннем, вроде растения-мухоловки, главное — заглотить добычу, а там в дело вступают пищеварительные соки, не так ли я перевариваю Александра? может быть, он уже появился, а я его проглотил, не разглядев, не узнав, инстинктивно сжав свои лепестки, и теперь Александр — во мне, но знаю ли я его лучше, чем до того, когда он пребывал где-то вдали, вовне? нет, не чувствую ничего такого, никаких признаков знания, догадка: возможно, я и есть Александр, но как это проверить, не должен ли я выйти из себя, чтобы посмотреть со стороны и сказать: да, я и есть Александр, вот как обстоят дела, ничуть не проще, чем раньше, поэтому я и говорю: достаточно уже того, что некто в пути, и пусть он думает, что это — путь к Александру, какая разница? для него, может быть, и важная, но для нас безразличная, не отказываемся ли мы от ожидания Александра? в тот самый момент, когда он уже близок? нисколько, мы просто осваиваем местность, наш девиз: больше места для Александра! мы ведь не знаем, сколько гектаров ему потребуется, поэтому расчистим место загодя, это ведь тоже своего рода движение — приготовление места, вот мы этим и занимаемся, мы в пути, и, похоже, пока не достигли и середины.

        *

        чьи это слова? достаточно ли того, что их произношу я? произносить чужие слова — не послужит ли это помехой для появления А.? и если я произношу чужие слова, то почему не свои? если я произношу свои слова, всё в порядке, и расследовать больше нечего, но если слова чужие, то расследования не избежать, во-первых, откуда они ко мне приходят, и кто их произносил раньше, кому они принадлежали, может быть, для него они тоже были чужими, может быть, никаких других слов, кроме чужих, не существует, и тогда проблема снимается, исследование прекращается, дело закрывается, но если всё обстоит иначе, и кто-то произносит свои слова, а кто-то чужие, то чем это вызвано и какие имеет последствия, важно ли, к какому поколению чужих слов принадлежат твои чужие слова, или это безразлично, и вот ещё что: может быть, порядок слов, интонация важнее слов, однако где гарантия, что ты произносишь слова с какой-то особенной, свойственной только тебе интонацией, она тоже может быть позаимствована, поэтому сосредоточимся на вопросе, насколько важна самостоятельность слов и интонации для появления А., или ему это безразлично, ему на это наплевать, ответ зависит от того, является ли А. конкретному индивидууму или он является вообще, так сказать, в полном равнодушии к личности того, кому он является, может быть, собственное имя здесь не играет никакой роли, и факт появления Александра описывается не суждением «А является b», а суждением: «существует х такой, что А является х», и если уж мы свернули на эту дорогу, можно ли считать верным суждение: «для всякого х верно, что А является х» или справедливо противное: «для всякого х неверно, что А является х»? смутное чувство говорит нам, что истина в данном случае носит, скорее, частный характер: для некоторых х верно, что А является х, а для некоторых х это неверно, но что из этого следует? помоги нам, святая Барбара, святой Цезаре, из двух частных суждений не следует ничего, это и определяет нашу ситуацию, мы окружены частным, погружены в частное, принадлежим ему, домогаясь, однако, всеобщего, А. как ипостась всеобщего, мы пытаемся мыслить индуктивно, от частного к общему, самомнение, надежды, вот на что замахнулись, где замахнёшься, там и промахнёшься, никакой индуктивной логики, это известно со времён Карла Поппера, вот почему наше ожидание А. напрасно, А. к нам не явится никогда.

        -------------------------
        Barbara, Cesare — модусы силлогизма.

        *

        если бы можно было думать обо всём холодно, как бы со стороны, делая вид, что всё это тебя не касается, что ты наблюдаешь из какой-то далёкой дали, где ничего подобного не случается, где и помыслить такое невозможно, помыслить в отношении того места, и, может быть, поэтому ты с интересом наблюдаешь за тем, другим местом, где всё это происходит и в порядке вещей, любопытство — единственная страсть, которая разрешается там, откуда ты наблюдаешь, но если ты попробуешь наблюдать отсюда, то тебя охватит ужас, множество разных эмоций, но самая главная из них — ужас, будто перед цунами, лавиной, огненной лавой, перемешать и выпить разом, какое уж тут хладнокровие, размеренная речь, визжишь, точно кролик, настоящие герои ужасаются молча или произносят какие-то героические слова, но тебе ничего такого не выговорить, даже в голову не приходит, а если и приходит, тут же из неё вылетает, центробежная сила твоего головокружения лишает тебя способности соображать, говорить ты можешь, но никакой связи в твоих речах, что и выдаёт твой ужас, он налицо, он у тебя на лице и под кожей, в крови, в каждом лимфоузле, и это бормотание — что-то вроде шаманского заклинания, говорю, ergo живу, стоит замолчать, и ужас сделается беспредельным.

        *

        истоки Александра скрываются во мраке, подобно истокам солнечного Нила, но они существуют, и до них можно добраться, если сделать все необходимые приготовления, для начала забудем всё, что мы знали об Александре или только предполагали, что знаем, начнём с чистого листа, и постепенно Александр возникнет перед нами во всём своём великолепии и во всём своём ужасе, великолепны те предчувствия, которыми он живёт, и ужасна его действительность, банальная диспозиция, никакого развития она получить не может, появиться и развиваться Александр способен только в том случае, если соотношение переменится: действительность Александра великолепна, но её омрачают дурные предчувствия, чья-то тень осеняет его великолепную действительность, может быть, тень Червя? да, с детских лет он видит себя на роскошных подмостках, малолетний герой в бархатном костюмчике, острая шпага и большое перо, и ангелы в зрительном зале, от тривиальности не уйти, но попытаемся, взбодрив себя дозволенными средствами, итак, Александр и его истоки, какое нам дело до его истоков, это банально — искать истоки, сосредоточимся на настоящем, на том этапе, когда Александр уже получил то, что предчувствовал в детстве, и получил, конечно, не в том виде, в каком оно ему мнилось, Александр сегодня — капитан буксира на какой-то таёжной реке, где-то в Сибири, подумать только, куда его занесло, но не будем доискиваться, как он там очутился, с этим покончено, никаких истоков, в чём же заключаются профессиональные обязанности Александра? он — капитан грузового буксира, место его работы — Байкал и его притоки, какого типа буксир — толкач или буксировщик? а как выглядит Александр? высокий, широкоплечий, рыжеволосый, голубые глаза и трубка в зубах? да, он таков, когда-то он мечтал стать капитаном круизного лайнера, южные моря, острова, пляжи, пальмы, громадный многопалубный корабль с бассейном, шезлонгами и юными красотками-пассажирками, и он, высокий, рыжебородый, в белом кителе и капитанской фуражке, какие мечты, они гораздо богаче действительности, мы вернулись к тому, с чего начинали и от чего отказались — давно, но, как выяснилось, не насовсем.

        *

        чем заканчиваются все эти предчувствия — удобным распорядком дня: утром — кофе и булочка, вечером — телевизор, что он делает днём? разве он ещё что-то делает? другая чашка кофе, другая булочка, смотрит телевизор, новости каждый час, куча спортивных каналов, вот во что выродился А., к чему он пришёл, вернее, к чему его приволокла жизнь, то ли его собственная, то ли жизнь вообще, кто не идёт сам, того она волочит, избитая истина, поначалу он упирался, работал матросом на круизных лайнерах, надеясь когда-нибудь стать капитаном, как становятся капитанами круизных лайнеров, пусть нам кто-нибудь объяснит, конечно, нужно окончить какое-то учебное заведение, и А. его, без сомнения, окончил, потом нужно приобрести практику, хорошие рекомендации и подать заявку в какую-то крупную компанию, мечты, мечты, трудно стать капитаном большого круизного лайнера, если ты родился в маленькой стране, о которой мало кто слышал, легче устроиться в Берлинский филармонический, хотя и там не всё решает талант, и вот так он попал на Байкал, чудо-озеро, такая красотища, зачем нужны эти тропические острова, кораллы, акулы, вот Байкал, здесь и плавай, но работа нелёгкая, платят мало, и однажды А. затевает что-то вроде подработки — экскурсии на буксире для любителей суровой экзотики, круиз по Байкалу, с нарушением всех правил, запрещающих такое использование непассажирских судов, чем это обернулась, легко догадаться, недаром же А. с детства томило дурное предчувствие, обернулось это сильным волнением, бурей, кого-то смыло за борт, кто-то утонул, и А. пришлось ответить за случившееся пятью годами неволи, тюремный режим, но и тут — кофе и булочка в положенный час, и телевизор, от судьбы не уйдёшь, он это хорошо понял.

        *

        я жду Александра, чтобы поставить его на своё место, то есть моё место, пусть попробует, каково это, может быть, тогда он переменит взгляды на жизнь, и то, что с ним до сих пор приключалось, покажется ему увертюрой, пусть и хорошо инструментованной, главное действие впереди, итак, дорогой Александр, не хотите ли занять моё место? всё уже подготовлено, все разочарования свершились, и никаких надежд, ничто больше не помешает, место ровное и пустое, можете утвердиться на нём со всеми удобствами, не знаю, нужны ли вам удобства, но если нужны, вы обретёте их тут в несметном количестве, я ручаюсь, обещаю, не медлите же, приходите.

        *

        каким ремеслом занимался А. в тюремном заключении?

        неизвестно

        в каких отношениях он находился с другими заключёнными?

        неизвестно

        подвергался ли он насмешкам, оскорблениям, издевательствам, прямому насилию со стороны заключённых или охранников?

        неизвестно

        попадал ли он в карцер за плохое поведение и как часто?

        неизвестно

        вёл ли он себя образцово, рассчитывая на досрочное освобождение?

        неизвестно

        посещал ли его кто-нибудь из родственников во время отбывания срока?

        ответ отрицательный, поскольку у него не было родственников.

        участвовал ли он в постановках тюремного театра? пел ли в тюремном хоре? играл ли в шахматы с начальником тюрьмы или его заместителем?

        неизвестно

        покинул ли он место своего заключения досрочно?

        ответ утвердительный

        покинул ли он место своего заключения живым и здоровым?

        ответ отрицательный: А. скончался от туберкулёза в тюремной палате и похоронен на соседнем с тюрьмой кладбище для заключённых в могиле, над которой торчит палка с прибитой доской, на доске написан его тюремный номер.

        *

        я думаю, что Александр появится в зримом образе, но почему я так в этом уверен, ничто не гарантировано, не обещано ничего, кроме появления Александра, а раз так, он может явиться дуновением ветра, плеском волны, шёпотом гальки, возможности безграничны, если учесть, что в Александре может не оказаться ничего чувственного, он просто придёт на ум, явится не зрению, не слуху, не вкусу, не осязанию, а уму, и это будет миг его триумфа, и час победы ума, сумевшего принять в себя Александра, не всякий ум способен на такое, и если твоему это удалось, можешь гордиться, хотя какая тут гордость, в присутствии Александра всё человеческое уже не имеет значения, вот, значит, как, следует ожидать появления Александра со всех сторон и в глубине ума, быть всегда начеку, жечь костёр от вечерних сумерек и до утренней зари, а днём бодрствовать с той же сосредоточенностью, что и ночью.

        *

        Александр явится как возмещение всякого недостатка и прежде всего — недостатка жизненных сил, желания жить, умения жить, способности находить в жизни интерес, очарование, способности быть очарованным жизнью, придавать ей значение, ввязываться в различные истории, одна другой фантастичнее, например, эта история с делом Александра, не исполнившим свои обязанности, а у него их было немало, на воде их гораздо больше, чем на суше, по крайней мере, в его случае, случае капитана, который отвечает а) за безопасное управление судном, б) за сохранную перевозку груза, в) за предотвращение загрязнения, г) за судовую отчётность и всю переписку с судовладельцами, и за многое другое, здесь не упомянутое, но перечисленное в соответствующих документах, без сомнения, известных Александру, что не помешало ему организовать поездку по озеру для туристов в количестве шести человек, численность экипажа — 1 (один) капитан, и что же, после крушения мы оказались вместе с Александром в байкальской воде, известно, что капитан идёт ко дну последним, но Александр нарушил и это предписание, отказавшись идти ко дну вообще, каким-то образом он выплыл, добрался до берега, единственный из находившихся на буксире, шесть трупов, Байкал широк, может ли буксир перевернуться во время бури или затонуть по какой-то другой причине, что́ если буксиры непотопляемы благодаря своей конструкции, размещению центра тяжести и тому подобное, и только наткнувшись на камень, получив течь, буксир неизбежно опустится, ляжет на дно, вместе с пассажирами или без, это рассуждение ярко свидетельствует о недуге, который и призван излечить, компенсировать Александр своим появлением в образе Нептуна, морского дьявола, Черномора, утопленника, последнее зачеркнуть, слова, слова, ничего, кроме слов, пока не явится Александр, он грядёт, а продавец льда уже здесь, температура понизилась до предела, нуль по Кельвину, и, если она не повысится, Александру придётся пробивать себе путь ледорубом, кто знает, хватит ли у него на это терпения и есть ли в его снаряжении ледоруб.

        *

        может быть, чтобы встретиться с Александром, я тоже должен побывать в тех водах, вот они, холодные, бурные, сколько на мне одежды, и вся промокла насквозь, в ботинках полно воды, может быть, на мне сапоги, их было бы удобнее сбросить, и куртку, тянет ли намокшая одежда вниз, или вверх, проведём опыт, лабораторные исследования, если останется время, но пока допустим, что одежда тяжелее воды, и перед пловцом поневоле встаёт дилемма (перед Александром, поневоле оказавшимся пловцом) — освобождаться от одежды, ускоряя этим охлаждение тела, или замедлить охлаждение, оставив одежду, несмотря на то, что она тянет вниз, ложная дилемма, бывают такие положения, в которых решительно ничем нельзя помочь и решительно ничего нельзя сделать путного, куда ни кинь, всюду клин, и так далее, вместе с Александром я сбрасываю сапоги, куртку, но оставляю брюки, фуфайку, день, видно, был холодным, начало весны или поздняя осень, почему это не случилось летом, почему это вообще приключилось, единственная надежда — что попадётся что-то плавучее с буксира, за что можно уцепиться, хотя толку от этого спасательного средства немного, озеро широко, а буря не стихнет до вечера, вот так Александр приходит к мысли, что выбирать не из чего, успокаивает ли это его? проблема выбора — вот что делает жизнь такой тревожной, но сейчас, когда эта проблема устранена, не охватывает ли Александра глубокий покой, такой же глубокий, как Байкал, и ещё глубже, вместе с Александром мы опускаемся в глубину, и там остаёмся, мы лежим, обнявшись, сверху нас не разглядеть и никаким багром до нас не дотянуться.

        --------------------------
        «Неужели вы не знаете, что в жизни бывают такие положения, в которых решительно ничем нельзя помочь и решительно ничего нельзя сделать путного? Куда ни кинь, всё клин». — Д. Писарев. «Исторические эскизы».

        *

        всё как-то разрешилось само собой, и эта путаница «я» и «мы» («он») потеряла всякую важность, ничего она не значит, пустое умствование, потому что все эти лица — условны, на деле есть лишь Единое, Пустота, имена не имеют значения, и неважно, где сейчас Александр, в озере или горах, сидя, стоя, лёжа, всё это неважно, потому что Александр теперь понимает, и мы вместе с ним, что все имена — лишь обозначение чего-то, о чём можно сказать только то, что оно покоится в движении и движется, покоясь, ожидание Александра — это ожидание озарения, опустошения, где-то там, в виду Хозомина, или где-то ещё, Александр повсюду, и все вещи существуют тем же способом, что и Александр, ибо они как-то восходят к Александру, они ещё не покоятся в нём, но будут, это случится, когда придёт время, когда появится Александр.

        -------------------------------
        «...всякий раз, думая о пустоте, смотрел на Хозомин... пока не понял: "Хозомин и есть Пустота" — по меньшей мере Хозомин есть пустота для моих глаз...» — Дж. Керуак. «Ангелы Опустошения».
        «...все вещи существуют тем же способом, что и Единое; ибо они как-то восходят в Единое; лучше сказать, что они ещё не есть в Нём, но будут». — Плотин. «Эннеады». V. 2.

        *

        когда я только устраивался поудобнее в ожидании Александра, его появление представлялось мне возможным, весьма вероятным и, если начистоту, обещанным, пото́м, со временем, с годами, моя вера в обещанное притупилась, поблекла, выгорела, и появление Александра стало представляться невероятным, да и попросту невозможным, казалось, что Александр заблудился или погиб в дороге, просто удивительно, какое действие на человеческий ум оказывает усталость, допустить гибель Александра — верх нелепицы, потому что Александр, как я неожиданно догадался, — это всё в целом и по отдельности, гибнет он по отдельности, но сохраняется в целом, поэтому видимое зависит от угла зрения, от фокусировки хрусталиков, глядя на отдельное, видим лишь гибнущего Александра и теряем веру в его появление, но глядя на целое, уверяемся в его бессмертии и постоянном, более того, неустранимом наличии, теперь мы знаем, что́ он собой представляет, Александру же до наших проблем нет никакого дела, он видит себя сразу и в целом и по частям, таково его зрение, в отличие от нашего, вот он каков, просто дух захватывает, когда попытаешься посмотреть на него его собственными глазами, и эта остановка дыхания, или, напротив, воодушевление — лучшее, что он может нам предложить, и на что мы должны согласиться, если хотим, чтобы ожидание Александра оказалось ненапрасным, а мы этого хотим, не так ли, только этого мы всегда и хотели.